Значение изучения эллинистической литературы для создания
истории всемирной литературы
Третье намеченное нами направление в изучении греческой литературы IV в. до н. э. — III в. н. э. (значение изучения этой литературы для создания истории всемирной литературы) связано со следующим обстоятельством: греческая литература, начиная с эпохи эллинизма, становится уже не чисто национальным явлением, поскольку она распространяется в других странах; в ней зарождаются совершенно новые качества, отсутствовавшие в классическую и, тем более, в доклассическую эпоху, качества, вызванные новыми социально-историческими и культурными условиями. Особо следует отметить, что некоторые из них, претерпевая различные, иногда даже весьма глубокие изменения в своем художественно-историческом развитии, продолжают жить на протяжении всей многовековой истории мировой литературы, иногда даже вплоть до настоящего времени.
В общих чертах это следующие новые качества греческой литературы: первые ростки реализма в прозе и поэзии, уже не скрытые мифологическим покровом; все более и более настойчивые опыты глубокой психологической разработки индивидуализированного чувства, переживания отдельного человека, то-есть то, что впоследствии становится основой лирики; новое отношение художников слова, главным образом поэтов, к природе: пейзаж уже органически связывается с миром человека, раскрывая его настроение.
Поскольку эти исключительно важные качества зарождаются в греческой литературе именно в эпоху эллинизма, то становится вполне очевидным, что без глубокого изучения литературы этой эпохи невозможно создать историю всемирной литературы. На данном этапе современного литературоведения в большинстве стран все более и более становится необходимым создать обширную историю всеобщей мировой литературы, которая состояла бы не из отдельных не связанных между собой хронологических очерков по творчеству того или иного писателя, а давала бы, по возможности, наиболее верную и яркую, последовательно проведенную историю литературных жанров, начиная с момента зарождения каждого из них в той или иной литературе или в нескольких литературах сразу (при влиянии других литератур или при отсутствии этого влияния), и кончая тем временем, когда этот жанр прекратил свое существование или продолжает его и по сей день. В таком случае предстоит очень глубокое и проникновенное изучение истории каждого жанра, так как следует проанализировать, как он изменяется в зависимости от изменения социально-исторических и культурных условий данного народа, а также в зависимости от влияния литературы других народов (если оно имеется), раскрыть его специфику в различные периоды истории литературы каждой страны; наконец, только на фоне исторической картины развития жанра можно отчетливо представить себе, что нового вносит в дальнейшее его развитие тот или иной поэт, драматург или прозаик. А поскольку эллинистическая литература явилась родоначальницей многих жанров, продолжающих свое существование и в настоящее время (роман, новелла), то вполне очевидно, что их глубокое изучение очень важно для истории мировой литературы. В зарубежном литературоведении уделяется достаточно большое внимание истории отдельных жанров, зарождающихся в эпоху эллинизма (например, романа), и иногда делаются попытки проследить эволюцию каждого жанра в отдельности вплоть до наших дней.
Интересные мысли о необходимости и важности изучения античной литературы для любого интеллектуально развитого современного человека высказывает французский ученый Ж. Натан в предисловии к написанной им совместно с Ж. Бограном книге «Литературы классической древности» 8: при современном состоянии науки в целом, отличающейся большой дифференцированностью и специализированностью, необходимо, чтобы все специалисты как в области гуманитарных, так и в области технических наук ознакомились с первоначальным вкладом античности в различные области наук, причем оценка этого вклада не должна выражаться в одних только общих формулах. Каждый специалист любой области должен знать, образно говоря, ветви своей науки, весьма отдаленные от современного ее состояния, но ставшие основой дальнейшего развития данной науки. И античную литературу, по мнению Ж. Натана, как никакую другую область, «следует поставить в пределах досягаемости для неспециалистов» 9, которым очень важно знать ее историю. Исходя из этого соображения, французские авторы создают не научный труд по истории античной литературы, предназначенный для специалистов, а популярную книгу для тех, кто желает пополнить свои знания по наиболее отдаленной, но основополагающей эпохе истории мировой литературы.
Указанная цель, которую преследовали французские ученые при создании «Литератур классической древности», определила несколько необычную композицию этой книги. Авторы отказались от традиционного разделения античной литературы на исторические периоды, а также от отделения греческой литературы от римской. Мы не склонны всецело одобрять пренебрежение историческими периодами античной литературы, так как в этом случае у читателя создается неверное представление о длительности существования того или иного жанра и очень часто смещаются хронологические рамки внутри какого-либо одного жанра; например, во второй главе, после Пиндара авторы сразу же переходят к характеристике александрийской поэзии и, таким образом, в освещении греческой лирики получается пробел на протяжении почти 3-х веков.
Что же касается отказа французских авторов от отделения греческой литературы от римской, то этот принцип вполне можно одобрить, поскольку он позволяет более наглядно и последовательно провести историю отдельных литературных жанров. Ж. Натан и Ж. Богран распределили всю античную литературу по родам (эпос, лирика, драма); каждый раздел, соответствующий одному из родов литературы, начинается с изложения жанров внутри этого рода сначала в греческой литературе, затем в римской и далее в общих чертах намечается история этого жанра в других литературах нового времени. При этом Ж. Натан и Ж. Богран пытались показать, как изменялись проблемы литературного творчества и вкусы публики на протяжении веков и каким образом одаренные или талантливые авторы изобретали новые решения какой-либо творческой задачи.
Но следует признать, что этот очень своеобразный и интересный замысел французских авторов — показать эволюцию литературного жанра с момента его зарождения до наших дней, — не всегда находит себе достойное воплощение. Так, наметив, хотя и очень кратко, важнейшие предпосылки, вызвавшие зарождение античного романа, Ж. Натан и Ж. Богран совершенно опускают его дальнейшую историю, не указав даже основных вех. Отсутствует также линия развития новеллы в литературе нового времени, а дальнейшая судьба комедии прослеживается более или менее полно лишь во французской литературе на примере творчества Мольера. Этот недостаток не скрывают и сами авторы, признавая, что подобная задача не может быть выполнена ими удовлетворительно, так как для этого необходима большая эрудиция и глубокое знание всех периодов истории зарубежных литератур.
Наиболее последовательно освещен в книге раздел о влиянии греческой и римской литератур на литературу Средневековья, написанный Ж. Бограном и выделенный им в специальную главу.
Как показывают отдельные опыты в создании истории всемирной литературы 10, на данном этапе гораздо целесообразнее исследовать историю какого-либо одного жанра на всем протяжении его развития, от зарождения до наших дней. Именно эту цель и преследует английский ученый А. Никол в работе «Мировая драма» 11, впервые изданной в Лондоне в 1949 г. и выдержавшей уже 5 изданий (последнее издание вышло в Лондоне в 1957 г.). А. Никол — профессор английского языка и литературы Лондонского университета, автор многочисленных исследований, среди которых особую славу заслужили последние его работы «Британская драма» 12 и «Развитие театра»13.
Обширный и ценный труд А. Никола «Мировая драма» — результат многолетнего изучения драматического жанра в литературах различных стран, а также результат изучения истории театра в наиболее развитых странах мира. Разумеется, нельзя требовать от автора глубокого и всестороннего исследования драматургического наследия Европы, Востока и Америки на всем протяжении развития драматической литературы в каждой из стран этих трех материков. Но одно то, что А. Николу удается провести четкую историческую линию в развитии драмы, начиная с Эсхила, далее проводя ее в Рим, в Средневековье, в эпоху Возрождения и заканчивая XX веком, заслуживает достаточно высокой оценки.
Автор смог в немногих словах, но очень ясно и убедительно показать влияние античной, прежде всего, римской литературы, на средневековую драму, а также проследить классическую традицию в драматургии той или иной страны (если, конечно, она имела место). Наиболее удачно, на наш взгляд, освещено влияние античности в Италии в XV—XVI вв., проявлявшееся не только в постановке пьес Плавта, Теренция, Сенеки и в подражании им, но и в общей любви к античному искусству, в восхищении классикой, которое объединяло все разрозненные в то время области Италии. Не менее удачно раскрывает А. Никол смысл классической традиции в драматургии Франции, роль которой в эпоху классицизма и романтизма была далеко не одинаковой. Очень существенно и то, что А. Никол не впадает в крайность при выявлении косвенных или прямых взаимодействий литератур различных стран, а всегда при этом умеет показать творческое отношение писателей нового времени к наследию античности, раскрывая, каким образом подражание классике, например, в Италии и во Франции, приводило к созданию самобытных, вполне оригинальных трагедий и комедий.
Но, вместе с тем, исследование А. Никола страдает и очень существенными недостатками: литературный процесс в целом дан односторонне и упрощенно, в полнейшем отрыве от социально-идеологической жизни общества; игнорируется смена той или иной общественно-экономической формации, приход на историческую арену новых классов, а поэтому совершенно отсутствуют различные направления в литературе как отражение различных интересов отдельных классов; отсюда — полнейшее игнорирование автором народной литературы, которая сыграла немаловажную роль не только в творчестве многих драматургов, но и в становлении самого жанра драмы и комедии. К этому следует добавить некоторые голословные утверждения автора, не подтверждающего свои высказывания примерами. Все это снижает ценность книги
А. Никола. Эти недостатки убедительно свидетельствуют о том, что, не овладев социально-историческим методом в подходе к идеологическим явлениям общества, невозможно ни правильно понять эти явления во всей их сложности и противоречивости, ни правильно объяснить и обрисовать их.
Антинаучный метод исследования, отвергающий принципы исторического материализма при объяснении духовной жизни народа, приводит к неверным результатам. Мы ограничимся анализом лишь одной небольшой главы из работы западногерманского исследователя В. Энгельгардта «Духовная культура античности»14«Искусство эллинистического времени» касается, правда, только лишь изобразительного искусства греков половины IV в. до н. э., но она весьма показательна для автора, стоящего в вопросах объяснения исторических событий на позициях волюнтаризма и модернизирующего искусство того времени. Так, мир эпохи эллинизма предстает его воображению «потрясенный бурей, инициатором которой явился Александр» 15. В том, что античный мир стал к тому времени клониться к упадку, вызванному ростом противоречий рабовладельческого строя, В. Энгельгардт усматривает какие-то психологические причины: «Многие народы должны испытать такие периоды, когда нервы напряжены до предела, когда они переживают беспокойство человеческой души» 16.
При анализе произведений искусства и новых качеств, появляющихся в нем в эпоху эллинизма, автор подменяет исторический метод методом модернизации. Насколько это искажает картину, видно хотя бы из того, что намечавшееся в то время стремление греческих художников к созданию индивидуального образа, обладающего в то же время типичными чертами, он называет импрессионизмом.
внимание на характеристику исследований, представляющих значительный интерес н ценность благодаря анализу литературных произведений IV в. до н. э.— III в. н. э.
Как мы уже указывали ранее, в эллинистическую и следующую за ней эпоху широкое распространение находит очень значительный жанр греческой литературы — роман. Вопрос о происхождении и дальнейшем развитии греческого романа — один из наиболее сложных и наименее разработанных в современном античном литературоведении. Какие силы вызвали к жизни греческий роман? На какой исторической основе он возник? Насколько сильным оказалось влияние на него восточной литературы? Таковы те вопросы, которые все еще ждут своего разрешения.
За последние 10—15 лет за рубежом вышло значительное количество работ по греческому роману, и хотя не все они имеют прямое отношение к рассматриваемой нами теме — значение изучения греческой литературы IV в. до н. э. — III в. н. э. для создания истории всемирной литературы, — считаем необходимым в той или иной степени их коснуться. Эта необходимость вызывается в основном следующей причиной: не располагая полной и исторически верной характеристикой греческого романа указанного выше периода, невозможно более или менее убедительно и правильно осветить его значение для развития этого жанра в мировой литературе последующих веков. За последнее время было сделано немало папирусных находок, позволивших внести новое в характеристику греческого романа. Правда, большинство зарубежных исследований посвящено анализу какого-либо одного произведения этого жанра или даже отдельной его стороны: идеологической, художественной, хронологической. И только в редких случаях оказываются затронутыми вопросы, связанные с возникновением греческого романа, с его дальнейшей историей и упадком. Вероятно, мы не ошибемся, сказав, что исследование истории греческого романа очень мало продвинулось вперед со времени выхода в свет двух самых значительных работ по этому вопросу — немецкого ученого Э. Роде 17 и чешского К. Кереньи 18.
Замечательно глубокий, ценный и исчерпывающий для своего времени анализ семи софистических романов, сделанный Э. Роде, не теряет значения и по сей день; но с тех пор удалось найти в папирусах несколько больших и малых фрагментов известных и неизвестных нам романов, которые проливают новый свет на многие вопросы истории греческого романа. Вот лишь некоторые из этих находок: в каирском папирусе III или IV вв. н. э. обнаружены фрагменты, правда, очень незначительные, исторического романа, герой которого — царский сын Сесонхосис; флорентийский папирус (PSI) познакомил исследователей с отдельными частями труда «Последние дни и завещание Александра» (в частности, они содержат разговор Александра с гимнософистами), восполнившего наше представление о «Романе об Александре» Псевдо-Каллисфена.
фрагментов: А—В—С. Но сравнительно недавно, в 50-х годах, чешский ученый Р. Еништова на основании тщательного анализа пришел к выводу об ошибочности этого мнения и установил иную последовательность фрагментов романа о Нине: В—А—С. Это позволило чешскому ученому высказать мнение о том, что этот роман не уклоняется от традиционной схемы греческих романов и не отличается особой сжатостью 19.
Папирусные находки последнего времени, касающиеся греческого романа, позволяют исправить во многих пунктах картину, нарисованную Э. Роде, или дополнить ее, особенно связав возникновение и развитие греческого романа с восточным влиянием, интенсивность и плодотворность которого остается вне всякого сомнения. Следует отметить, что вопрос о восточном влиянии остается и по сей день разработанным не вполне удовлетворительно. В некоторых, даже наиболее крупных исследованиях, вышедших за рубежом в последнее время, он не затрагивается совершенно. А между тем, наблюдения в этой области восполняют характеристику греческого романа и помогают выяснить его генезис; кроме того, иногда они дают возможность более точно определить время возникновения того или иного романа. Так, сейчас временем создания «Эфиопики» Гелиодора считается не вторая половина III в. н. э., как предполагал Э. Роде, а вторая четверть III в. Этот вывод делается на том основании, что в романе нет упоминания о дромедономадах, следовательно, он возник до движения дромедономадов, произошедшего во время правления Диоклетиана, т. е. в III в. н. э. Кроме того, в 232—233 гг. происходила война римлян с персами, а сильное персидское и иранское влияние, отраженное в романе Гелиодора, особенно заметное в описании военных доспехов, говорит о том, что время создания данного романа следует отнести к промежутку между 233 и 250 г. н. э. 20 Этого же мнения придерживаются немецкий ученый Мюншер, английский — Рэтенбери, венгерский —Т. Сепеши.
Некоторые папирусные находки последних лет проливают новый свет не только на хронологию романов, но и на источники, которыми пользовались греческие авторы-романисты, а также на их творческий метод. Так, итальянский ученый Д. Пьераччони в 1947 г. впервые опубликовал содержавшиеся во флорентийском папирусе пять неподлинных писем, в которых Александр Великий является то адресатом, то автором 21.
Два из этих писем приведены в романе Псевдо-Каллисфена, но не в том порядке, как они следуют в папирусе. Из этого факта немецкий исследователь Р. Меркельбах справедливо делает следующий вывод 22 Но этот роман в письмах, содержащий народную версию о смерти Александра, был не единственным источником нашего автора; вероятно, он использовал еще труд историка Мемнона, несколько иначе изображавшего смерть Александра. Это объясняет наличие в романе Псевдо-Каллисфена двух версий о смерти знаменитого полководца. Кроме того, на основании Гамбургского папируса Р. Меркельбах высказывает новую отправную точку зрения относительно датировки этого романа — I в. до н. э. К сожалению, он не обосновывает ее, но она кажется весьма вероятной, если вспомнить, что расцвет эпистолярной литературы в Греции и в особенности в Риме относится именно к этому веку. Указанные выше 5 писем, содержащиеся в папирусах, носят явно риторический характер; они составлены по принципу προσωποποιία (просопопойиа — т. е. речь и поступки исторического лица соответствуют его характеру). Из этих пяти писем, как мы уже отмечали, два вошли в роман Псевдо-Каллисфена. Они значительно отличаются от других писем Александра, в частности, к Аристотелю и к своей матери Олимпиаде, изобилующих описанием чудес Индии, различных приключений, зверей. Из этого Р. Меркельбах делает вполне вероятный вывод: в эпоху Псевдо-Каллисфена имелся сборник всякого рода писем об Александре, автором которых было не одно лицо, а несколько. Йисьма, столь отличные от риторических, он называет сказочно-фантастической литературой в письмах и считает их последней ветвью ионийской истории.
То обстоятельство, что Псевдо-Каллисфен использовал из пяти дошедших до нас писем только два и дал их в ином порядке, чем они следуют в папирусе, дает возможность Р. Меркельбаху отметить одну важную особенность творческого метода Псевдо-Каллисфена — его весьма вольное обращение с источниками, что выразилось в пропуске некоторых сведений или изменении их порядка. Этим объясняются, по мнению Р. Меркельбаха, отдельные погрешности в романе об Александре, например, отсутствие описания его похода в Малую Азию; а поэтому немецкий исследователь считает неверным мнение некоторых ученых относительно многочисленных переделок этого романа, приведших к искажению его содержания. Р. Меркельбах утверждает также, что подмеченный им метод Псевдо-Каллисфена объясняет причину хронологического смещения греческой битвы, что, по мнению Э. Роде, произошло вследствие позднейшей интерполяции. Трудно сказать, насколько прав Р. Меркельбах; Нам кажется, что если и верно его мнение об особенностях использования Псевдо-Каллисфеном имевшегося в его распоряжении материала, то это отнюдь не исключает возможности различных переделок этого романа, популярность которого была чрезвычайно велика в последующие века.
В последнее время изменился взгляд на датировку романа Ахилла Татия «Левкиппа и Клитофонт». Ранее считалось, что этот роман по времени создания самый последний из софистических романов и относится к рубежу III и IV вв. н. э. На основании нового папирусного фрагмента его следует относить ко времени правления Марка Аврелия, точнее, ко времени после восстания буколов, т. е. к концу II в. н. э.
Сделанные выше поправки в отношении хронологии софистических греческих романов позволили венгерскому ученому Т. Сепеши сделать следующий вывод о длительности периода, в который развертывалась деятельность авторов этих романов: она продолжалась не на протяжении почти пяти веков, как считал Э. Роде, а в период с начала II в. до середины III в. н. э. 23 Справедливо усматривая прямую зависимость расцвета литературного жанра от исторических условий того времени, Т. Сепеши пишет далее, что расцвет софистического романа относится ко II в. н. э. Это легко объясняется, если вспомнить, какой значительный экономический и культурный подъем переживают в этом веке восточные провинции Римской империи. Примечательно также то, что действие этих романов в большинстве случаев происходит в самых важных торговых, хозяйственных и культурных центрах Востока. В греческой и вообще мировой литературе можно найти многочисленные примеры того, что какой-либо литературный жанр является духовным продуктом определенной эпохи, возникает и отмирает вместе с ней. Поэтому вполне вероятно, что греческий софистический роман пришел в упадок в III в. н. э. вследствие кризиса общества того времени и лишь позднее, через несколько веков, снова был вызван к жизни византийскими писателями, разумеется, уже в несколько иной форме и с новыми чертами.
«Эфиопика» Т. Сепеши дает этому произведению блестящую характеристику, которая содержит много ценных наблюдений; самые важные из них, по всей вероятности, еще не были высказаны ни одним исследователем греческого романа. Глубокий, последовательно проведенный венгерским филологом анализ содержания и композиции «Эфиопики» проливает новый свет на ее место среди других софистических романов.
Выводы, сделанные Т. Сепеши, еще раз убедительно показывают, что роман Гелиодора — самое последнее или, по крайней мере, одно из самых последних произведений этого рода.
В своих рассуждениях венгерский ученый исходит из следующего наблюдения, сделанного ранее его предшественниками: роман Гелиодора обладает многими чертами, отличающими его от других представителей этого жанра; самая важная новая черта, как отметил еще Э. Роде, — выражение и акцентирование определенного, ясно выраженного философского направления неопифагореизма, который самым тесным образом связан с почитанием автором Гелиоса. Но Гелиодор, указывает Т. Сепеши, ставит перед собой еще и иную, пропагандистскую цель: он рекомендует отождествить нового бога с одним из старых, а именно с Аполлоном. Эта цель была совершенно новой по сравнению с практикой предшествовавших Гелиодору романистов и, что особенно важно, изменения в содержании романа и его целенаправленности влекут за собой существенные изменения в традиционной композиции софистического романа: герои «Эфиопики» начинают свои скитания из Дельф, места культа Аполлона и, повинуясь приказаниям бога, приходят в царство Гелиоса, Эфиопию, где становятся жрецами Гелиоса и Селены. В последней книге романа верховный жрец объясняет, что Гелиос и Аполлон идентичны.
Так Гелиодором проводится мысль о необходимости отождествлять древнего греческого бога с новым, восточным. Это весьма типично для представителя неопифагореизма и хорошо передает характер религиозных воззрений того времени, но сейчас для нас важно другое: почему герои попадают в Эфиопию? Еще Э. Роде указал на то, что это не случайно и нельзя полностью объяснить религиозно-философской установкой автора24 государство. Действительно, жители Эфиопии предстают перед читателем добрыми, храбрыми и набожными людьми, обладающими большими знаниями и возвышенной моралью; они любимы богом, а царь их — не τύραννος (тиран), a βασιλεύς (басилевс) — добр, справедлив, человеколюбив.
«Эфиопику» Гелиодора от других софистических романов, в которых герои возвращаются на место рождения и снова терпят муки, встречаются со злыми и недоброжелательными людьми. У Гелиодора нет ничего подобного. Таким образом, делает справедливый вывод Т. Сепеши, если композиционную линию других софистических романов можно сравнить с кругом, то композиционную линию романа Гелиодора — с восходящей линией. То обстоятельство, что героиня будто бы родилась в Эфесе и вернулась туда же, как и в других романах, является совершенно формальным, так как Хариклея провела все свое детство в Дельфах, а Эфиопия для нее нова и незнакома. Феаген тоже приходит как раз из Дельф в Эфиопию. В крайнем случае, в отношении Хариклеи можно утверждать, что Гелиодор еще не вполне отказался от принятой композиционной формулы, но все же он ее разрывает и заменяет новой.
Обращает на себя внимание то обстоятельство, что в романе Лонга «Дафнис и Хлоя», созданном приблизительно в то же время, что и «Эфиопика», герои также не возвращаются туда, где они родились, в город, а остаются в деревне и, таким образом, традиционная композиционная линия этого романа также оказывается нарушенной. Это дает возможность, на наш взгляд, внести небольшую поправку в противопоставление «Эфиопики» всем другим греческим романам, которое делает Т. Сепеши. Но наличие еще одного романа, созданного в тот же век и порывающего с установившейся композицией примерно с той же целью — противопоставить одному отрицательному образу жизни другой, положительный, — лишний раз свидетельствует о правильности следующего вывода венгерского ученого: нововведения как в содержании романа Гелиодора, так и в форме могут быть отнесены за счет общего экономического и духовного кризиса III в. н. э. Но последний находит весьма сложное и опосредствованное отражение в литературе: строгие правила романического жанра распадаются именно вследствие желания автора сказать нечто новое и преследовать иную цель по сравнению с его предшественниками-романистами. Сам жанр, таким образом, достигает последнего пункта своего развития и должен в последующем прекратить существование как самостоятельная ветвь романической литературы. Действительно, мы не найдем после романа Гелиодора ни одного произведения, которое строго сохраняло бы традиционную композицию софистического романа.
Насколько можно заключить из весьма краткого изложения хода мыслей Т. Сепеши, его наблюдения очень важны и ценны, так как более не остается сомнений в датировке «Эфиопики», в определении ее места среди других софистических романов, а также в том, что роман Гелиодора — своего рода завуалированный протест против не; удовлетворявшей автора действительности. Нам кажется, что наблюдения Т. Сепеши над содержанием и композицией «Эфиопики» помогают покончить с недавно весьма распространенным взглядом на нее как на роман, состоящий из простого нанизывания ничем не связанных друг с другом действий и событий.
Таково мнение, например, английского ученого Дж. А. К. Томсона 25 или немецкого — В. Капеллы 26 он «как софист, украшается чужими перьями, черпая свои сравнения, главным образом, из Гомера и Еврипида»27. Единственно, в чем, пожалуй, прав В. Капелла, это в упреке Гелиодору за то, что у него отсутствует характеристика действующих лиц, нет индивидуализации в обрисовке их психологии, хотя в одном месте, как замечает этот строгий критик, автор проявляет исключительное знание психологии двух влюбленных.
Как бы то ни было, несомненно лишь одно, что «Эфиопика» Гелиодора занимает исключительное место в ряду других греческих софистических романов; поэтому не случаен интерес, который вызывает этот роман у исследователей различных стран мира; ему посвящается больше работ, чем какому-либо другому греческому роману. Насколько различны аспекты его изучения, можно видеть хотя бы из простого перечисления лишь части статей и монографий по этому роману: О. Weinreich. Der griechische Liebesroman. Heliodor und sein Werk. Heliodors Nachleben (Supplem. à la traduction de В. Beymer, стр. 323—376); V. Hefti. Zur Erzählungstechnik in Heliodors «Aethiopica». Diss. (Basel—Wien, 1950, 162 стр); W. Stechow Heliodorus’ Aethiopica in art. — «Journal of the Warburg and Courtauld Institute» (London, 16 (1953), стр. 144—152); Ο. Mazal. Der Stil des Heliodorus von Emesa. Diss. (Wien, 1955, VIII, 368 стр.); В. Browning. An unpublished epigram on Heliodorus Aethiopica. (CB 5 (1955), стр. 141—143); Ch. Prosh. Heliodors Aithiopica als Quelle für das deutsche Drama des Barockzeitalters. Diss. (Wien, 1956, 509 стр.).
В зарубежном классическом литературоведении последних лет можно найти немало отдельных монографий и по другим греческим романам. В то же время мы напрасно искали бы большие капитальные труды, посвященные вопросу о греческом романе в целом, труды, которые рисовали бы картину развития греческого романа на широком историческом и культурном фоне в неразрывной связи с общим ходом литературного процесса того времени. Так, вышедшую в 1956 году вторым изданием в Геттингене работу Р. Гельма «Античный роман»28 совершенно нельзя считать вносящей что-либо новое и ценное в разработку данного вопроса.
некоторых мыслей, автор нисколько не углубляет и не развивает вопроса о происхождении греческого романа. Это все те же общие слова о том, что «столь богато одаренный фантазией народ, каким были греки, с его любовью к различного рода сказаниям, мифам, не мог не воплотить свое мироощущение в стихотворной и прозаической форме. Но прошло много веков, прежде чем оформился тот жанр художественной литературы, который мы теперь называем романом. Отдельные элементы романа, в частности, сюжетные линии, содержались в раннем эпосе, драме классической эпохи, новой аттической комедии и, особенно, в мимах. Путешествия торговцев по морям, поход Александра в Индию и т. д. давали богатый материал для описания — правдиво или неправдиво — людей, стран, чудес, но в них не было того, что характерно для современного романа — внутреннего развития и психологических процессов»29. Насколько поверхностно изложены эти положения и в силу этого бесполезны, очевидно из приведенной нами цитаты.
Не нова также мысль о том, что исторический роман классической эпохи, с его склонностью изображать напряженные и сенсационные события, очень близок к позднему роману, и поэтому его можно считать стоящим у истоков греческого романа.
Если же давать более детальный анализ книги Р. Гельма, то прежде всего следует сказать, что композиционное построение ее очень простое: она состоит из нескольких глав, представляющих собой классификацию греческих романов по их теме — исторический, мифологический, любовный роман, роман-путешествие и т. д. до 8 рубрик. Внутри каждой рубрики романы расположены в хронологическом порядке; следует заметить, что в этом вопросе Р. Гельм в большинстве случаев учитывает поправки, внесенные многими исследователями в хронологические определения Э. Роде, но делает это совершенно бездоказательно и порой придерживается устаревшей точки зрения: например, создание романа об Александре он относит ко II в. до н. э., а между тем Р. Меркельбах, как было сказано выше (стр. 73), на основании данных Гамбургского папируса, определяет время создания этого романа I в. до н. э.
Далее, Р. Гельм ни разу не сообщает читателю, на каком основании и кем из исследователей исправлена или отвергнута та или иная точка зрения Э. Роде. Автор даже ни словом не обмолвился о новых папирусных находках, позволивших, как мы видели ранее, на документальной основе исправить во многих пунктах картину, нарисованную Э. Роде в конце прошлого века.
стороны, не говоря уже о том, чтобы проследить различные влияния (народные, культовые, восточные), которые нередко очень заметны в поздних греческих романах. Отдельные замечания, подобные тем, что «из описания приключений в романе Ямблиха „Вавилонские истории“ явствует, что автор — софист» 30 (это между прочим, подметил и доказал уже Э. Роде), или что в «Романе об Александре» Псевдо-Каллисфена «ясно прослеживается киническая тенденция (что неверно. — Т. П.). . . и неумолимую роль играет фантазия, как у всех историков Александра» 31, вряд ли могут внести что-либо новое и ценное в характеристику романов, которая в большинстве случаев дается сжато, поверхностно и непоследовательно. Исключения представляют, пожалуй, характеристики двух романов: романа-путешествия Ямбула и «Эфиопики» Гелиодора. В остальных случаях характеристика романов подменяется подробным изложением их содержания, после чего следует несколько оценочных замечаний автора.
Следует поставить Р. Гельму в упрек и отсутствие критического отношения к тому, что было ранее сделано филологами-классиками в исследовании греческого романа, а также к современным различным точкам зрения по тому или иному вопросу. Всего лишь один раз позволяет себе Р. Гельм высказать собственное мнение о романе Лонга «Дафнис и Хлоя» и заявить о своем полном несогласии с известной восторженной оценкой этого романа Гёте: «Среди всех софистических романов это самый фривольный, при всей изысканной тонкости и искусственной наивности»32.
В кратком заключении своего исследования Р. Гельм дает суммарную характеристику античного романа в целом, вновь повторяя мысль об отсутствии в нем психологического момента, но все же не отказывает ему в богатстве фантазии и выразительной силе некоторых образов. Он даже намечает линию исторического эволюционного развития античного романа: «Сохранившиеся до нас романы в целом весьма разнообразны по своим разновидностям и свидетельствуют об их развитии. Последователи Сократа создают серьезный по содержанию роман, во времена Александра возникает роман-путешествие, отчасти сохраняющий связь с изображением всевозможных чудес, отчасти с описанием социально-политического идеала. . , затем появляется чисто развлекательная литература, выразившаяся в приключенческих, любовных, романах-путешествиях, а также в плутовских романах; эта литература из-за своего совершенно нереального содержания вызвала к жизни пародии; все это происходило до тех пор, пока, наконец, роман не слился с биографией мифических персонажей и с христианской пропагандистской литературой, а достижения в области фантастики не наложили печать на изображение религиозных чудес. Так последовательно отражался дух времени в произведениях, являвшихся продуктом той или иной эпохи» 33.
эти мысли в основу исследования, проиллюстрировать на конкретном материале поступательный ход античного романа от одной его разновидности к другой, выявить те исторические силы, которые вызывали эти разновидности к жизни, приводили впоследствии к соприкосновению с христианской литературой или к их исчезновению.
— книга американского фи-лолога-классика Е. Г. Хейт «Еще несколько очерков по греческим романам» 34, вышедшая в Нью-Йорке в 1945 г. Скромно названные автором «Очерки» расширяют и обогащают картину греческого романа эпохи ранней Римской империи, данную Е. Г. Хейт несколько ранее (1943 г.) в ее труде «Очерки по греческим романам» 35, точнее, они содержат анализ греческих романов, отсутствовавших в работе Е. Г. Хейт 1943 г.
Рассматриваемые нами «Очерки» открываются интересной и обстоятельной главой о романе «История Александра Великого». Далее Е. Г. Хейт посвящает две главы христианским историям, поскольку они имели много общего с языческими греческими романами первых веков н. э. и отражали отношение широких масс народа к раннему христианству. К этим главам примыкает романтическая биография греческого философа Аполлония Тианского, которая сменяется очень интересными по замыслу и выполнению двумя сравнительными очерками романа Апулея с новеллами Боккаччо и «Аполлония Тирского» с «Периклом, принцем Тирским» Шекспира.
«История Александра Великого». Следует отметить глубокий, тонко проведенный анализ языка и стиля романа Псевдо-Каллисфена, вскрывающий изменения в зависимости от объекта описания (детство, юность и зрелые годы Александра), а также языковые средства, которыми пользуется романист при передаче различных эмоций Александра.
После необходимых замечаний, не содержащих чего-либо нового относительно автора романа, времени его создания и предполагаемых источников Псевдо-Каллисфена, Е. Г. Хейт дает детальную характеристику этого своеобразного исторического романа и особенно много внимания уделяет образу Александра, рассматривая, какие приемы применяет Псевдо-Каллисфен для того, чтобы создать действенный образ романтического героя, образ, искусно сочетающий в себе мистические и реалистические черты.
На наш взгляд, не все можно считать верным в трактовке американской исследовательницей образа Александра. Так, не совсем оправданной представляется параллель, которую автор проводит между образами Ахилла и Александра, усматривая большое влияние «Илиады» и «Одиссеи» на Псевдо-Каллисфена и утверждая, что Александр — это новый Ахилл, так как он, подобно Ахиллу, показан в самых худших и самых лучших обстоятельствах, так же, как и Ахилл, проявляет гнев и милость. Это слишком натянутое сравнение вряд ли может свидетельствовать о намеренном или ненамеренном подражании Псевдо-Каллисфена Гомеру.
Нам представляется, что роман об Александре может быть, как никакой другой греческий роман, очень тесно связан с породившей его эпохой, отражая и различные религиозные взгляды людей того времени, и интерес греков к восточным странам, и любовь к фантастике, чудесам, мистике. Но именно этой стороне связи романа с живой действительностью Е. Г. Хейт совершенно не уделяет внимания.
Гораздо больше верных положений в четвертой главе — «Романтическая биография: жизнь Аполлония Тианского». Несмотря на определение этого произведения в заголовке как «романтическая биография», Е. Г. Хейт доказывает, что «жизнь» правильнее считать романом, поскольку «техника рассказа использует все привычные схемы греческого романа» 36— Дамид, рассказ которого образует фундаментальную часть структуры романа. Эта линия второго рассказчика, как отмечает Е. Г. Хейт, весьма искусно проводится автором «Жизни» Филостратом: Дамид всегда как бы присутствует в романе, и это придает ему очень индивидуальный характер37.
Далее, «Жизнь Аполлония Тианского», наряду с указанными выше чертами, общими для других греческих романов, имеет и свои специфические, которые определяют самое главное отличие «Жизни» от остальных романов: если тема последних, в большинстве случаев — любовь, приключения, религиозные взгляды и учения, то тема «Жизни» — поиски философского смысла жизни, а «реальным объектом путешествий героя являются новые философские знания»38. Поэтому роман Филострата Е. Г. Хейт справедливо считает романом нового типа — историко-философским, а не просто биографией, как это утверждают многие другие исследователи.
Большой интерес представляет собой и та часть главы, в которой раскрываются характер Филострата и его взгляды. Е. Г. Хейт удалось показать, насколько различно софист-Филострат изображает характер пифагорейского философа Аполлония Тианского и Дамида.
Кроме того, выявление живого интереса Филострата к греческой литературе, музыке, произведениям изобразительного искусства 39«Жизни», позволяет Е. Г. Хейт не без основания предполагать, кто именно из многочисленного семейства Филостратов явился автором «Жизни»: Филострат II, написавший знаменитые «Картины». Анализ языка и стиля «Жизни» убедительно говорит о том, что автор этого романа был ритором-софистом; правда, по справедливому замечанию Е. Г. Хейт, современному читателю трудно почувствовать даже в подлиннике, насколько философская сторона романа доминирует над его риторической структурой. Но тем не менее всем ходом своих рассуждений автор подводит читателя к этому выводу.
Заслуживает поддержки возражение Е. Г. Хейт тем исследователям, которые усматривают в этом романе черты, сближающие его с христианскими романами, а самого Аполлония Тианского считают соперником Христа. Автор доказывает, что современники Филострата не находили ничего общего между Аполлонием и Христом, считая героя «Жизни» магом, волшебником (о чем прекрасно свидетельствует Лукиан в «Александре, или Лжепророке») или человеком, пользующимся необыкновенно большим почетом и влиянием. Лишь позднее, как отмечает Е. Г. Хейт, начиная с эпохи Диоклетиана, т. е. с III в. н. э., «Жизнь» стали рассматривать как произведение, созданное в христианскую эпоху. Американская исследовательница справедливо допускает возможность знакомства Филострата с Новым заветом и некоторыми апокрифическими произведениями, но считает, что кроме весьма отдаленных намеков на это нельзя привести достоверных доказательств. Несомненно одно, что Филострат предпочел представить в центре своего произведения θείος άνήρ, божественного мудреца, пифагорейского философа, и чтобы вызвать наибольший интерес к своему герою и широко распространить его философию, он использовал все средства греческого и римского романа II и III вв. н. э.
Опустив анализ пятой главы «Очерков», посвященной вопросу о влиянии Апулея на Боккаччо, так как нам не вполне ясно, почему в очерки по греческому роману включена глава о римском авторе, остановимся вкратце на заключительной главе книги Е. Г. Хейт—««Аполлоний Тирский» и «Перикл, принц Тирский» Шекспира». Эта глава как бы распадается на две части. В первой рассматривается история создания анонимного греческого романа «Аполлоний Тирский» и дается его характеристика; вторая часть посвящена вопросу самобытного и творческого использования великим английским драматургом художественного материала, предоставленного греческим романом.
Что касается первой части этой главы, то следует поставить автору в упрек то, что хотя данная ею характеристика романа об Аполлонии Тирском проливает во многих отношениях новый свет на этот роман, все же ее нельзя признать вполне удовлетворительной. Так, совершенно оставлено в тени отражение в этом романе новой идеологии людей того времени, их изменившихся по сравнению с классической эпохой взглядов на жизнь и, особенно, отражение характерного для того времени синтеза языческих и христианских религиозных представлений.
Напротив, художественная сторона романа рассмотрена достаточно детально. Мы остановимся лишь на тех наблюдениях Е. Г. Хейт, которые очень важны для будущего историка всеобщей мировой литературы, так как они показывают новые черты, появившиеся впервые в греческом романе, в частности, в «Аполлонии Тирском», и продолжавшие жить и развиваться на протяжении всей истории романа в мировой литературе. Черты эти следующие: впервые в истории литературы можно проследить ясно намеченные и проведенные в этом романе несколько сюжетных линий (Аполлоний и дочь Архи-страта, Афенагор и Тарсия, царь Антиох и его дочь); введение исторического характера (образ царя Антиоха Великого) для того, чтобы вымышленной в основном истории придать сходство с реальной историей; введение принципа контраста, противопоставления не только характеров, но и ситуаций романа (например, Антиох Великий представлен как контраст благородному Аполлонию и Архистрату; из женских образов завистливая Дионисия противопоставлена нравственно чистой и преданной Луцине); наличие сложных характеристик действующих лиц, отличающихся разнообразными и противоположными чертами, что делает образы необыкновенно живыми и убедительными. Особенно замечателен в этом отношении образ самого Аполлония — сложного, эмоционального характера; образы романа индивидуализированы, причем это свойственно не только центральным персонажам, но и второстепенным, например, рабам; тесная связь романа с народной основой,«что выразилось в использовании Филостратом народных загадок, в реминисценции всякого рода элементов восточных сказочных мотивов; наличие в романе замечательных образцов реалистического описания (например, описание бури на море), а также введение локального колорита при изображении картин повседневной жизни.
8. J. Nathan, J. Beaugrand. Les littératures de l’antiquité classique. Paris, 1957, 635 стр.
9. Там же, стр. 8.
ürich, 1954, 458 стр. H. W. Eppelsheimer. Указ. соч., 390 стр. (Вышел из печати только I том, охватывающий историю литературы с ее древнейшего периода в странах Азии и Юго-Восточной Европы, доведенную до XVIII столетия в большинстве стран мира)
11. A. Nicoll. World Drama, from Aeschylus to Anouilh. London, 1957, 1000 стр.
13. A. Nicoll. The Development of the Theatre. London, 1958, 318 стр.
14. V. Engelhardt. Die geistige Kultur der Antike. Stuttgart, 1956, 528 стр.
15. Там же, стр. 290.
16. Там же, стр. 291,.
äufer. Leipzig, 1876, XII, 552 стр.
18. Κ. Kerenyi. Die griechisch-orientalische Romanliteratur in religionsgeschichtliche Beleuchtung. Tübingen, 1927, XVI, 275 стр.
19. R. Jenistоvâ. The Novel about Ninos. — «Listy Filologické», Praha, 1 (76), 1953, стр. 30—54, 210—228.
20. F. Altheim. Literatur und Gesellschaft im ausgehendem Altertum. Bd. I. Halle (Saale), 1948, стр. 113.
21. D. Pieraccioni. Lettere del ciclo di Alessandro in un papiro egiziano. Firenze, 1947.
über Alexander, — «Aegyptus», 27 (1947), стр. 144—158.
23. T. Szepessy. Die Aithiopika des Heliodoros und der griechische sophistische Liebesroman. — «Acta Antiquae Hungaricae»,5 (1957), стр. 241—259.
24. Кроме того, следует обратить внимание и на другое замечание Э. Роде относительно того, что картина Эфиопии в романе Гелиодора точно соответствует определенной ветви литературной традиции греков: здесь, в Эфиопии, герои обретают личное счастье после долгих страданий и испытаний.
25. J. A. К. Т homson. Classical influences on English prose. London, 1956, стр. 363.
26. W. Capelle. Zwei Quellen des Heliodor. — RhM 96 (1953), стр. 166—180.
— RhM 96 (1953), стр. 167.
28. R. Helm. Der antike Roman. Berlin, 1948, 77 стр.; 2. Aufl. Göttingen, 1956, 77 стр. В дальнейшем цитаты приводятся по второму изданию.
29. R. Helm. Der antike Roman. Göttingen, 1956, стр. 7.
30. R. Helm. Der antike Roman. Berlin, 1948, стр. 33—34.
31. Там же, стр. 16.
—34.
33. R. Helm. Указ. соч., стр. 77.
34. E. Н. Haight. More essays on the Greek Romances. New York, 1945, 205 стр.
35. E. H. Haight. Essays on (he Greek Romances. New York, 1943, XI, 208 стр.
36. E. Н. Haight. More essays on the Greek Romances, стр. 91. С примерами, убедительно подтверждающим эту мысль, можно ознакомиться на стр. 91—95 книги Е. Г. Хейт.
«Левкиппа и Клитофон», но эта линия проведена через его роман гораздо слабее.
38. E. Н. Haight. Указ. соч., стр. 90.
39. Примеры см. стр. 105—106 указанных «Очерков по греческим романам» Е. Г. Хейт.