Кузнецова Т. И.: Состояние изучения греческого романа в современном зарубежном литературоведении

Кузнецова Т. И.

СОСТОЯНИЕ ИЗУЧЕНИЯ ГРЕЧЕСКОГО РОМАНА
В СОВРЕМЕННОМ ЗАРУБЕЖНОМ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИИ

Настоящий обзор не претендует на полноту и всесторонность освещения концепций, развиваемых современными зарубежными учеными. Цель его состоит в том, чтобы дать читателям представление о современном состоянии исследовательской работы по греческому роману за рубежом за последние 20 лет, попытаться наметить основные тенденции, в русле которых идет эта работа, оценить методы подхода исследователей к изучению одного из значительных явлений поздней античности — жанра романа. Если методология ошибочна, это неминуемо влечет за собой логическую необходимость замены ее новой, которая помогла бы приблизиться к разрешению сложных и многообразных проблем, связанных с античным романом. Если же она верна, положительный результат налицо, и им следует непременно воспользоваться, чтобы выделить нерешенные, а иной раз даже и не поставленные вопросы, по которым советским исследователям предстоит еще большая работа.

Сравнивая современную научную литературу о романе с предшествующей, вряд ли можно утверждать, что она внесла что-либо существенно новое в изучение общих проблем романа. Качественного изменения в направлении изучения кардинальных вопросов во всяком случае не произошло, хотя наметились некоторые сдвиги в сторону более углубленного рассмотрения романа как общественно-литературного явления, как жанра. Достижения ученых предшествующего времени повторяются и теперь, как, к сожалению, и их ошибки. До сих пор используется, например, терминология и оценочные крите рии Роде, Лаваньини, Шварца, Керени. Разумеется, достижения в области изучения греческого романа не просто воспринимаются и суммируются, но в известной мере и переосмысляются, получая, таким образом, новое звучание и развитие (см. ниже о работе Джангранде). Расширились и разнообразились аспекты изучения романа. Правда, подавляющее число работ носит не проблемный, а тематически замкнутый характер. Это чаще всего формальный анализ отдельных романов.

До сих пор не утрачен интерес к вопросу генезиса романа, ведутся работы по исследованию его структуры, языка и стиля. Уделяется должное внимание реконструкции и толкованию недавно найденных папирусных фрагментов, и на материале находок вновь поднимаются вопросы хронологии, по-новому оцениваются, казалось бы, уже установленные факты. Филологический метод исследования незаменим при анализе литературных текстов, и выводы, исходящие из рассмотрения конкретного материала, представляют для нас большую научную ценность. Анализ и сопоставление текстов, установление связей и различий между ними приводят к важным результатам в разрешении ряда проблем. Среди исследований такого порядка есть значительные и интересные работы, дающие пенные фактические сведения о романах, изменившие прежние, устаревшие взгляды на него (например, работы Меркельбаха об источниках «Романа об Александре», Ружены Еништовой о романе о Нине, Т. Сепеши о романе Гелиодора). Привлекает внимание исследователей и чисто текстологическая работа: издания, комментирование, критика текста и т. д. Многочисленные мелкие статьи в периодической печати касаются самых различных вопросов, имеющих лишь частное значение.

Большие трудности в изучении проблем романа вызываются малым количеством сохранившихся образцов этого рода, что, естественно, не позволяет дать вполне убедительных решений ряда вопросов. К тому же, об авторах романов в лучшем случае мало что известно, а в худшем — авторство или сомнительно (Псевдо-Каллисфен), или совсем не установлено («Роман о Нине», «История Аполлония, царя Тирского»).

Трудно судить о композиции и стилистических средствах романа как литературного жанра в целом, когда текст его сохранился неполностью или, еще хуже, — в поздних переложениях и переводах (Псевдо-Каллисфен, Антоний Диоген, Ямвлих, «История Аполлония, царя Тирского»). Поэтому нередко за неимением конкретных и достоверных материалов исследователи пускаются в субъективные рассуждения, сомнительные сопоставления, высказывают мало убедительные домыслы.

Скудость источников, конечно, не может служить оправданием и той категоричности суждений, которая порой встречается в работах зарубежных исследователей, стремящихся доказать свою точку зрения в достаточной мере произвольной интерпретацией романов (см. ниже о работе Меркельбаха «Роман и мистерия»).

Нашей критикой неоднократно отмечался один из главных недостатков зарубежного литературоведения: недооценка значения конкретных социальных факторов в развитии литературного процесса. Эта тенденция к преуменьшению роли социально-исторического элемента характерна и для буржуазной научной литературы о романе. Но здесь, по-видимому, следует учитывать то, что социально-историческая обстановка ро- манов очень мало известна. Поэтому закономерно исследователи чаще всего идут от литературно-художественного анализа самих романов, литературных традиций романа к выяснению «его социально-исторического облика, а значит и подробностей социально-исторического облика его эпохи. И упрекать их мы, очевидно, должны не за этот путь, а за односторонность и тенденциозность анализа. Тенденциозность и предвзятость свойственна ряду работ современных зарубежных исследователей.

По-видимому, не случайна ориентация внимания на те стороны романа, которые связаны с религией и мистикой. В трактовке проблем греческого романа в некоторых работах зарубежных ученых порой заметна модернизация. Стоит ли повторять, что подобный метод восприятия литературных явлений древности порочен и неприемлем? Авторы работ такого рода пытаются доказать мнимыми аналогиями , и ассоциациями общность проблем античного и современного романов и делают это иной раз с явно реакционных позиций, проповедуя идею «национального патриотизма», идею возвеличивания Запада перед Востоком и т. д. Модернизаторским построением отличается, например, статья Хэйт (о сходстве античных и современных романов, которой мы коснемся ниже), может быть, и не случайно напечатанная в американском журнале «Classical Journal».

Изучение проблем, связанных с романом в зарубежном литературоведении последних лет, получило, примерно, следующие тематические направления:

1) текстологическая работа (изучение рукописных традиций, публикация и реконструкция текстов, их комментирование, вопросы хронологии);

2) литературный анализ романов, интерпретация творчества романистов, художественного мастерства;

3) рассмотрение общих вопросов возникновения, развития и содержания романа как определенного литературного жанра. Не придерживаясь последовательности этих пунктов, намеченных здесь в соответствии с количеством работ, имеющихся по каждому из них, остановимся прежде всего на последнем, самом малочисленном, но и наиболее важном. Разумеется, сразу придется оговориться, что ни о каком строгом распределении работ по пунктам не может быть и речи, ввиду вполне естественной, например, в работах общего характера, тематической многогранности.

Проблема возникновения и развития греческого романа многообразна и сложна по своим аспектам: сюда относятся и внутрилитературные, и социальные, и национальные истоки романа. Ввиду крайней недостаточности сохранившихся образцов жанра, неясности их хронологии, эта проблема до сих пор остается открытой. Исследования вопроса генезиса романа продолжаются. Поэтому всякие попытки зарубежных исследователей в этом направлении, даже вне зависимости от конечных результатов, представляются заслуживающими особенно внимательного рассмотрения. К сожалению, попыток таких немного.

В вышедшей в 1951 г. книге итальянского ученого Б. Лаваньини¹, в которой перепечатаны старые его работы о романе, есть и статья «О происхождении греческого романа» («Origini del roinanzo greco»), впервые опубликованная еще в 1921 г. Другие статьи, меньшего объема, касаются частных вопросов, — об Апулее, о родине Ксенофонта Эфесского; несколько статей перепечатано из итальянской энциклопедии.

Во вновь написанных примечаниях, по-видимому, учтены все имеющиеся новые материалы по роману, как текстуальные, так и критические. В них, например, содержатся: критическая библиография греческого романа, сообщение о поправке к датировке романа Ахилла Татия второй половиной II в. н. э., внесенной учеными Вольяно и Шубертом на основании палеографических данных новых папирусных отрывков, а также дискуссия с А. Колонной о датировке Гелиодора IV в. н. э. вместо III, наконец, замечания к трем папирусным отрывкам: из романа о Каллигоне, из романа Антония Диогена, из романа о Нине. Хотя книга и не содержит систематического изучения проблем греческого романа, все же в ее предисловии автор излагает свою теорию происхождения романа, резюмируя мысли, близкие теперь и другим исследователям этого вопроса, в частности Джангранде, о том, что роман тесно связан с переработкой местных легенд, в рамках, предложенных историографией. В свое время мысли эти были новшеством и представляли основательную реакцию против основного тезиса Роде.

постепенно лишался религиозного характера, и народные местные новеллы, большей частью эротического содержания, соединенные с местными культами и традициями. Содержание этих мифов и легенд было заново пересмотрено: мотивы героики и религии в них были заменены новыми мотивами, отвечавшими вкусам «среднего» читателя эллинистической эпохи с его пристрастием к развлекательной литературе. Протагонисты «местной легенды» были гуманизированы народной традицией и гуманизированная стадия легенды стала объектом александрийских элегиков (стр. 24, примеч. 4). Но рядом с ученой поэтической обработкой, непонятной и неприемлемой для широкой публики, эти легенды были обработаны и для нее в прозаической, менее претенциозной форме и под влиянием местпой историографии. Таким образом, местные легенды и мифы должны были иметь двойную переработку: в эллинистической поэзии и местной историографии (стр. 25). Лаваньини тщательно изучает эти легенды в разных областях эллинистического мира, показывая на конкретных примерах ранних романов (о царе Нине, о Хионе, о Парфеноне), как перерабатывается в них то или иное место из легенды. Впрочем, по утверждению рецензентов ^2, Лаваньини не смог ясно показать, что переработка местных мотивов в романах прямо связана с местной традицией и не проходит через александрийскую элегию.

Для возникновения романа, по мнению итальянского ученого, нужно было, чтобы эротический элемент приобрел решающее значение. Он правильно подчеркивает первостепенную роль любовного элемента в романе и подчиненное значение других элементов, призванных разнообразить содержание романа. В то же время Лаваньини указывает на внутреннюю связь между двумя этими элементами: любая любовная история в порядке продолжения и развития нуждается в элементах разлуки, странствиях и воссоединении, без которых не было бы канвы романа. Прямым предшественником романа Лаваньини называет элегию Каллимаха об Аконтии и Кидиппе.

Ссылаясь на коллекцию Парфения, Лаваньини показывает, что любовные истории пользовались успехом у александрийских поэтов как тема для их элегий, содержащих «элемент путешествий» (стр. 42). В порядке перехода александрийской эротики в прозу Лаваньини, исключив момент вторжения извне «фабулы путешествий» в эллинистическую поэзию (тезис Роде), принимает как постулат вторжение «местных легенд», формирующих, по его мнению, основной зародыш романа.

Условиями, предопределившими появление романа, Лаваньини прежде всего считает «духовное» состояние греческого общества, а именно упадок гражданского духа в эллинистическое время, и развитие духа индивидуализма, когда любовная тема приобретает самостоятельный человеческий интерес. К этому присоединяется также тяга широких масс к образованию, характерная для этого времени всеобщего распространения культуры. В заключение он называет греческий роман историческим, эпизоды которого проецированы в прошлое и совсем не отражают современную действительность. В этом суждении о смещении интересов, приписываемых Лаваньини эволюции греческого духа, ощущается идеалистическое понимание литературного процесса, зависящего, по убеждению Лаваньини, лишь от состояния греческого «духа». Когда эволюция этого «духа» достигла известной стадии, произошло смещение интересов, и древние эротические эпизоды получили самостоятельную обработку «вместо того, чтобы быть развлекательным отступлением в монотонном течении рассказа» — греческий роман был рожден (стр. 25). Как видим, объяснение это слишком абстрактно, литературные явления никак не связываются с эволюцией социального строя и социальных отношений. Все же надо отдать должное интересной попытке Лаваньини показать народное происхождение нового литературного жанра — романа.

В связи с исследованием Б. Лаваньини следует рассмотреть работу Д. Джангранде «О происхождении греческого романа: рождение литературной формы», опубликованную в 1962 г. в шведском журнале «Eranos» ³. Эта работа представляет несомненный интерес уже и тем, что она, пересматривая и критически переоценивая основную аргументацию Э. Роде, Е. Шварца и Б. Лаваньини по вопросу генезиса романа, предлагает свой новый вариант подхода к решению этого сложного вопроса. Правда, по признанию самого автора, он лишь на ступеньку продвигает вопрос по сравнению с его предшественниками, и нам даже кажется, во многом его аргументация сближается с доводами Роде. Все же всякая новая постановка вопроса, которая может способствовать его решению, заслуживет внимательного рассмотрения.

Автор с самого начала принимает позицию защиты правомерности одной из частей построения Роде, а именно его тезиса о тесном родстве в стиле и мотивах между александрийской элегией и романом, тезиса, выдержавшего натиск папирусных открытий, в то время как его другой тезис о происхождении романа из декламаций второй софистики отвергнут этими находками. Рассматривая теории Е. Шварца, Б. Лаваньини ⁵, вдохновленные Роде, автор замечает, что Шварц лишь заменил в своей теории один из двух ингредиентов романа, выдвинутых Роде, — «литературу путешествий» — новым: «эллинистической историографией», оставив другой («александрийскую эротическую поэзию») без изменения, вернее низведя его до дополнительного элемента. Таким образом, Шварц первоначальное зерно романа искал в историографии, считая, что роман образовался из «разложения эллинистической эротики и историографии» ⁶. Д. Джангранде находит несостоятельным это новое допущение Шварца о возможности перерождения историографии в роман, так как это перерождение, хотя оно и происходило, но оперировало с традиционными составными частями исторического рассказа (о войне и путешествиях), расширяя их, и не только не вводило нового элемента, эротического, основного в романе, а, напротив, заглушало какие бы то ни было ростки его, которые были в историческом рассказе (так это случилось с «Романом об Александре», наиболее выдающимся продуктом «разложившейся историографии»). Одно это неизбежное возражение опровергает реконструкцию Шварца. Джангранде также считает неудачной гипотезу о прямом развитии романа из отступлений эротического содержания в сочинениях александрийских историков. Для этого они слишком коротки и представляли далеко не первостепенный интерес, а были всего лишь экскурсами, из которых развитие в независимый новый жанр непонятно.

Что касается исторического фона в романах, Джангранде склонен выводить его скорее из александрийской элегии. В подтверждение он приводит гипотезу Бутмана (доказанную литературным анализом Дильтея⁷, чей документальный аппарат был еще более увеличен Роде) о происхождении романа из местных любовных историй, вроде истории об Аконтии и Кидиппе, переработанных александрийскими элегистами. Чтобы объяснить вытекающий отсюда вопрос, как же произошла эта трансформация в прозу александрийской эротической поэзии (элегии, эпиллия, буколики), формировавшей роман, Джангранде, отвергая натянутые объяснения Роде и Шварца, прибегает к теории Лаваньини (см. выше). Он полагает, что последний правильно подчеркивает преобладание любовного элемента в романе над другими, имеющими подчиненное значение технического средства усиления разнообразия и внешнего интереса. Лейтмотив романа — история влюбленных — разбавляется и расширяется средствами авантюрных разрастаний.

В то же время указание Лаваньини на изначальную тесную связь двух мотивов (любовного и мотива путешествий) делает гипотезу Роде излишней: заимствовать откуда-либо извне элементы путешествия и добавлять их к александрийской эротической поэзди не было необходимым.

Отступает от теории Лаваньини Джангранде в другом вопросе. Касаясь тезиса о двойной переработке легенд, он не без основания замечает, что новый род переработки per uso del popolo лишен ясного смысла. Соглашаясь с Лаваньини в том, что любовные эпизоды из местных легенд получали самостоятельный интерес в руках александрийских поэтов, он считает необоснованным тезис Лаваньини о параллельном процессе «в форме местной историографии».

Джангранде подчеркивает противоречия в теории Лаваньини: предполагаемая им тенденция к популяризации местной легенды не согласуется с тенденцией стилистической изощренности и претенциозности. При допущении параллельности «двойной переработки» местной легенды остается необъяснимой стилистическая связь между александрийской эротикой и романом. Эта формальная аналогия вносит поправку в допущение Лаваньини, указывая скорее на происхождение романа из элегии, но не на параллельное их развитие из местной легенды. Тем самым снимается необходимость допуокать какой- либо другой ингредиент, кроме александрийской элегии, для объяснения происхождения романа. Конкретными примерами из epojxiza тгаОтцхата Парфения автор разбираемой статьи подтверждает очевидность стилистической согласованности между элегией и романом и устанавливает, что многие черты и элементы содержания, которые имеются в романах в качестве фона к любовной истории, находятся также в элегии без заимствования их где бы то ни было в другом месте.

На основании накопленного материала он предлагает свое решение проблемы. Он напоминает о существовании школьных прозаических парафраз, которые мыслились как чисто литературное упражнение, преследующее цель совершенствования стиля, тех парафраз, которые Квинтилиану представлялись не просто как interpretatio, но скорее как aemulatio (Inst, orat., X, 5, 5).

Риторическая практика прозаических переложений и вариантов, вышедшая из экзегезы и являющаяся наиболее важной частью литературного образования, упрочилась раньше I в. н. э. Использовалась риторами и эротическая поэзия для их дидактических целей (см., например, папирусный фрагмент александрийского эпиллия о Геро и Леандре) ⁸. Отсюда Джангранде делает заключение о возможности происхождения романа из прозаических парафраз александрийских любовных элегий и эпиллия, которые риторы составляли как образец для своих учеников. При этом, добавляет он, только такие прозаические композиции должны были приобрести популярность вне школьных кругов, среди широкой публики, которые перелагали в прозу александрийскую элегию (типа элегии об Аконтии и Кидиппе), рассказывающую о счастливом окончании истории любви молодых людей (в противоположность историям Парфения с их трагическим концом и полумифологическими персонажами).

Таким образом, Джангранде считает более приемлемым объяснять происхождение романа не параллельным независимым развитием александрийской любовной элегии и романа из местных легенд (по Лаваньини), но развитием, обусловленным постепенным процессом ответвления романа от элегии посредством прозаического парафраза. Это решение, по его мнению, удовлетворяет двум необходимым условиям: объясняет популярный характер романа, и стилистическое сходство его с александрийской элегией (что подкрепляется папирологическими свидетельствами, утверждающими популярность риторического парафраза), избавляет роман от бесплодных объятий второй софистики и заполняет пробел, оставленный Роде: каким образом склонность декламаторов к эротическим темам могла развиться в жанр романа, проявляющего стилистические особенности александрийской элегии.

Следует отметить, как несомненные достоинства Джангранде, его критический подход к сложившимся представлениям о возникновении жанровой формы романа и выдвижение своей гипотезы. Его исследование, написанное в плане научной полемики, вносит убедительные коррективы в теорию генезиса романа. Однако, ограниченное исключительно вопросами формы, оно в своей тематической замкнутости не дает представления о жанре романа как литературном явлении общественного порядка, никак не раскрывает его содержание.

пересматривать и порой отклонять то, что, казалось бы, уже утверждено, и проблематика романов оказывается, таким образом, всегда в стадии нерешенности. Может быть, именно поэтому здравый смысл удерживает исследователей от написания систематического курса по античному роману до тех пор, пока накопление фактического материала не позволит сделать обобщающие выводы о зарождении и развитии этого жанра. Попытки написать нечто похожее на очерк по истории романа не увенчиваются успехом.

Среди нескольких работ, рассматривающих роман в целом, можно указать, например, на книгу крупного ученого Р. Гельма «Античный роман» ⁹, претендующую, по-видимому, на всестороннее и систематическое освещение проблем античного романа. В начале книги сделана попытка наметить исторический фон для исследования, подойти к вопросу генезиса романа. Но положения Р. Гельма, сформулированные слишком кратко, не вносят ничего нового в разрешение этого вопроса. В какой-то мере нова классификация романов по темам (роман исторический, мифологический, любовный и др.), которая представляется удачной с точки зрения удобства ознакомления читателя с материалом, хотя, к сожалению, не раскрывает внутреннего смысла романов. Сжатое обозрение содержания каждого из романов сопровождается спорадическими замечаниями о его стиле и влиянии на позднюю литературу, попутно отмечаются мотивы сходства романов разных категорий и выделяются их особенности. Все это верно, но не развивает темы о романе как о жанре и не содержит собственных изысканий. Мало внимания уделено идеологическому и художественному анализу романов, а некоторые эстетические оценки автора, чисто субъективного характера, вызывают недоумение (например, обесценивание им романа Лонга).

Ряд возражений можно предъявить Гельму в отношении датировок некоторых авторов романов, в частности Гелиодора, которого он относит к IV в. н. э. Прп определении хронологии Ахилла Татия следовало бы теперь ориентироваться на новое его издание, вышедшее в Стокгольме в 1955 г. под редакцией Е. Вильборг (см. ниже). Автор не успел учесть также новые хронологические определения «Романа об Александре», данные в книге Р. Меркельбаха, опубликованной в 1954 г. (см. йиже). Снижает достоинства книги и отсутствие в ней критического подхода к научной литературе вопроса. В заключительной части книги сделана попытка наметить линию исторического развития античного романа, но сделано это в столь схематичном виде, что проблема по-прежнему остается открытой для дальнейшего, более углубленного ее изучения.

В какой-то мере носят суммарный характер разделы о романах в курсах по истории греческой литературы, вышедшие в последнее десятилетие. Можно указать, например, разделы о романе в «Истории греческой литературы» австрийского ученого А. Лески ^{10 11}, содержащие ряд интересных высказываний, в частности и о происхождении романа. Лески признает важнейшими компонентами романа эпос и эллинистическую историографию, отдавая в то же время должное важной роли эллинистической эротики, драмы и новой комедии, религиозных культов. Синко развивает и обновляет старую концепцию А. Вилльмена¹².

Кроме исторических школьных рассказов, он рассматривает как главный источник романа риторические прогимнасматы, отождествляемые им с пересказом сюжетов комедий (narratio in personis posita). Первый элемент создавал исторический или псевдоисторический фон любовному роману, второй — образовывал его основную сюжетную структуру. Эти два элемента тем не менее не объясняют loci communes романа и традиционного круга характеров; с другой стороны, гипотеза намекает на связь между романом и фольклорной нарративной традицией и намечает новую линию в приближении к проблеме.

Из работ, посвященных роману вообще, и в частности любовному роману, следует назвать послесловие Вейнрейха к переводу «Эфиопики» Гелиодора, выполненному Реймером в 1950 г. ¹³ Хотя автор и не касается общих проблем грече- ского романа, в его статье есть ряд заслуживающих внимания высказываний. Статья начинается с вопроса терминологического порядка. Высказываются соображения относительно правильности применения к романам Гелиодора и Лонга наименования «роман» или «новелла». Вейнрейх считает греческий роман родственным роману барокко и не допускает мысли о каком бы то ни было «психологическом» греческом романе. Он также против названия этих сочинений новеллами, справедливо полагая, что оба жанра имеют свои собственные особенности и законы и выводить роман из новеллы нельзя.

Поэтому он и задается целью осветить лишь эти два вопроса. Внося поправки в хронологические определения Роде и других исследователей часто предположительные и основанные лишь на умозаключениях, Вейнрейх предлагает новую датировку греческих любовных романов и устанавливает их временное соотношение, учитывая особенности письма папирусных находок ¹⁴. Он дает краткий обзор содержания этих фрагментов и их соотносительную с романами хронологию, начиная с фрагментов романа о Нине и до фрагментов романа о Сезонхосисе.

Из сохранившихся романов: Харитона, например, Вейнрейх относит к I в. н. э., Ксенофонта Эфесского датирует временем после 100 г. н. э., Ахилла Татия, по Альтхейму, 172 — 194 г. н. э., Лонга II в. н. э., Гелиодора 250 г. и. э. Вместе с фрагментами весь период обращения романов устанавливается со II в. до н. э. по III в. н. э. Этим самым снимается роль второй софистики в образовании романа.

Вейнрейх считает греческий любовный роман гибридным продуктом, смесью состарившегося эпоса с прихотливой и полуромантической эллинистической историографией, замечая, что даже названия романов («Эфиопика», «Эфесиака», «Вавилоника») подтверждают происхождение его из истории. Как видим, во взглядах на происхождение романа Вейнрейх близок к теориям Шварца, Людвиковского, Лески. Следующий затем анализ «Эфиопики» и раздел о влиянии Гелиодора на последующую литературу обстоятельны и интересны.

Находки и публикации папирусных фрагментов расширили область исследования романа не только уточнением вопросов хронологического порядка и вопросов возникновения жанра, но и корректированием и интерпретацией текстов романов, установлением их источников. Пристального внимания, например, заслуживает исследование немецкого ученого Р. Меркельбаха об источниках Псевдо-Каллисфена ¹⁵«Романа об Александре». Привлечение нового материала позволило ученому установить разнообразные литературные и исторические источники романа, уточнить традиции преданий, определить время возникновения романа. «Источники греческого романа об Александре» Р. Меркельбаха — капитальный, научно аргументированный труд, получивший всеобщее признание и одобрение рецензентов^16. Меркельбах рассматривает вопрос о Псевдо-Каллисфене в более широком плане, чем обозначено в заглавии его книги. Побудительным мотивом к исследованию послужили два найденных папирусных фрагмента (Флорентийский и Гамбургский), содержащих тексты 9 писем из «Романа об Александре». В свете новых панирусных материалов Меркельбах пересматривает вопрос об источниках романа Псевдо-Каллисфена. Он предполагает, что они являются частью эпистолярного романа об Александре, составленного из псевдоисторических писем и аналогичных документов. Автор романа об Александре заимствовал из этого романа отдельные письма, расположив их в иной, чаще в неправильной, последовательности. Меркельбах заключает, что эпистолярный роман был более обширным, чем роман об Александре Псевдо-Каллисфена, и существовал до него в I в. до н. э. Другим главным источником Меркельбах называет романтизированную историографию Александра, начавшуюся с Клитарха. Историческое правдоподобие этих источников часто приносилось в жертву стремлению автора романа воздействовать на эмоции читателя. Поэтому некоторые факты приукрашивались, получали тенденциозное освещение.

Меркельбах подчеркивает это переплетение в романе литературных и исторических источников. В этом новом утверждении главный интерес и значение его работы. К другим составным элементам романа относятся тератологические письма Александра к Аристотелю и Олимпиаде и два эллинистических самостоятельных сочинения «Беседа Александра с гимнософистами» и «Последние дни Александра». К этим источникам, как указывает Меркельбах, автор романа присоединил местную легенду о Нектанебе и добавил ряд выдуманных эпизодов о посещении переодетым Александром лагеря Дария и дворца эфиопской царицы. Интересна попытка Меркельбаха путем анализа текста восстановить творческое лицо автора романа, которого он считает александрийцем, жившим в III в. н. э., и, судя по его произвольному обращению с источниками, игнорированию исторической и географической достоверностью, пренебрежению хронологией и простой логикой, человеком необразованным и лишенным вкуса.

За основным изложением текста следует детальный анализ самого текста и серия экскурсов по частным вопросам, характеризуются рецензии романа и в конце дается резюмирующая схема их соотносительной зависимости, наглядно иллюстрирующая результаты работы Р. Меркельбаха над текстами. В приложении опубликован текст эпистолярного романа, реконструированного по Псевдо-Каллисфену и папирусам, вместе с параллельным текстом «Завещания Александра» из «Романа об Александре». Разумеется, реконструкция Р. Меркельбаха по характеру самого материала может оставаться лишь гипотетической. Тем не менее труд этого ученого представляет научную ценность, он ставит изучение «Романа об Александре» на новое основание, открывая исследователям его предысторию.

Заслуживает одобрения и уважения филологический метод Меркельбаха, столь необходимый в работе источниковедческого характера. Свои выводы он подкрепляет анализом текста романа, соотнося каждый из его эпизодов с названными источниками. Может быть, следовало бы только упрекнуть автора в некоторой категоричности утверждений (в частности, в во- просах хронологии, рукописных традиций), а также в предвзятости относительно оценки творческого метода Псевдо-Каллисфена.

¹⁷, пополнившую наши представления об этом далеко еще не достаточно изученном, самом раннем из известных, греческом романе. Не будет преувеличением сказать, что ее работа обогащает науку не только новыми фактами, но и новыми точками зрения. К двум раннее найденным и опубликованным фрагментам романа (А и В) теперь прибавился третий (С), опубликованный в 1945 г. во Флоренции (PSI, XIII, 1, № 1305).

Еништова приводит в своей статье тексты всех трех отрывков и их перевод на чешский язык. Методом лексического сопоставления она доказывает очевидность принадлежности нового фрагмента данному роману. Тщательное изучение языка и стиля фрагментов дало возможность Еништовой высказать ряд интересных соображений о месте и времени возникновения романа, о порядке следования фрагментов, об объеме романа и его содержании. Занимаясь восстановлением содержания испорченной колонки В I и всего романа, она пришла к выводу о том, что роман о Нине не отклонялся от обычной схемы греческого романа и не отличался сжатостью. Местом возникновения романа называется Сирия эпохи Селевкидов, временем возникновения I в. до н. э.

На основании изучения текстов чешская исследовательница высказывает предположение об ином, чем было установлено ее предшественниками (Вилькеиом и Циммерманом), порядке следования фрагмептов, т. е. В А С, а не А В С. После краткого критического рассмотрения теории генезиса романа Шварца, Людвиковского, Брауна, Лаваньини и Керени Еништова высказывает свое мнение по этому вопросу и стоит здесь на правильном пути, оценивая роман как сложный комплекс, сложившийся из многих элементов под воздействием определенных условий действительной жизни. Сравнивая роман о Нине с «Киропедией» Ксенофонта Афинского и романом об Александре Псевдо-Каллисфена, Еништова приходит к заключению, что греческий роман развивался из так называемых ргаxeis, придерживался правил эллинистической историографии, воспринимая мотивы из упражнений риторов, из комедии, и, конечно, из самой жизни.

Вызывает сомнение желание автора поставить роман об Александре вне линии развития греческого романа, причислив его, по примеру Керени, к ареталогической литературе из-за отсутствия в нем эротического элемента, необходимого роману. Но роман этот сыграл определенную роль в становлении будущего исторического романа и в нем, конечно, уже наметились отдельные признаки этого жанра. Любовный же элемент получил развитие лишь в последующих романах, тоже связанных с исторической темой, и прежде всего в романе о Нине и у Харитона. Зато несомненно верен тезис о соотнесенности греческого романа с действительностью. Приходится, к сожалению, констатировать, что работ, пытающихся рассматривать роман в плане социальной проблематики, в современном зарубежном литературоведении почти нет, и всякие высказывания в этом направлении заслуживают внимания.

«Роман и упадок» 18, в которой автор не ограничивается сферой чисто филологического рассмотрения романа, но пытается анализировать его в более широком историко-культурном плане, применяя метод сопоставления явлений античности с современностью. Привлекает внимание социологический подход ученого к сущности жанра греческого романа, который, как он отмечает, был в определенное время (на рубеже II —III вв. н. э.) литературной и общественной силой. Ф. Альтхейм ставит проблему: какова была духовная необходимость в распространении этого жанра в эпоху поздней античности, а также и в настоящее время, и пробует ответить на нее. Отмечая, что в том и другом случае появление романа совпадает с дезинтеграцией существующих форм цивилизации, с порчей существующих обычаев и порядков и что романы являлись выражением этой повой ступени общественного развития, он п&тается отыскать причины такого совпадения во внутренних особенностях романа как литературного жанра. Несмотря на то, что роман, как античный, так и современный, говорит он, появился в период общего упадка и был выражением разложения, он привлекал читателей, предлагая им другой, иллюзорный мир. И в этом секрет его успеха среди массовой аудитории, на которую он и был рассчитан. Роман призван уводить читателя от тяжелой действительности, угнетающей человека, в далекий и лучший мир вымысла и мечты.

Альтхейм подчеркивает, что античный роман обладал еще и обязательным «счастливым концом» и потому опасности, о которых в нем рассказывалось, не волновали читателя. Основной функции романа служили и другие его особенности: открытая восприятию различных аспектов действительности форма, любовный сюжет, экзотический фон, отдаленность описываемых времен. В качестве наиболее яркого примера этого жанра Альтхейм приводит ромаи Ямвлиха «Вавилоника», в котором события бьют ключом, повествование идет в нескольких перекрещивающихся планах, древность сочетается с современностью.

Нетрудно увидеть в высказываниях Альтхейма приметы философско-эстетического декаданса в духе идеалистической тенденции, рассматривания искусства лишь как средства бегства от действительности в фиктивный, экзотический мир вымысла. Антиисторично и проводимое Альтхеймом непосредственное сопоставление античного романа с современным, свидетельствующее о субъективно-идеалистическом понимании им явлений общественной жизни, о непризнании закономерностей исторического прогресса и художественного развития человечества.

Идеалистичны суждения Альтхейма о происхождении и о форме романа. Подвергая сомнению точку зрения Роде на внешнюю форму романа, Альтхейм высказывает сомнение о возможности влияния такой формы на позднюю античность, Византию, Восток и европейское барокко. Он считает, что форма романа отвечает психологическому складу жизнерадостного обитателя Средиземноморья. Места действий не безразличны их автору, но отвечают их душевному состоянию. Например, у Гелиодора: Греция — страна юности героев, их первой встречи, Египет — место странствий, приключений, испытаний; успокоение же и родину герои обретают в любимой богами Эфиопии. Душевные переживания, с одной стороны, путешествия и приключения — с другой, являются, по Альтхейму, развитием одной и той же идеи: «Роман — это путешествие в тайные области души или в далекие экзотические страны» ¹⁹. В вопросе происхождения романа Альтхейм поддерживает проникнутую идеализмом гипотезу К. Керени (см. указ. соч.) о возникновении греческого романа из религиозных восточных мифов, хотя, вопреки мнению венгерского ученого, справедливо считает, что роман не связан с религиозными мистериями и не преследует миссионерских целей.

«Литература и общество на исходе древности») полемизирует по частным вопросам датировки романов Гелиодора и Ахилла Татия с другими исследователями. Временем создания «Эфиопики» он считает на основании ряда доводов промежуток между 233 и 250 гг. и. э. (стр. 113), время написания «Левкиппы и Клитофонта» относит, ссылаясь на новый папирусный фрагмент (Охуг. Рар., № 1250), к концу II в. н. э. (стр. 121).

Работа Ф. Альтхейма — не единственный образец антиисторического сопоставленрш греческих романов с современными. Методологически к ней примыкает статья Е. Хейт «Древний греческий роман и современные таинственные истории»²⁰, построенная на сближениях художественно-технических приемов и тематики этих литературных жанров. Автор статьи настаивает на удивительном сходстве греческих романов с некоторыми сочинениями современных авторов таинственных историй. В тех и других ею отмечается повышенный интерес к любви, приключениям, религии, указывается сходство сюжетных мотивов: похищений, злоключений, странствий, узнаваний и т. д., определяется доминирующий мотив: стойко выдержавшая испытания и опасности любовь и верность. Свои наблюдения Е. Хейт иллюстрирует конкретными примерами из романов Харитона, Ксенофонта Эфесского, Гелиодора и Лонга, приводя им параллели из сочинений современных шотландских авторов. В античных и современных сочинениях одинаково определяется их функция: помочь читателю вырваться из современного общества в тот мир, где любовь верна до самой смерти и герои добиваются счастья с помощью богов. В романе Гелиодора, например, Е. Хейт отмечает религиозно-философский колорит: здесь властвует Аполлон-Гелиос и Исида, важную роль играет жрец Исиды (пифагореец). В конце романа Феаген и Хариклея спасаются от жертвоприношения, коронуются как служители богов, становясь жрецами Солнца и Луны. Хейт видит поразительное сходство конца этого романа с концом сочинения Бюхана «The Dancing Flor», где герои становятся для островитян их богами.

В параллель роману Лонга, который называется автором статьи фантасмагорией, потому что нереальный мир изображается в нем как реальный, приводится сочинение Энн Бридж «And then you соте». Все это литература, говорит Хейт, рожденная стремлением вырваться из сложного повседневного окружения и обрести новый мир, по простоте и незатейливости превосходящий современную действительность.

Таким образом, сущность этих сочинений автор статьи, определяет как стремление к бегству от общества, цивилизации. Хейт всюду подчеркивает этический контраст между греками и «варварами» в их кодексах чести, нормах гуманности, в их отношении к религии, отмечает моральное превосходство Запада над Востоком. Она замечает, что в современной литературе используется тот же контраст между народами Запада и Востока. Автор говорит о сходстве политических целей древних и современных писателей, защите ими «национальных интересов», «национального патриотизма». При этом положительными героями оказываются люди белой расы, отрицательными — цветные и коммунисты.

«национальным патриотизмом», идее морального превосходства белых над цветными, запада над востоком.

Сравнительный анализ Хейт сопровождает кратким обобщением о сходстве целей, тем, настроений античных и современных сочинений, о сходстве их формального искусства. Интересно, что выборка для сравнений сделана из шотландских авторов, которые, как говорит Хейт, чем-то близки ей и кажутся наполовину греками. Однако привлечение субъективно подобранных аналогий — далеко не лучшее средство доказательства правомерности обобщений. На основании внешнего сходства

Литературных явлений древности и современности нельзя идентифицировать их, не считаясь с социально-историческими причинами, вызвавшими эти явления, всегда исторически своеобразными как для античности, так и для современности. В подобных сопоставлениях и сближениях отсутствует исторический подход к литературным явлениям, и, если они даже в чем-то интересны, то научной ценности филологического исследования не представляют²¹.

Наряду с модернизаторскими сопоставлениями античного романа с литературными явлениями современной жизни в зарубежном литературоведении последних лет интенсивно развиваются попытки изучения романа в направлении связи его с древними религиозными культами, с магическими ритуалами инициаций. Внимание исследователей привлекает такой аспект изучения греческого романа как соотношение его содержания с греко-восточными мистериями. Предпринимаются настойчивые попытки приписать роману религиозно-ритуальное происхождение, обнаружить в нем черты мистерий и истолковать содержание почти всех известных романов в символическо-религиозном духе. Ревностным представителем этого направления является Р. Меркельбах, который в своей недавно опубликованной книге «Роман и мистерия в античности» ²² рассматривает романы как отражение тайных религиозных культов Диониса, Исиды, Митры. Книга содержит ряд статей о греческих романах. Ведущая мысль, объединяющая статьи в систематическое изложение, заключается в том, что античный роман имеет мифологические корни и не является любовной историей, но текстами мистерий. Меркельбах, идя по стопам Керени, пытается показать это путем многочисленных сопоставлений деталей романов с ритуалами инициаций и мифами, к которым относятся религиозные мистерии. Таким образом, он различает романы дионисийские (Лонг), митраистические (Ямвлих, Гелиодор), мусические (Апулей, Ксенофонт Эфесский, Ахилл Татий, «История Аполлония Тирского»), пифагорейские (Антоний Диоген). Аллегория и символ — вот, по его мнению, суть всех романов, являющихся литературным опосредствованием правил культовых инициаций. В каждом из эпизодов романа, в словах и поступках героев Меркельбах видит исключительно мистический смысл, намек на определенный ритуал инициаций.

«общие места» романа, Меркельбах видит подтверждение своему основному тезису. Традиционные мотивы мнимой смерти трактуются, например, как мистические символы жизни за пределами смерти, обеспечиваемой лишь посвященным (мистам). Купание или предложение кому-то куска хлеба, испытания героев трактуются им в литургическом смысле — это ритуальный церемониал омовения, очищающий кандидата, и культовая трапеза, приобщающая миста к божественным силам; странствия и испытания героев означают, по Меркельбаху, этапы литургии при посвящениях. В романе Лонга, который, по определению Меркельбаха, является аллегорией дионисийских мистерий: питание новорожденных козьим молоком — это подготовка будущего миста к посвящению, купание Дафниса и Хлои в гроте нимф — это обряд мистического омовения миста, Доркон, преследующий Хлою в шкуре волка, — это дионисийский маскарад, сцена захвата Дафниса пиратами — это испытания инициатов, клятва героев в верности любви — это клятва верности мистов, после сцены узнавания Дафнис снимает одежду пастуха и надевает новую — это магический обряд переодевания миста при посвящении, сбрасывающего старую греховную одежду и т. д. в том же духе. Аналогичные интерпретации представлены для каждого эпизода буквально всех романов.

Что касается романа Апулея, его религиозно-мистическая окраска очевидна и давно отмечена. Апулей был проповедником религиозного культа Исиды. Все страдания Луция — это очистительная жертва и испытания перед посвящением в таинства Исиды — Осириса. Но в единстве с этой концепцией романа Меркельбах истолковывает и вставную сказку об Амуре и Психее, придавая и ей мистически-аллегорический смысл, видя в ней не литературный вариант народной сказки или мифа, а символическое изображение обрядов посвящения мистов в Таинства Исиды. Психея — это страдающая Исида, мифическую судьбу которой переживает мист. Но, если даже странствия Психеи и напоминают мифические скитания Исиды, нет никаких оснований соотносить их с планом исических инициаций. В сказке заявляет свои права фольклор, скидываемый Меркельбахом со счехов. Это мир сказки, не выражающий ничего специфически исического. Да и не только в романе Апулея, но и в других романах (Ксенофонт Эфесский, «История Аполлония Тирского») сохраняются следы популярных сказок.

Меркельбах совершенно игнорирует факт генетического участия народных сказок в образовании нового рода литературы — романа, толкуя элементы сказки лишь как элементы религиозных культов. Поскольку ритуалы мистерий Исиды, Митры, Гелиоса малоизвестны, систематическая интерпретация греческих романов как hieros logos произвольна, субъективна и неоправдана.

Неслучайно, тенденция выведения романа из мистерий натолкнулась на категорическую оппозицию ряда исследователей, показавших в своих статьях полную несостоятельность намеренного приписывания греческому роману мистического смысла. Вслед за изданием книги Меркельбаха была опубликована большая статья французского ученого Р. Тюркана, специалиста по истории религии, посвященная детальному анализу этой книги ^23. Написанная в остро-полемическом плане, эта работа основательно подрывает, если не сказать разрушает, основную концепцию Меркельбаха.

романа, в каждом поступке и словах героев намеки на ритуал мистерий. Рассмотрение романов идет не просто в плане общей религиозной тональности, но в плане мистической литургии. Роману придается религиозная миссия — ниспослать верующим успокое'ние. Тюркан методично и последовательно, касаясь каждого романа в отдельности, опровергает Меркельбаха. По поводу романа Ахилла Татия он, например, замечает, что, несмотря на имеющиеся в нем намеки на орфико-дионисийские мистерии и на то, что автор романа пропитан символизмом и теософической полиматией, никаких мистических ритуалов в нем нет, как нет и последовательности этапов посвящения. Меркельбах, по мнению Тюркана, рискует представить все в ложном свете. Придание важного значения мелким деталям романа приводит к поверхностным и совершенно неубедительным аналогиям. Несмотря на ссылки на философский и религиозный оккультизм, нельзя видеть в этом романе, не имеющем ничего эзотерического, романического развития схемы инициаций. Точно так же нельзя считать «исическим» роман об Аполлонии Тирском, а роман Ямвлиха драматизацией культа Митры. Хотя у последнего есть интерес к магии, мистериям, культовому фольклору, но экзотика и ориентализация были во вкусе его времени.

В романе есть заимствования из религиозных иранских представлений, но использованы они в целях чисто драматических. Меркельбах же видит в каждом действии этого романа этап инициаций культа Митры (испытание огнем, жаждой, голодом). Однако никакой последовательности этапов инициаций пет и здесь, как нет и тавроболий и конечного приобщения к культу Митры. Даже в романе Антония Диогена, в котором ощущаются влияния религии и мистики, детали, претендующие на намеки инициации, не согласуются с порядком церемоний. Но разве мог автор, будучи «мистагогом», резонно замечает Тюркан (стр. 175), драматизировать как попало ритуалы, на которые он намекает, без соблюдения последовательности литургии?

Ничто не говорит о мистериях Митры или Гелиоса в романе Гелиодора, элементам которого Меркельбах придает смысл предварительных испытаний к финальному посвящению. После критики концепции романа как драматизированной мистерии Тюркан, признавая влияние религиозных представлений на роман, в резюме сводит религиозные компоненты греческого романа к двум существенным факторам, вдохновлявшим всех авторов: отображению времени и старых мифов. Отвечая вкусам современников, романист эпохи Антонинов, как например Ахилл Татий или Лонг, должен был говорить и о мистериях и об оккультизме, о литургиях и обрядах традиционных празднеств. Для любителей теургии и пифагорейского эсотеризма писали Гелиодор, Антоний Диоген и Филострат, однако композиция их романов не обнаруживает никаких следов и порядка инициаций героев. К этому широко добавлялись мотивы новой комедии и темы из репертуара школьных декламаций. Второй компонент романной канвы писатель находил в старых легендах, повествующих о древних обрядах (состязания на испытание стойкости, тотемические переодевания и т. д.), которые имели религиозный смысл, однако не тот, что имел в виду Меркельбах.

В своей критике Тюркан исходит из правильного представления, что религиозность греческих романов есть результат воздействия на них специфических условий живой действительности. Внутренний кризис империи находил отклик и в духовной жизни общества. Обострение социальных противоречий заставляло искать утешения и в иррациональной религии. Ведь именно ко II в. и. э. отмечается интенсивное проникновение в греко-римский мир мистических восточных религий. Религиозным воззрениям этого времени была присуща тенденция отождествления восточных божеств с богами греко-римского пантеона. Неслучайно в романах Ксенофонта Эфесского, Апулея, Гелиодора одинаково почитаются и старые олимпийские и египетские божества. Все это пе могло не отразиться в романах. Но видеть в романах исключительно символы религиозного значения, не замечая их литературно-художественной основы, и толковать их как священные магические тексты тайных культов — это уже произвол.

Таким образом, Меркельбах, исходя из предвзятой концепции, строит доводы на субъективных допущениях и произвольно отобранных элементах романа для формального их сопоставления с элементами инициаций. При этом он не прини мает во внимание элементов, фактов, источников, не соответствующих или тем более противоречащих его концепции, несмотря на наличие таковых. Символическое толкование романа Апулея он безапелляционно распространяет на все остальные романы, неправомерно считая, что все они «Mysterientexte» (стр. 89).

культов разных мистерий. В центре внимания, таким образом, оказывается лишь обрядовая, религиозная сторона романов, что, по Меркельбаху, и является их идеологической основой. Естественно, при таком однобоком рассмотрении, остаются незатронутыми вопросы художественно-эстетического плана

Подобные методы изучения литературы, уводящие от социально-эстетического рассмотрения литературного жанра и отрывающие его от живой действительности, по сути своей продолжают традиции субъективно-идеалистической и иррационалистической школы в духе Шпенглера и Ницше. Метод Меркельбаха, рискованный и произвольный, осуждают даже его ученые коллеги за рубежом (Грималь, Шварц, Лески) ²⁴, которые отмечают как положительное лишь постановку Меркельбахом вопроса, до сих пор недооцениваемого, о связях нарративной греческой литературы с восточными элементами и не безосновательно полагают, что продвинуть вперед данную проблему могли бы только совместные усилия египтологов и специалистов по истории религии.

Тенденция выведения романа из мистерии и интерес к символическому осмыслению его характерны и для некоторых других работ о романе. Например, в статье Г. Чок «Эрот и лесбийская пастораль Лонга» ²⁵ роман Лонга рассматривается как отражение дионисийского культового ритуала. Автор статьи полагает, что этот роман не ограничивается любовной историей. Кроме развлекательной, у него была еще не менее важная дидактическая функция. Он показывает, что роман «Дафнис и Хлоя» является рассмотрением и прославлением форм эпифании Эрота, которому Лонг придает черты космического значения. Это соперник Митры, властитель Космоса, управляющий всем ходом событий. Не менее важна в романе роль Диониса, не как бога-олимпийца, но как бога, играющего центральную роль в орфико-дионисийских мистериях. При этом Эрот и Дионис тождественны. Автор замечает, что дионисийские верования и ритуалы в романе обозначены не прямо: как «мистагог» Лонг дает их в иносказательном плане, как писатель использует в качестве материала для драматической темы и остова структуры романа. Г. Чок указывает, что структура романа составлена из 3-х планов, характерных для природы Эрота и его культа (план времен года, олицетворяющий бога плодородия, план испытаний влюбленных, выражающий природу бога с человеческой точки зрения, наконец, план инициаций, ведущих невинных к признанию и приятию богом). С этой точки зрения читателю предлагается интерпретация некоторых тем и ситуаций, которые Лонг использовал в качестве постоянного символического значения (например, пение птиц, танцы, песнь пастуха, насвистывание — символ песнопений и музыки в орфических инициациях и представление Эрота покровителем искусств; мирт, плющ, сосна — приметы церемониала инициаций). Автор дает подробный анализ структуры романа. Остов романа — смена времен года, действие его длится два года.

— план инициаций, представление героев кандидатами в мисты, достигающими после очищения испытаниями познания священного Хоуо;. Невинным Дафнису и Хлое Филет раскрывает природу Эрота, Ликэнион дает практический урок. Вся система образов, по мнению автора статьи, построена по схеме инициаций (инициат стремится слиться с богом, он представляет действия бога и в конце церемонии воплощается в него). Характеры, как и события, одинаково выражают природу Эрота. Все, что делают Дафнис и Хлоя, они делают потому, что играют божественную роль. Функции Хлои, например, определены во II, 27, 1. Это девушка «из которой Эрот хочет сказку любви создать», — говорит Пан. Хлоя представляет в пантомиме нимф Сирингу и Эхо, Дафнис ведет партию Пана и Диониса (эквивалентного Эроту), ассоциирующегося с сезоном изобилия.

Одновременно с этой работой была опубликована другая работа, с подобным же аллегорическим толкованием романа Лонга²⁶. Автор ее высказывает мнение о глубоком смысле предисловия к роману и ставит своей целью интерпретировать в его свете весь роман. Он настойчиво подчеркивает, что это не столько пасторальный, сколько символический роман, что скопирован он не с жизни, а с воображаемой концепции жизни.

Центральной аллегорией романа он называет Эрота, олицетворяющего собой всеобъемлющую силу, созидающую природу в целом и формирующую зрелость человека. Цель Лонга автор статьи видит в показе любви как движущего фактора в процессе развития человека от невинности к зрелости. Вот как рисуется аллегория в целом: первая стадия развития — единство и гармония в пастушеском раю Дафниса и Хлои, детей, покинутых родителями и вскормленных козой и овцой, вторая стадия — в пасторальную гармонию вторгается серия диссонирующих элементов, необузданных страстей человеческой натуры, которые символизируются «волком» — Дорконом, Ликэнион, пиратами. Особенно важная фигура — Пан, являющийся подобно нимфам персонификацией природных сил. Но если нимфы антропоморфны, он — полуживотное, если они только благожелательны, он двулик: с одной стороны — мирный пастух, с другой — воитель, внушающий «панический» страх и символизирующий сексуальную необузданность и неразборчивость. В отношении к Пану прослеживается психологическое развитие влюбленных. Антипатия к нему сменяется компромиссом.

Дафнис и Хлоя усваивают диссонирующие элементы, понимая, что зрелости можно достигнуть, лишь примирившись с «волчьим» элементом в человеческой натуре. На третьей ступени, когда процесс закончен, молодые люди обретают родителей, что означает вступление их в права зрелых человеческих существ. Осознавая неотвратимость конфликта в жизни, они воздвигают алтарь в честь Эрота-пастыря, так же как и Пану-воителю. Свадьба Дафниса и Хлои символизирует финальное примирение «неба» и «ада» и объединение их в одно целое.

действительности, обесценивает их. Здесь налицо тенденциозное пренебрежение вопросами реального плана: кем, когда, как, для кого был написан роман и каковы были действительные намерения писателя. Авторы статей не видят в Лонге художника и в известном смысле новатора, который впервые, отступив от установленного стандарта структуры авантюрно-любовного романа, превратил его в роман психологический, до сих пор высоко ценимый читателями.

Значительно ближе подходит к оценке романа Лонга как художественного произведения автор третьей недавней работы о Лонге О. Шёнбергер в своей вступительной статье к изданию Лонга ^27, хотя и он не свободен от тенденции признавать основой романа, наряду с темой любви, религию. После кратких сведений о Лонге автор статьи, рассматривая роман в соотношении с другими греческими романами, выделяет его отличи- тельные черты и определяет как психологически окрашенный роман-утопию. Он подчеркивает черты, роднящие «Дафниса и Хлою» с буколикой: жизнь человека в гармоничном единении с природой, а значит и с божеством, поскольку природа, как он считает, имеет у Лонга божественный смысл. К чести автора статьи следует заметить, что он все же не склонен разделить мнение Меркельбаха о романе как отражении дионисийского культового ритуала, резонно замечая, что провести грань между истинной религиозностью и простым благочестием весьма трудно. Сила и слабость романа Лонга, по мнению этого ученого, заключается в том, что в его основе лежит тема любви: это ограничивает возможности романа, но придает ему вместе с тем тематическую завершенность.

Примечательно, что немецкий ученый видит в ряде эпизодов романа, в характеристике его персонажей отражение действительной жизни, критику Лонгом городского общества и противопоставление порочному городу идеализированной сельской жизни. Верно отмечается и предназначенность романа для образованных читателей, что доказывается рафинированной риторичностью его стиля и изысканностью языка. В статье дан обзор изданий, переводов, научной литературы. Издание снабжено подробным комментарием, прекрасно оформлено и иллюстрировано.

В зарубежной литературе последних лет немало работ, посвященных творчеству отдельных романистов, но преимущественным вниманием исследователей пользуется Гелиодор, творчество которого рассматривается с самых разных сторон.

«Эфиопики» и художественное мастерство Гелиодора, рассматриваются вопросы хронологии, стиля, влияния романа на последующую литературу. Мы позволим себе остановиться лишь на самых значительных работах, внесших определенный вклад в изучение этого романа.

Из наиболее интересных работ можно назвать статью венгерского ученого Т. Сепеши «Эфиопика» Гелиодора и греческий софистический роман ²⁸.

На основании хронологических поправок Т. Сепеши пришел к выводу о длительности существования греческого романа на протяжении пяти веков (со II в. до н. э. до середины III в. н. э.). Разделяя мнение Р. Рэтенбери 29 и Ф. Альтхейма 30, оп относит время создания «Эфиопики» ко второй четверти III в. н. э., считая ее одним из позднейших греческих романов. Временем расцвета греческого любовного романа Т. Сепеши справедливо называет II в. н. э., объясняя этот расцвет историческими условиями времени Римской империи: значительным экономическим и культурным подъемом восточных провинций. Анализируя «Эфиопику», Т. Сепеши прежде всего обращает внимание на отличительную черту романа — ясно выраженный в нем неопифагореизм, тесно связанный с почитанием Гелиоса, и на проводимую Гелиодором мысль, новую по сравнению с другими романистами, об отождествлении восточного бога с древним греческим Аполлоном. Венгерский ученый справедливо подчеркивает, что изменения в содержании романа и его целенаправленности повлекли за собой изменения традиционной композиции.

Неслучайно герои «Эфиопики» начинают свои скитания из Дельфов, места культа Аполлона, и заканчивают их в Эфиопии, царстве Гелиоса, где становятся жрецами ^Гелиоса и Селены.

Т. Сепеши указывает и на другую новую черту — описание Эфиопии. Это утопическое государство, могущественное и богатое, где царствует добрый справедливый царь, где жители наделены всеми положительными качествами и где герои романа обретают счастье, служило Гелиодору для пропаганды религиозных и философских идей.

— с кругом (в них герои в конце странствий возвращаются туда же, где познакомились или родились). Традиционная композиция романа оказывается нарушенной. Т. Сепеши делает вывод о том, что эти нововведения в содержании и форме «Эфиопики» могут быть отнесены за счет общего кризиса III в. н. э. Строгие правила жанра распадаются из-за желания автора сказать что-то новое, из-за новой, преследуемой им, цели. Сам жанр, таким образом, достигает последней стадии своего развития, и в конечном счете софистический любовный роман, как жанр, исчезает.

Итак, отличия Гелиодора от других романистов сказываются в целевой установке его романа, в его содержании и в композиции. Мысль о нововведениях в содержании и форме романа Гелиодора Сепеши подтверждает анализом романа Лонга, который так же как и Гелиодор отказывается от традиционной композиции с целью противопоставить одному отрицательному образу жизни другой — положительный. Однако Т. Сепеши определяет роман Гелиодора как своего рода завуалированный протест против не удовлетворявшей его действительности. Гелиодор не просто сравнивает два образа жизни, городской и сельский, но как бы в противоположность к своему действительному окружению создает утопический город и тем ослабляет традиционную романную композицию еще более. После Гелиодора пет сочинений, сохраняющих традиционную форму романа вплоть до византийского времени.

Глубокий и тщательный анализ «Эфиопики» — несомненное достоинство венгерского ученого. Заслуживает уважения и его метод изучения романа, сочетающий анализ его содержания и формы, анализ, проводимый с учетом зависимости романа от исторических условий времени.

К сожалению, другие работы о Гелиодоре, часто противоре- чивые в оценках этого автора, менее интересны.

Некоторые исследователи не признают за Гелиодором буквально никаких заслуг. Совершенно неправомерно, например, обесценивается его творчество немецким ученым В. Капелле ³¹ Еврипида и других греческих авторов. Словом, критика сводится к демонстрации неоригинальности Гелиодора способом сопоставления отдельных мест «Эфиопики» 'с текстами других писателей. Таким образом, отмечаются совпадения: в этнографических и географических описаниях со Страбоном и Диодором, в элементах суеверий — с Плутархом, в местах этиологического характера с Артемидором (следы последнего автор видит даже в стиле Гелиодора).

Структурным особенностям предложения в «Эфиопике» Гелиодора посвящена статья О. Мацала³², являющаяся извлечением из его диссертации по стилю Гелиодора³³. Справедливо полагая, что в языке и стиле сочинения отражается личность писателя и вкусы его времени и что без выяснения роли синтаксической стилистики нельзя выяснить своеобразия писателя, О. Мацал пытается найти принцип структуры предложения,. отметить его важнейшие отличительные черты и типичные формы построения. На конкретных примерах он иллюстрирует искусные способы построения периода Гелиодором: выразительную симметрию, стремление к исоколам, антитезам, различные типы расчленения предложений, создающие рифмующиеся окончания, частое употребление причастия, относительную простоту главного и стилистически усовершенствованное анафорой, антитезой, гомойотелевтом придаточное. В статье указывается на различные стилистические средства группирования (анаколуф, парентеза). Таким образом, «Эфиопику» автор статьи считает искусно построенным сочинением, он всюду видит следы определенного принципа архитектоники, которым следует Гелиодор. И речь Гелиодора он оценивает скорее как эффектную и искусную конструкцию, чем как живое, естественное словоупотребление.

Две статьи А. Колонны касаются вопросов хронологии Гелиодора. В одной из них³⁴ — 400 гг. н. э.). Имеется в виду описание необычного приема осады Сиены эфиопским царем Гидаспом (IX, 1—6). Посредством сопоставления его с подобным же описанием осады Нисибиды (в 350 г.) у Юлиана (Речи, I, 22, 23; III, 11 — 13) делается заключение о том, что Гелиодору был известен рассказ императора, которому он и подражал, и что жил он при Феодосии Великом (379—395 гг. н. э.), как это видно из замечания византийского хронографа XI в. Феодосия Мелитенского.

В другой статье³⁵ А. Колонна возвращается к этой же проблеме, несколько по-новому аргументируя старые тезисы о хронологии «Эфиопики». Кроме исторических фактов, он приводит здесь лингвистические элементы, которые, по его мнению, позволяют отнести Гелиодора к концу IV в. н. э.

В диссертации американского ученого Т. Р. Гезелса³⁶, насколько можно судить по аннотации, ставятся вопросы общего порядка. В намерение автора входило: выявить влияния, формировавшие греческий роман, определить типичные черты и выделить особенности каждого из сохранившихся романов, оценить роман Гелиодора и проследить влияние его на новоевропейскую литературу. Работа касается и вопросов общего порядка о соотношении в классическом и эллинистическом искусстве действительности и вымысла, реализма и романтизма, о различиях между романом и новеллой и т. д. Автор анализирует нарративную технику греческих романов с целью показать, что Гелиодор наилучшим образом использовал эпическую и драматическую технику классического периода. Специальная глава диссертации отведена критическому анализу «Эфиопики», оценке ее достоинств и слабостей в свете современной критической теории. Работа охватывает широкий круг вопросов; по-видимому, она обстоятельна и интересна, хотя вносит ли она что- либо принципиально новое в изучение романа, сказать трудно.

³⁷ и об «Эфиопике» как источнике немецкой драмы барокко³⁸, к сожалению, остались нам недоступны.

Можно назвать ряд других, мелких статей по Гелиодору, касающихся самых различных частных вопросов. Среди них есть, например, заметка Р. Браунинга³⁹ о неопубликованной эпиграмме на «Эфиопику» Гелиодора византийского времени и ответ на нее А. Колонны ⁴⁰

Опубликованы заметка Р. Меркельбаха⁴¹ с исправлением текста-цитаты из утерянного варианта «Ипполита» Еврипида, встречающейся у Гелиодора, критические замечания и интерпретация нескольких строк из «Эфиопики» Д. А. Кревелена ⁴² и др. мелкие заметки.

В последние годы вышло несколько работ по Харитону. Интересна, например, диссертация Р. Петри⁴³ несмотря на наличие в романе видимых связей с мистериями Исиды, роман Харитона не является романом-мистерией в эсотерическом смысле. Персонажи его живые, чисто литературные образы. Выясняется, что мотив мистерий часто получает в романе противоположный смысл. Указывая на противоречия с ритуалом в литературном использовании мотивов мистерий, автор заключает, что многие мотивы неверно толкуют смысл мистерий. Например, мотив второй свадьбы Каллирои не имеет мистического смысла и не связан с обрядом посвящения, так же как и ночи элевсинских мистерий, и мотивы мнимой смерти и узнавания являются только литературными мотивами и художественным приемом, усиливающим напряженность и занимательность действия.

Акцентируя внимание на неверном истолковании у Харитона мотивов, имеющих видимое отношение к ритуалам мистерий, Петри заключает, что Харитон и не имел в виду религиозного истолкования своего романа, если не выразил истинного культового смысла в мотивах, заимствованных у других романистов. Отмечая зависимость романа Харитона от «Истории Аполлония, царя Тирского», романов Ямвлиха и Ксенофонта Эфесского, автор диссертации делает вывод о том, что Харитон жил позднее этих авторов — во второй половине II в. и. э. Здесь он вступает в полемику с автором другой диссертации о Харитоне, А. Д. Папаниколау⁴⁴, который считает Харитона более эллинистическим писателем-романистом, чем' другие, писавшие по-аттически. Основное достоинство романа Харитона, отличающее его от других романов, Петри видит в психологической углубленности образов- и свободном течении действия, что дает ему основание называть Харитона создателем психологического романа.

В упомянутой диссертации А. Д. Папаниколау речь идет исключительно о языке романа Харитона, тщательный анализ которого приводит автора к выводу о том, что Харитон жил в эпоху, предшествующую аттицистическому движению (вторая половина I в. до н. э.) и был последним представителем предаттицистического времени, когда язык литературной прозы был еще относительно близок к эллинистическому койне, но уже находился под влиянием аттицизма. Автор выделяет характерные особенности языка Харитона (употребление ряда элементов из эллинистического койне, нарративного перфекта, избегание оптатива, отказ от артикля и др.). Подчеркивая, что роман Харитона отличался от других романов также и по содержанию, будучи близок к эллинистической историографии, автор диссертации приходит к выводу о принадлежности Харитона к переходной эпохе.

Цель третьей работы о Харитоне, принадлежащей американскому ученому И. Хельмсу⁴⁵— исследовать искусство портретной характеристики в романе Харитона и установить степень влияния на него классической и софистической концепции характеристики. В качестве критерия оценки применяется аристотелевская концепция драматической характеристики и феофрастовская реалистической. Автор показывает, что характер персонажа в романе Харитона подается не только путем прямой обрисовки его, но проявляется в инцидентах, в монологах и диалогах. Наиболее рельефно характер выступает в драматических речах; при этом риторические средства используются Харитоном не как цель, а как средство сделать портрет более человечным и жизненным. Автор отмечает, что характеристика второстепенных персонажей играет в этом романе большую роль, чем в поздних. Психологический интерес характера представлен в романе, по мнению Хельмса, в незначительной степени, что тем не менее не снижает высокого искусства портрета, оживленного реалистическими штрихами. В диссертации оценивается как большая заслуга Харитона то, что он воздерживается от чрезмерного употребления некоторых эксцессов жанра: экфрасы, парадоксов, пафоса, декламаторства. То, что Харитон не поддался целиком и полностью влиянию все возрастающей софистической тенденции времени и проявил некоторое родство с классическими концепциями портретной характеристики, свидетельствует о том, что он — писатель раннего романа, менее связанный с утвердившимися позднее традициями жанра.

В последнее время несколько оживился интерес к Ахиллу Татию, что, по-видимому, связано с изменением взглядов на его датировку. На основании нового папирусного фрагмента этого романиста теперь относят не к III—IV вв. н. э., а ко времени восстания буколов (т. е. к 172 г. н. э.) ⁴⁶. В 1955 г. в Стокгольме вышло научное издание романа Ахилла Татия, выполненное под редакцией Эбби Вильборг⁴⁷. При описании и классификации рукописей автором учитываются новые данные рукописной традиции. Ею рассматривается 23 рукописи неравной ценности, из которых самая древняя восходит к XII в. Автор указывает на три папирусных фрагмента, не принадлежащих ни к одной из групп рукописей. Один из них, Миланский, опубликованный в 1938 г. Вольяно и относящийся ко 11 в., обязывает к пересмотру датировки романа. Другой, Оксиринхский № 1250, ученые относят к III в., что может свидетельствовать о двойной редакции романа. Ч. Руссо⁴⁸, исследуя текст этого папируса, утверждает, что он представляет собой переработку оригинального текста романа, сильно измененного и неумело сокращенного. Папирус он датирует III в. н. э., роман Ахилла Татия — концом II в. и. э.

⁴⁹, характеристикой его языка и стиля. Автор приходит к выводу об ошибочности мнения Роде, считающего греческий роман продуктом второй софистики, однако отмечает сильное влияние на него риторики.

Роман написан в аттицистический период, его автор стремился писать правильным аттицистическим языком, но у него встречаются вульгаризмы, а иногда архаизмы и поэтические слова из классических авторов. Вильборг замечает, что предназначенный для широкой публики роман содержит между тем черты, которые не могли быть оценены необразованным читателем (артистичность стиля), и на этом основании высказывает предположение о существовании рядом с полной версией романа другой версии, имевшей хождение среди широкой публики. Мысль о двух вариантах романа, по мнению Вильборг, могла бы объяснить и разночтения в рукописных текстах и материалах фрагментов. Однако из-за недостаточности материала вопрос этот положительного решения получить еще не может. Издание Вильборг, выполненное с большой тщательностью и знанием вопроса, бесспорно, может быть только одобрено как лучшее издание романа Ахилла Татия, снабженное подробным и интересным комментарием.

Заслуживает внимания диссертация Доррит Зедельмейер- Штекль⁵⁰ посвященная технике повествования у Ахилла Татия, частично опубликованная в 1959 г. ⁵¹ в романе типичной схемы греческого любовного романа, Ахилл Татий самостоятелен и свободен в расположении и обработке традиционных сюжетов.

Она обращает внимание на удивительную ясность структуры композиции, особенности которой обстоятельно исследуются и демонстрируются на конкретных примерах романа. Это замкнутость композиции с симметричным расположением подобных сюжетных линий, быстрая смена и стремительность хода событий, гротескная прямолинейность некоторых эпизодов.

Автор говорит об искусном расположении материала романистом и тщательно продуманной им форме, соответствующей определенному содержанию. Схема, положенная в основу композиции, остается постоянной в рамках того же круга мотивов и сменяется при переходе к другой теме новым планом построения. Целям создания эффекта и удержания напряжения служат не только ускорение, но и замедление течения действия: напряжение сменяется разрядкой, завязывающей очередные сюжетные связи. Во второй части работы речь идет о психологии образов. Автор раскрывает специфическую особенность Ахилла Татия: намеченную им эмоциональную структуру героев выражать в форме размышлений, ламентаций, внутренних монологов. Автор исследования полемизирует с Роде, Шварцем, Шисселем, Гельмом, считая весьма несостоятельными их мнения о романе как продукте второй софистики, лишенном какого бы то ни было психологизма.

Соглашаясь, что изображение внутренней жизни героев у Ахилла Татия, как и в романе вообще, занимает далеко не передний план, уступая его описанию внешних событий, и что мир приключений в случайных сцеплениях событий не всегда получает отзвук во внутренней жизни персонажей, Зедельмейер-Штёкль все же выявляет у Ахилла Татия стремление 'проникнуть во внутренний мир своих героев и вывести на поверхность их чувства и аффекты. Как типичный пример подобной попытки оценивается описание отчаяния и скорби Клитофонта в VII, 4. Сообщение о смерти любимой сначала вызывает оцепенение (это первая, внешняя реакция), затем переходящее в высшее напряжение ужаса и отчаяния.

Душевные волнения героев показываются окольными путями: размышлениями и жалобами, выражающими их внутреннее состояние, монологами — непосредственной реакцией их на внешнюю ситуацию. В повторении однажды объективно изложенных событий также выражаются чисто субъективные чувства, и духовное состояние персонажей становится, таким образом, непосредственно ощутимым. Отчаяние Левкиппы или скорбь Клитофонта специально не обрисовываются, однако отражаются в субъективно-окрашенном, ретроспективном оформлении внешних событий в монологе. И хотя в повторениях объективных событий теряется непосредственный эффект внутренней реакции героев на происшедшее, оно отражается и окрашивается именно индивидуальностью произносящего монолог. В то время как размышления и жалобы являются средством изображения душевных переживаний, исходящих из самого содержания, во внутренних разговорах герои свободны от самого содержания, внешние события идут как бы во внутрь. При этом душевный процесс выводится как таковой (например, в разговорах с собой в I, 11 и II, 5 показано развитие чувств героев от любви с первого взгляда к стихийному чувству).

«История Аполлония, царя Тирского», например, посвящены две статьи. Одна из них принадлежит П. Энку ⁵², другая — чешскому ученому К. Свободе⁵³. В первой статье автор ставит перед собой задачу выяснить, представлял ли роман свободную переделку греческого оригинала или это сочинение латинского автора. После изложения содержания романа Энк опровергает мнение Шанца о том, что это оригинальное сочинение латинского автора III в. н. э., убедительно, на конкретном анализе текста аргументируя свое заключение о несомненном существовании греческого оригинала романа и двух разновременных латинских версий его переделки: языческой, относящейся к III в. н. э., и христианской, принадлежащей уже VI в. н. э. Он указывает, что Ризо. в своем издании текста романа ⁵⁴ использовал два манускрипта, а для романа, составленного из двух версий, характерно смешение языческих и христианских элементов, о котором у него говорится.

Также мало написано о Ямвлихе. В одной небольшой статье Л. Грегорио⁵⁵ «Вавилоники» и ее характеристики, приводятся сведения о публикации фрагментов и эпитомы Фотия, дается краткий обзор рукописей. Другая работа Урсулы Шнейдер-Менцель ⁵⁶ представляет значительный инте-pec с точки зрения филологического анализа структуры романа. Любопытна попытка автора изложить содержание романа Ямвлиха не только по Фотию, но с привлечением дополнительного материала всех сохранившихся фрагментов.

Достоин внимания обстоятельный анализ композиционной техники романа.

В 1960 г. опубликовано новое собрание отрывков Ямвлиха Е. Хабрих ⁵⁷. Здесь не только собраны вместе все фрагменты, сохраненные Судой, но так же как и в предыдущей работе, сделана попытка локализовать их, соотнести с изложением Фотия. Сознавая конъектуральность подобного построения, таящего в себе опасность причисления Ямвлиху не принадлежащих ему отрывков, автор этой книги предусмотрительно относит 26 фрагментов к явно сомнительным. В критическом аппарате мотивируется локализация, объясняются ситуации романа, вопросы аутентичности фрагментов, даются орфографически- конъектуральные замечания к тексту Фотия. К сожалению, содержание отрывков, бессвязное и отрывочное, не представляет сколько-нибудь значительного интереса, и ни в какой мере не добавляет что-либо существенное к изложению Фотия, не восполняет его пробелов.

⁵⁸, «Романа об Александре» ^59. Продолжается работа по публикации папирусных отрывков. Кроме вышеназванных публикаций отрывков из романов Псевдо-Каллисфена, «Романа о Нине», Ямвлиха, следует назвать публикацию новых отрывков, найденных с 1941 по 1954 г., Меркельбахом⁶⁰. Один из них, сильно разрушенный, — отрывок из романа о Нине, уже приведенный в статье Еништовой, в котором рассказывалось о кораблекрушении и о спасении потерпевших. Другой (Pap. Michaelidae. Inv., 5) — отрывок из неизвестного романа, названный «Речь волшебницы»; в нем речь идет о волшебнице, которая должна, по просьбе родителей, избавить их дочь от любви к молодому человеку, увиденному ею во сне. В этом романе нет традиционной встречи молодых людей на празднике. Романист использовал здесь восточные мотивы любви, вспыхнувшей во сне.

Значительно улучшилось состояние изучения руклписного предания греческих романистов. Особенно повезло в этом смысле роману Псевдо-Каллисфена, различным рецензиям которого посвящены издания JI. Бергсона⁶¹⁶², Г. Тиля ⁶³. В первом предпринято тщательное изучение рецензии р. В кратком введении содержится описание рукописей всех рецензий (а, Р, К, е, у) и характеристика родственных ему текстов (фрагменты из романа в письмах, письма к Аристотелю и др.). В результате установлена схема соотносительной зависимости этих пяти рецензий и время появления их: а около 300 г. н. э., Р в 450—570 г., е в VI в. В издании Тиля изучена наименее известная ветвь рукописного предания , исходящая и зависящая от рецензии р. Эта рецензия, судя по интерполяциям, относится к VII в. н. э. Она отвечает тенденции упростить и вульгаризировать роман об Александре, которая уже ясно выражена в переходе от самой древней рецензии а к р. В 1961 г. вышла небольшая статья этого же автора о рукописном предании Лонга ^64.

Аспекты изучения романа столь разнообразны, что не укладываются. в сколько-нибудь систематизированную схему.

В многочисленных журнальных статьях продолжают рассматриваться традиционные вопросы источников⁶⁵⁶⁶, комментируются отдельные места романов, отражаются бытовые обычаи и порядки греков⁶⁷, даются критические замечания чисто текстологического характера ⁶⁸ и т. п.

Надо признать подводя итоги, что, несмотря на прежнюю неразрешенность некоторых кардинальных проблем романа, в последние годы сделано все же немало в области публикации и интерпретации новых папирусных открытий, проведена большая текстологическая работа, связанная с. изданиями текстов романов и их переводами, научно подготовленными и комментированными. Продолжаются дискуссии по вопросу возникновения романа, привлекают внимание вопросы художественного своеобразия романов, изучается стиль, пересматриваются и уточняются вопросы хронологии. Правда, аспекты изучения романа идут, главным образом, вширь, а не вглубь, в направлении изучения частных вопросов, связанных с романом. Тенденция уклонения от постановки общих проблем здесь налицо. Вопросы идеологического содержания романов попрежнему должным образом не рассматриваются, а если и ставятся, то разрешаются чаще всего с субъективистских позиций, без учета конкретной исторической и литературной обстановки эпохи.

1 В. Lavagnini. Studi sul romanzo greco. Pisa, 1951. К сожалению, книга известна нам лишь по рецензиям и по выдержкам, приведен- ным в книге Джангранде (см. ниже). См., напр., рец.:Brelich. — Gn. 24, 1952, p. 163;Hombert. — СЕ, 53, 1952, p. 303—304;Chantrainе. — RPh. 27, 1953, p. 231 и в других журналах.

2 См., напр., рецензию Пизани (Рisani. — «Paideia, 6, 1951. p. 263—264). Противоречия в теории Лаваньини раскрывает и Джангранде (см. ниже).

3 G. Giangrande. On the origins of the greek Romance: the birth of a literary form — «Eranos», 60, 1962, p. 132—159.

4Е. Schwartz. Fiinf Vortrage iiber den griechischen Roman. Berlin, 1943.

6E. Schwartz. Указ. соч., стр. 155.

7 G.Dillheу. De Callimachi Cydippa. Leipzig, 1863.

8 См, № 1411 в коллекции парафраз: R. A. Pack. The greek and latin literary texts from greco-roman Egypt. Univ. of Michigan Press Ann. Arbor, 1952. Автор статьи допускает, что этот фрагмент мог быть источником поэмы Мусея, или же оба они имели какой-то другой, потерянный, источник.

9 R. Helm. Der antike Roman. Berlin, 1948; 2 Aufl. Gottingen, 1956. Подробнее об этой работе см.: «Вопросы античной литературы в зарубежном литературоведении». М., 1956, стр. 79—81.

—927.

11 T. S i n ко. Literatura grecka. Krakow, 1948, t. 2 (cz. 2), str. 136—164.

12 A. Villemain. Essai sur les romans-grecs. Paris, 1837.

13 Heliodor. Aithiopika. Ubers. v. R. Reymer. Nachwort v. 0. Weinreich. Der griechische Liebesroman. Zurich. 1950; в 1962 г. в Цюрихе вышло отдельное издание статьи.

14 F. Zimmегmanп. Griechisehe Roman-Papyri und verwandte Texte. Heidelberg, 1936.

16 См. рецензии: L. Pearson. — CIR, 6, 1956, p. 51—52; D. E. H a yn pe s. — JHS, 77, 1957, p. 366—367; С. H. Beck. — Mn, 10, 1957,. 264; J. Marouzeau. REL. 35, 1957, p. 353; H. Dбггie, — Gn. 27, 1955, p. 581—586 и др

17 R. Jenistova. Nejstarsi roman эуё^уё literatury. — «Listy Filologicke», Praha, t. I, 76, 1953, S. 30-54, 210—228.

18 F. Аltliоim. Roman und Dekadenz. — В кн.: «Literatur und Gesellscliaft im ausgehenden Altertum». I Ilalle, 1948, S. 13—47.

19 F. Аllhеim. Указ. соч., стр. 30.

— CIJ, 46, 1951, p. 5—10, 45.

21 Значительно больший интерес представляет книга Е. Хейт «More essays on the Greek Romances», вышедшая в Ныо-Йорке в 1945 г., хотя и в ней проявляются типичные для буржуазного литературоведения недостатки (см. кн. «Вопросы античной литературы в зарубежном литературоведении». М., 1963, стр. 82—86).

22 R. Merkelbach. Roman und Mysterium in der Antike. Eine Untersuchung zur antiker Religion. Munc-hen, 1962. С этой книгой мы имели возможность ознакомиться лишь частично, по отдельным главам: «Daphnis und Chloe». — «Antaios», 1, 1960. S. 47—60; «Eros und Psyche». — Phil., 102, 1958, S. 103—126. Впрочем, уже эти статьи вполне раскрывают замысел автора. Составить представление о книге помог также анализ ее другими авторами: R. Тureaп. Le roman «initiatique». — RHR, 163, 1963, p. 149—199 и R. Petri. Uber den Roman cles Chariton. Meisenheim—Hain, 1963, а также замечания рецензентов в: REA, 64, 1962, p. 483—488; REL, 40, 1962, p. 271-275; CE, 37, 1962, p. 405-407.

23 R. Тurcап. Le roman «initiatique»: ё propos d'un livre recent — RHR, 163, 1963, p. 149—199. Ср. диссертацию P. Петри, не менее обоснованно отвергающего тезис Меркельбаха на конкретном материале романа Харитона (см. ниже

24 См. указ. рецензии в REA, СЕ, REL; а также: A. Lеsку. Указ. соч., стр. 916.

— JHS, 80, 1960, p. 32-51.

26 P. Turner. Daphnis and Chloe. An interpretation. — «Greece and Rome», 7, 1960, p. 117—123

27 Lоngоs. Hirtengeschichten von Daphnis und Chloe von 0. Schonberger. Berlin, 1960.

28 Т. Szepessy. Die Aithiopika des Heliodoros und der griechisclie sophistische Liebesroman. — A AH. 5. 1957, S. 241—259.

29 Gn, 22, 1950, p. 74.

31 W. Сареllе. Zwei Quellen des Heliodor. — RhM, 96, 1953, S. 166— 180.

32 О. Mazal. Die Setzstruktur in den Aithiopika des Heliodor von Emesa. — WSt, 71, 1958, S. 116-131,

33 О. Мazаl. Der Stil des Heliodorus von Emesa. Diss. Wien, 1955.

34 А Соlоnna. L'assedio di Nisibis nel 350 d. с. e la cronologia di Eliodoro Emiseno. — Ath, 28, 1950, p. 79—87; cp. van der Valk. Remarques sur la date des Ethiopiques d'Heliodore. — Mn, 9, 1941, p. 97-100.

— MC, 18, 1951, p. 143—149.

36 Th. R. Goethhals. The Aithiopica of Heliodorus. A. critical study. Diss. Columbia Univ., 1959; res. — DA, 22, 1961, p. 1984.

37 V. Неfti. Zur Erzahlungstechnik in Heliodors «Aethiopica». Diss. Basel-Wien, 1950.

38 Gh. Pгоsсh. Heliodors Aithiopica als Quelle fur das deutsche Drama des Barockzeitalters. Diss., Wien, 1956.

39 R. Browning. An unpublished epigram on Heliodorus Aethiopica. — CR, 5, 1955, p. 141—143.

«Bolletino del comitato per la prepazione dell'edizione nationale dei classici greci e latini». (N. S.), IV, 1956, p. 25—27.

41 R. Merkelbach. Heliodor 1, 10, Seneca und Euripides. — RhM, 100, 1957, S. 99—100.

42 D. A. va nКгevelen. Bemerkungen zu Heliodor. — Phil, 105, 1961, S. 157—160.

43 R. Petri. t)ber den Roman des Chariton. Meisenheim am Glan, 1963.

44 A. D. Рарaniкоlаоu. Zur Sprache Charitons. Diss. Koln, 1963.

— DA, XXIV, 1963, p. 733.

46 F. Altheim. Указ. соч., стр. 121.

47 Achilles Tatius. Leucippe and Clitophon. Ed. E. Vilborg. Stockholm, 1955.

48 С. Т. Russо. РОХ. 1250-е И romanzo di Achille Tazio. — RAL, 10, 1955, p. 397-403.

49 Achilles Tatius. Leucippe and Clitophon. Ed. E. Vilborg. Goteborg. 1962.

51 D. Sedelmeier-Stockl. Studien zup Achlleus Tatios. — WSt, 72, 1959, S. 113-143.

52 P. J. En k. The romance of Apollonius of Tyre. — Mn (Ser. IV), I, 1948, p. 222-237.

53 K. Svoboda. t)ber die «Geschichte des Apollonius von Tyrus». Prague, 1962. С этой статьей нам, к сожалению, ознакомиться не удалось.

54 A. Riеsе. Historia Apollonii regis Tyri. Leipzig, 1893.

— Aev, 38, 1964, p. 1—13.

56 U. Schneider-Menzel. Jamblichos «Babylonische Geschichten» в указ. выше книге Ф. Альтхейма стр. 48—93. Подробнее об этой работе см. в главе о Ямвлихе.

57 Jamblichi Babyloniacorum Reliquie. Ed. E. Habrich. Leipzig. 1960.

58 Кроме упомянутого издания «Эфиопики» Реймера, вышло изд.: М. Нadas. An Ethiopian romance. Univ. of Michigan Press, 1957.

59 E. Haight. The life of Alexander of Macedon by Ps. Callisthen. New York, 1955 (известно по рецензии в AHR 61, 1955/1956, p. 435).

— APF, 16, 1956, S. 122—123.

61 L. Вегgsоп. Der griechische Alexanderroman. Rezension p. Goteborg- Upsala, 1965.

62 U. von Lavenstein. Der griechische Alexanderroman. Rezension Y- Meisenheim am Glan, 1962.

63 H. van Thiel. Die Rezension X des Ps. -Kallisthenes. Diss. Koln— Bonn, 1959 (рец. в REG, 74, 1961, p. 517—518).

64 H. van Thiel. Uber die Textiiberlieferung des Longus. — RhM, 65, 1961, S. 356—362.

— «Acme», 7, 1954, p. 333.

66 G. Manganaro. A proposito di un passo' del romanzo di Caritone. — Sic. Gymn., 11, 1958, p. 108—110; Q. Cataudella. Giovanni Chri sostomo nel romanzo di Achillo Tazio. — PP, 9, 1954, p. 25—40 и др.

67 А. Сalderini. La ёууиуыя matrimoniale nei romanzieri greci e nei papiri. —Aeg, 39, 1959, p. 29—39.

68 W.Moгel. Zum Text der griechischen Romanschriftsteller. — Gymn, 70, 1963, S. 545—548; R. Rattenbury. A note on Achilles Tatius. Ill, 21, 3. — REG, 72, 1959, p. 116-118 и др.