Сатирики и поздние поэты
Та же неопределенность исторического фона побудила Энцо Марморале пересмотреть хронологию «Сатирикона» Петрония. Его книга 161 произвела немало шуму — главным образом потому, что она оказалась своеобразной палинодией: Марморале, в 1937 г. горячо защищавший в споре с Уго Паоли традиционную датировку «Сатирикона», теперь сам выступил сторонником позднего происхождения романа. Его главный довод — язык произведения. Обычно указывалось, что образованные персонажи романа (Энколпий, Евмолп, Агамемнон) говорят литературным языком, а необразованные (Трималхион, вольноотпущенник) — просторечным. Марморале, отчасти следуя за Лефштедтом, показывает, что одни и те же обороты сплошь и рядом встречаются как в речи Энколпия, так и в речах Трималхиона и вольноотпущенников; из этого он делает вывод, что такие вульгаризмы уже не ощущались автором как вульгаризмы, и следовательно, роман относится к более поздней языковой эпохе— именно, к концу II—началу III в. н. э. (Марморале колеблется между эпохами Коммода и Гелиогабала). На ту же дату указывает и золотое кольцо Аскилта как знак не всадничества, а лишь ingenuitas (гл. 57, 4); «азианская болтливость» (гл 2, 7) толкуется как вторая софистика; имена и нравы «Сатирикона» находят параллели в «Истории Августов»; совпадения между Петронием и Марциалом, Ювеналом, Апулеем допускают возможность того, что Петроний читал этих авторов; акцентный ритм клаузул уже предвещает средневековый cursus и т. д. Попутно Марморале касается и вопросов, не имеющих прямого отношения к датировке романа; его объема (не 16 книг, а 16 сцен, по нескольку в каждой книге, как в сатирах Ювенала), места действия (скорее Неаполь, чем Путеолы), времени действия (август месяц) и пр.
Книга Марморале напомнила, что «петрониевский вопрос» все еще остается вопросом, и в этом ее ценность. Но решение этого вопроса, предлагаемое автором, оказалось неубедительным. Большинство критиков сошлось на том, что языковая пестрота «Сатирикона» еще не дает достаточных оснований для датировки, что приметы позднего времени слишком непоказательны, а приметы раннего времени (полемика с «Фарсалией», проблема нового красноречия, упоминание опимианского фалерна) остаются в силе, несмотря на возражения Марморале162. Автор новой книги о Петронии, Джильберто Баньяни 163 решительно возвращается к традиционной датировке и приводит новый довод в ее пользу: гл. 48', 7—8 показывает, что действие романа происходит до lex Petronia, запрещавшего хозяину по произволу бросить раба на съедение зверям (Dig., 48, 8, И); а этот закон, по всей вероятности, появился при Нероне, вскоре после смутившей публику расправы с рабами Педания Секунда, и инициатором его был едва ли не Петроний Арбитр, автор нашего романа. Тому же Петронию Баньяни приписывает авторство сатиры на смерть Клавдия: в самом деле, для Сенеки такая пародия на обожествление Клавдия, т. е. на первый и программный акт правительства Сенеки— Бурра, была бы политическим самоубийством; автора памфлета следует искать не в правительстве и не в старом сенате, а среди молодых людей, окружавших Нерона и скептически относившихся к осторожной политике Сенеки; а Петроний, по-видимому, принадлежал к их числу. Сатира называлась (как в рукописях) «Апофеоз божественного Клавдия», и никакого отношения к упоминаемому Дионом Кассием «Апоколокинтосису» Сенеки она не имеет. В заключение своего исследования Баньяни позволяет себе условно принять свои гипотезы за факты и на их основе набросать «биографию Гая Петрония», не лишенную правдоподобия, но, конечно, относящуюся скорее к области беллетристики, а не науки.
В аргументации Марморале важно заметить одну знаменательную черту. Он использует как доводы случайные бытовые детали, но решительно отказывается обратиться к общей картине действительности, которую дает «Сатирикон», и усиленно подчеркивает, что эта картина вполне условна, что автор старается представить происходящие события вне времени и пространства, и т. д. — хотя, как справедливо замечает Баньяни (стр. 11), именно общая картина нравов убеждает почти без доказательств, что перед нами I век. Такое отрицание всякого реального субстрата сатиры в высшей степени характерно для науки современного буржуазного общества, которое боится сатиры и всячески стремится принизить ее общественную и художественную ценность. Это особенно хорошо видно на примере той трактовки, которой подвергаются в западной филологии римские сатирики.
Главной мишенью нападок оказывается крупнейший из сатириков — Ювенал. Развернутым обвинительным актом против этого писателя является книга того же Марморале, впервые изданная в 1938 г. и переизданная в 1950 г. 164 Собственно, еще Буассье обвинял Ювенала в том, что он рисует свой век слишком черными красками, и ставил ему в пример прекраснодушного Плиния младшего. Марморале идет дальше: он отрицает за сатирами Ювенала не только историческую, но и эстетическую ценность. В первой части своей книги Марморале доказывает, что Ювенал не имеет права называться моралистом: моралист, по мнению автора, это человек, который смотрит на мерзость мира издали, свысока, спокойно и беспристрастно, и из этих наблюдений выводит лично для себя нормы идеальной нравственности; понятно, что Ювенал, который «судит о пороке со слишком близкого расстояния и не со спокойствием светлого ума, а с гневом человека, движимого известными пристрастиями» (стр. 152), никак не подходит под это определение. Во второй части книги доказывается, что Ювенал не имеет права называться и поэтом: поэзия, с крочианской точки зрения, требует высокой ясности духа, а Ювенал негодует; поэзия должна восприниматься интуитивно, а Ювенал взывает к разуму; поэзия должна быть объективной, а Ювенал говорит от своего лица; поэзия творится стихийно, а сатиры Ювенала ремесленны в их неслаженной композиции и заботе об эффекте. Попутно Марморале обвиняет Ювенала в том, что его подстрекает только черная зависть к имущим (стр. 19, 80), что его сатиры — злословие (стр. 67), что в его резкости «нет ничего здорового» (стр. 80), что его пыл — деланый (стр. 125), что его блеск — поддельный (стр. 120) и т. д. Правда, в заключительной части книги автор берет назад некоторые из этих обвинений и признает за негодованием Ювенала, по крайней мере, искренность, что позволяет определить его, согласно крочианской терминологии, не как «ритора», а хотя бы как «литератора».
Расправляясь столь решительно с величайшим римским сатириком, буржуазная филология чувствует все же необходимость противопоставить его мощной фигуре какую-то более реальную величину, нежели бесплотный образ «истинного поэта» по Кроче. В качестве такого противовеса Марморале выдвигает Персия 165. У этого писателя он находит все, чего не было у Ювенала: и философскую культуру, и нравственный идеал, и способность к самовыражению в образах, а не в тезисах, и оптимизм, и, самое главное, младенческую чистоту и спокойствие души (стр. 59): даже непристойности Персия объясняются его детской наивностью. Чтобы оберечь душевную невинность своего героя, автор заботливо изолирует его не только от современной действительности (Персий — поэт, «и как таковой, за редчайшими исключениями непригоден к использованию для истории римских нравов первого века империи» — стр. 10), но и от всякой сомнительной литературной традиции: он признает, что Персий читал Менандра или Горация, но не допускает, что он мог быть знаком с мимами или со стоико-кинической диатрибой. Головоломный слог Персия вызывает особенный восторг у исследователя: это для него «язык индивидуальный, творимый в самом акте выражения» (стр. 45), и чем оригинальнее этот язык, тем бесспорнее поэтическое величие Персия.
Другой противовес Ювеналу предлагает Л. Пепе; это Марциал166. Здесь исследователю приходится труднее — не так-то легко представить невинным младенцем этого прожженного циника; но автор берет на себя и эту задачу. Он смело утверждает, что Марциал отличался «простотой сердца, несложностью и непосредственностью чувств», и это «заставляло его смотреть на мир глазами ребенка, для которого все привлекательно, свежо и ново» (стр. 92). «Он хочет только узнать этот мир, предоставляя оценку читателю»; «он не судит и не злословит»; «он наблюдает и отмечает, не руководствуясь никакими интересами, кроме простого и чистого воспроизведения» (стр. 27)— иными словами, представляет полную противоположность одиозному Ювеналу. Правда, приходится признать, что в резкости изображений он порой не уступает Ювеналу; но у того порочность в самой душе, у Марциала же она лишь напускная (уверяет Пепе), он только притворяется испорченным, чтобы иметь возможность поближе присмотреться к современникам, а душа его остается чистой. Чтобы увидеть эту душу, следует выпарить из сочинений Марциала все непристойное, безнравственное, насмешливое, жестокое, льстивое; и только те несколько десятков беззубых стихотвореньиц, которые останутся после этой операции (напр·, I, 109; III, 5; IV, 73; V, 34; IX, 59; X, 12; XI, 39; XI, 89), могут быть названы подлинной поэзией и служить характеристикой «истинного Марциала» по Пепе.
Опровергать доводы Марморале и Пепе весьма затруднительно, потому что никаких доводов у них нет. Как последовательные крочианцы, они убеждены, что поэзия насквозь иррациональна и подлежит не научному исследованию, а вкусовой оценке. Если Марморале на что-нибудь и ссылается, то лишь на «тонкое чутье» («Giovenale», стр. 197), «тонкий слух» (там же, стр. 171), «тайное чувство» («Persio», стр. 58), а своим противникам может лишь посоветовать «открыть глаза» («Giovenale», стр. 99). Это — прямое следствие такого подхода к изучению литературы, при котором писатель извлекается из своей эпохи и ставится с глазу на глаз с современным читателем. Это позволяет разобрать и оценить литературное произведение, но не объяснить его. Характерно, что буржуазная филология, хотя и скептически отнеслась к выводам Марморале (с этой критикой Марморале сводит счеты в свирепом предисловии ко второму изданию «Ювенала»), но ничего не смогла противопоставить его методике. Ульрих Кнохе в своем сжатом и очень содержательном очерке истории римской сатиры167 тщательно прослеживает эволюцию ее жанровых особенностей, но старательно обходит вопрос о ее общественном значении. Джильберт Хайгет в своей объемистой монографии о Ювенале 168 успешно защищает Ювенала от обвинений в клевете на современность — поэт был лишь зорче других и умел заметить те первые признаки краха, которые стали явным для всех лишь столетие спустя: так показался бы клеветником человек, из оптимистического XIX в., предвидящий мировые войны XX в. Но чем вызвана эта зоркость, Хайгет не в силах объяснить, и вместо социальных причин он обращается к биографическим. Он принимает на веру легенду об изгнании Ювенала и на ее основе строит гипотезу: около 92 г. Ювенал написал сатиру на засилье актеров при дворе, воспользовавшись в ней именем Париса, казненного за десять лет до того; но это имя было так ненавистно Домициану, Что за одно его упоминание он конфисковал имущество сатирика и сослал его в Египет. Таким образом, еще в молодости Ювенал познал и довольство и нищету — отсюда широта его нападок в двух первых книгах сатир. Третью книгу он посвящает Адриану (7 сатира) и переходит в ней от нападок к положительной программе (8 сатира). По-видимому, после этого он получает от Адриана поместье в Тибуре и пишет две последние книги в болёе спокойном тоне и с более общечеловеческой точки зрения: можно даже говорить, что в старости он отходит от уличного стоицизма и приближается к эпикурейству 169. Многие наблюдения Хайгета интересны, но предлагаемое им объяснение положительно наивно.
Остальные работы о сатириках ограничиваются частными вопросами, не касаясь социальной проблематики. В поэзии Ювенала изучается почти исключительно композиционное строение отдельных сатир 170; в «Сатириконе» Петрония — такие реалии, как уксус, которым солдат соблазнил служанку эфесской матроны 171, неудобства ночных улиц в гл. 79172173 и дома Трималхиона 174, символика надгробного памятника Трималхиона 175, кулинарный смысл знаков зодиака на серебряном блюде в гл. 35 176, группировка образов вольноотпущенников в гл. 41—46177, риторическая программа Агамемнона в гл. 5178 и т. п. Д. Хенсс 179 показывает, что Персий перерабатывает многочисленные образы, заимствованные им у Горация, Л. Эрманн, X. Хоммель и В. Шмид 180 предлагают конъектуры к жизнеописанию Персия. Разнообразнее литература о Марциале. Здесь прежде всего следует назвать работы К. Барвика о композиции отдельных стихотворений 181 и стихотворных циклов 182 у Марциала: автор показывает, что Марциал одним из первых стал выделять в эпиграмме заключительную pointe и что это новшество было ему подсказано школьной практикой риторических сентенций. Итало Лана 183 подчеркивает в натуралистичности и дробности картин Марциала полусознательный протест против общественного вкуса, но причин этого протеста вскрыть не может. Несколько статей посвящено отдельным мотивам поэзии Марциала184, целую книгу об испанской тематике у Марциала написал Мигель Дольс185. Э. Вистранд на 40 страницах разбирает четыре строки Марциала186— это оправдание от чьих-то наветов императорского вольноотпущенника Клавдия, известного из Stat. Silv. Ill, 3; все это доказательство, целиком основанное на зыбкой параллели VIII, 15, 7 — Sen. de ira II, 23, 3, нельзя признать убедительным.
Вовсе случайный характер имеют работы об остальных писателях эпохи империи. В значительной части они посвящены анализу техники подражания. Такому анализу Бассет и Брюэр 187 подвергают отрывки из «Пуники» Силия Италика, а Крумбхольц 188 из «Фиваиды» Стация; на основании этого анализа последний выделяет четыре основные черты повествовательного стиля Стация — живописание настроением, чувственная окраска изображений, дробность композиции, психологизм. К сравнению с греческими образцами обращаются Дж. Бишоп 189, указывающий на черты эпиллиев в «Сильвах» Стация (посвящения, отступления, забота о подробностях, ученость и т. п.) и X. Эрбзе 190 «Пуники» Силия Италика М. Уоллес 191 сравнивает с двухчастной композицией «Энеиды» (по Дакуорсу). Той же «Пунике» посвящена работа Э. Вистранда 192 датировки отдельных книг и говорить, например, что IX, 474 сл., XIII, 601 сл., 858 сл., XIV, 680 сл. якобы не могли быть написаны при режиме Домициана (как заявлял в 1911 г. Э. Биккель). П. Буайансэ 193 на основании параллелей между «Сильвами» Стация и Pervigilium Veneris утверждает, что последнее произведение было написано в Неаполе на рубеже I и II вв., и видит в нем подлинный обрядовый гимн для сицилийского празднества в честь Афродиты. В этом последнем с ним согласен и Л. Эрманн 194; однако он относит дату стихотворения к 393 г. и со своей обычной решительностью объявляет его автором таинственного Клавдия Антония, которому заодно приписывает «Хвалу Солнцу» и другие стихи. Популярные очерки появились об Авзонии, Клавдиане, Максимиане 195«Возвращении» Рутилия Намациана 196 — главным образом, в похвалах Риму и в образах друзей-гостеприимцев. Хронологию поздней римской поэзии уточняют Э. Мероне 197, защищающий 404 г. как дату смерти Клавдиана, и Дж. Боано 198, ограничивающий датировку элегий Максимиана периодом 524—546 гг.
Таковы итоги. Оригинальность римской комедии; элементы александрийской поэтики в римской литературе до неотериков; внутреннее единство и эволюция творчества Катулла; символика поэзии Вергилия; идеология Лукана; философский смысл трагедий Сенеки; поэтическое достоинство римской сатиры — вот проблемы, на которых были использованы новые литературоведческие методы за последнее десятилетие. Это богатый опыт. Но рядом с бесспорными успехами исследований по частным вопросам отчетливо выступают общие недостатки, свойственные всему буржуазному литературоведению в целом: принципиальный антиисторизм, увлечение непомерно широкими абстрактными толкованиями, частое пренебрежение идейным содержанием произведения, стремление представить отклики литературы на острейшие социально-политические вопросы вольной игрой поэтической мысли. Освоить достигнутое, переосмыслить искаженное, отбросить неправильное, довести до конца то, чго не под силу буржуазной науке, — таковы задачи сэветской филологии.
161. E. V. Marmorale. La questione petroniana. Bari, 1948, 332 стр. («Bibi, du cultura moderna», 444).
162. См. E. Paratore. Petronio nel III sec.? — «Paideia» (1948), стр. 261—272; R. Browning. The date of Petronius. — CR 63 (1949), стр. 12—14; P. Grimal. La date du Satyricon: à propos d’une palinodie, — REA 53 (1951), стр. 100—106.
163. G. Bagnani. Arbiter of elegance: a study of the life and works of C. Petronius Arbiter. Toronto, 1954, 91 стр. («Phoenix», supp], v. 2).
164. E. V. Marmorale. Giovenale. 2а ed. Bari, 1950, 202 стр. («Bibi, di cultura moderna», 474).
«Bibi, di cultura», 18). .
166. L. Pepe. Marziale. Napoli, 1950, 223 стр. («Bibi, di Giornale Italiano di filologia», I).
167. U. Knoche. Die römische Satire. 2, mit einem Nachtrag vers. Aufl. Göttingen, 1957, стр. 122 («Studienhefte zur Altertumwiss». hrsg. von. B. Snell und H. Erbse, Hf. 5).
168. G. Highet. Juvenal the satirist. Oxford, 1954, XVIII, 373 стр.
169. G. Highet. The philosophy of Juvenal. — «Transactions and proceedings of Amer. Philological Association», 80 (1949), стр. 254—270.
—60); W. С. Helmbold, E. O’Neil. The structure of Juvenal, IV. — AJP 77 (1956), стр. 68—73; W. S. Anderson. Juvenal, VI, a problem of the structure. — CP 51 (1956), стр. 73—94; W. С. Helmbold, E. O’Neil. The form and purpose of Juvenal’s seventh satire. — CP 54 (1959), стр. 100—108; D. E. Eichholz. The art of Juvenal and his tenth satire. — CR 3 (1956), стр. 61—69; W. С. H elmbold. Juvenal’s twelfth satire. — CP 51 (1956), стр. 14—23.
171. J. Colin. Il soldato della matrona d’Efeso e l’aceto dei crocefissi: Petronio, 111. — BFIC 31 (1953), стр. 97—128.
172. J. Colin. All’uscita dal banchetto di Trimalchione: Petronio, 79. — RFIC 30 (1952), стр. 97—110.
—96. — CP 52 (1957), стр. 217—227,
174. G. Bagnani. The house of Trimajchio. — AJP 75 (1954), стр. 16—39.
— GIF 10 (1957), стр. 293—300.
176. J. Colin. Encolpio e il piatto d’argento con lo Zodiaco (Petronio, 35). — RFIC 29 (1951), стр. 97—144.
177. V. Ciaffi. Intermezzo nella «Cena» petroniana, 41, 10— 46, 8. - RFIC (1953), стр. 113—145.
178. H. L. W. Nelson. Ein Unterrichtsprogramm aus nero-nischer Zeit dargestellt auf Grund von Petrons Satyricon c. 5. Amsterdam, 1956 («Mededelingen der koninklijke nederlandse Akademie van Wetenschappen», afd. letterkunde, N. R., Deel 19, № 6, стр. 201— 228).
179. D. Hens s. Die Imitationstechnik des Persius. — Phil 99 (1955), стр. 277—294.
ères oeuvres de Perse. — Lat 11 (1952), стр. 199—201; H. Hommel: Die Frühwerke des Persius. — Phil. 99 (1955), стр. 265—276; W. Schmid. Zur Deutung der Persiusvita.·— Там же, стр. 319—320.
181. K. Barwick. Martial und die zeitgenössische Rhetorik. Berlin, 1959, 48 стр. («Berichte der Sächs. Akad. d. Wiss. zu Leipzig», Phil. -hist. Klasse, Bd. 104, Hf. I).
182. K. Barwick. Zyklen bei Martial und in den kleinen Gedichten des Catull. — Phil 102 (1958), стр. 284—318.
183. I. Lana. Marziale poeta delle contraddizione. — RFIC 33 (1955), стр. 225—249.
184. A. Barbieri. Umorismo antico, introduzione a Xenia e Apophoreta. — Aev 27 (1953), стр. 385—399; S. Johnson.. The obituary epigrams of Martial. — CJ 49 (1953/54), стр. 265—* 272; A. Nordth. Historical exempla in Martial. — Er 52 (1954), стр. 224—238, 3
— Barcelona, 1953, XXIII, 272 стр. (Publ. de la Escuela de filologia de Barcelona, v. 13).
186. E. Wistrand. De Martialis epigr. VIII, 15 commenta-tiuncula. Göteborg, 1955, 40 стр. (Göteborg universitets arsskrift, v. 60, f. 9).
187. E. L. Bassett. Regulus and the serpent in the Punica. — CP 50 (1955), стр. 1—20; Его же. Silius. Punica, VI, 1—55. — CP 53 (1959), стр. 10—34; R. T. Bruère. Silius Italicus, III, 62— 162 and IV, 763—822. — CP 47.
188. G. Krumbholz. Der Erzählungsstil in der Thebais des Statius. — «Glotta», 34 (1954), стр. 93—139, 231—260.
189. J. H. Bishop. The debt of the Silvae to the epyllia. — «Parola del passato», 6 (1951), f. 21, стр. 427—432.
— Er 48 (1950), стр. 107-126.
191. М. V. Т. Wallace. The architecture of the Punica: a hypothesis. — CP 53 (1958), стр. 99—103,
192. E. Wistrand. Die Chronologie der Punica des Silius Italicus: Beiträge zur Interpretation der Flavischcn Literatur. Göteborg, 1956, 63 стр. (Göteborgs universitets arsskrift, v. 62, f. 9).
193. P. Boyancé. Encore le Pervigilium Veneris.— REL 26 (1950), стр. 212—235.
— Lat 12 (1953), стр. 53—69.
—CJ 46 (1950/51), стр. 373—382; E. W. Bowen. Claudian, the last of the classical Roman poets. — CJ 49 (1953/54), стр. 354—358; H. E. Wedeck. The techniques of Maximianus Etruscus. — Lat 11 (1952), стр. 487—495.
196. L. Alfonsi. Significato politico a valore poetico nel De reditu suo di Ratillo Namaziano. — StR (1955), стр. 125—139.
197. E. Merone. La morte di Claudiano. — GIF 7 (1954), стр. 309—320,
198. G. Boano. Su Massimiano e le sue elegie. — RFIC 27 (1949), стр. 198-216.