Ю. Б. ЦИРКИН
Овидий о первой войне между ливийцами и Карфагеном
Жебелевские чтения-3. Тезисы докладов научной конференции 29–31 октября 2001 года. СПб., 2001, c. 237-244
Публикации Центра антиковедения СПбГУ
http://www.centant.pu.ru/centrum/publik/confcent/2001-10/tsirkin.htm
Овидий в "Фастах" (III, 345-654) рассказал любопытную историю, относящуюся к самым ранним этапам истории Карфагена, в которой рассказывается о захвате Карфагена нумидийцами во главе с царем Иарбом и последующем бегстве, а затем самоубийстве сестры Дидоны Анны. Этот рассказ полон деталей, говорящих о его принадлежности к кругу римских мифологических сказаний. Высказывалось мнение, что вообще весь этот миф был изобретен самим Овидием для объяснения праздника Анны Перенны. Это едва ли так, ибо, как это сейчас признано, поэт в этом своем произведении не столько выдумывал мифы, сколько поэтически обрабатывал уже существующие. Возможно, конечно, что связь истории Анны с римским мифом об Анне Перенне, могла, действительно, быть делом самого Овидия. Но само сказание о карфагенской царевне Анне уже явно существовало в Риме задолго до поэта.
Само имя Анны - западно-семитское - Hannah, Hn что позволяет с большим вниманием отнестись к рассказу Овидия. В литературе Анна впервые упоминается Невием (fr. 21), где она выступает как сестра Дидоны. Варрон (ap. Serv. Aen., IV, 682) даже делает именно Анну, а не Дидону, жертвой любви к Энею. Видимо, в Риме ходили разные варианты сказания о приключениях Энея в Африке. Авторитет греческих историков, в том числе, по-видимому, Тимея, и затем Вергилия привел к утверждению того варианта, в котором возлюбленной Энея стала сама карфагенская царица. Вергилий (Aen., IV, 6-53, 674-687) говорит об Анне как о сестре и верной наперснице Дидоны. Известно, что Вергилий не закончил свою поэму. На основании упоминания в разговоре между Дидоной и Анной Гиарба как неудачливого претендента на руку царицы можно было бы, конечно, предположить, что поэт в дальнейшем планировал рассказать и о войне между ливийцами и карфагенянами, и о судьбе Анны, включая ее прием Энеем, но такое предположение маловероятно. В повествовании об Энее после его отплытия из Карфагена места для возвращения к истории этого города уже просто не было. Более обосновано то, что "карфагенская" часть рассказа Овидия восходит к тому же варианту преданий, что и соответствующие пассажи "Энеиды".
В Риме ходило, по-видимому, довольно много разных рассказов об основании Карфагена и его ранней истории. Саллюстий, говоря о финикийских городах Северной Африки, специально умалчивает о Карфагене, так как, по его словам, о нем и так много известно. Собственное карфагенское предание, хотя явно и через греческое посредство, воспроизвел современник Вергилия Помпей Трог. К сожалению, его произведение дошло до нас только в очень кратком пересказе Юстина. А Юстин ограничился только изложением самой ранней стадии карфагенской истории до самоубийства карфагенской царицы, не желавшей выйти замуж за местного царька Гиарба. Несомненно, знали в Риме и сочинение Тимея. Этот автор называет два имени карфагенской царицы - Элисса и Дидона. Первое имя - явно семитское, содержащее элемент "эл" - бог, и звучало, по-видимому, как Элишат. Что же касается второго, то оно, вероятно, было прозвищем Элиссы, возможно, действительно данное, как писал Тимей, местными африканцами, хотя его точное значение неизвестно. Но зато это второе имя стало чрезвычайно популярным в латинской литературе. Его упоминает уже Невий (fr. 21), но особенно популярным его сделал Вергилий. Его рассказ об основании Карфагена (Aen., I, 338-368) в некоторых деталях сходен с троговским, но он умалчивает об отношении местного населения к прибывающим колонистам, отмечая лишь то, что раньше этот край был подвластен ливийцам и что колонисты купили у них клочок земли, равный шкуре быка. В другом пассаже (I, 441-447) поэт упоминает о нахождении черепа коня как предвестия будущей отваги карфагенян. О подобной находке, как и об использовании бычьей шкуры для определения размера участка, упоминает и Трог-Юстин (XVIII, 5, 9; 15). Конь или его голова появляются на карфагенских монетах, что надо связать с этими рассказами. Можно поэтому говорить, что у Вергилия тоже сохранились какие-то отзвуки собственно карфагенских преданий, хотя, может быть, и в очень большой степени преобразованные его поэтической фантазией. Видимо, стремление поэта связать гибель Дидоны с легендой об Энее и объяснить этим наследственную вражду ее потомков и потомков Энея, т. е. карфагенян и римлян, привело его к созданию собственной красивой легенды, искажающей первоначальное пуническое предание.
Вергилия, вероятнее всего, не интересовала судьба Карфагена после отплытия Энея и самоубийства Дидоны. Юстин, сокращая труд Трога, по-видимому, не счел дальнейший рассказ интересным и полностью опустил его, возвращаясь лишь к событиям, связанным с деятельностью Малха спустя два с половиной века и даже более. Трог говорит об угрозе войны, которой Гиарб подкрепил свое требование руки Элиссы. Но в сокращении Юстина ничего не говорится о том, произошла ли эта война после гибели Элиссы. Сервий же (Aen., IV, 36) упоминает об этой войне, причем по его рассказу выходит, что война началась еще до самоубийства царицы и была вызвана ее отказом от брака. Только уже после начала войны карфагеняне в страхе перед Гиарбом стали принуждать царицу согласиться на брак, а та предпочла не изменять памяти мужа и броситься в костер. В другом месте (Aen. I, 738) Сервий называет африканского претендента на руку Элиссы-Дидоны Иопом, но речь явно идет об одном и том же персонаже, чье местное имя, идентичное ливийскому имени "Юба", какое носил нумидийский царь, античными авторами было передано и как Hiarbas, и как Iopas. В этом месте Сервий прямо ссылается на "Пуническую историю". На ту же "Пуническую историю" он ссылается и при упоминании мужа Дидоны, которого он называет Сикарбом, оправдывая Вергилия, что тот заменил это имя на "Сихей", чтобы легче вставить в стих. По-видимому, это - то же самое имя, что и троговско-юстиновское "Ахерб", и в оригинале звучало как "Закарбаал". Там же Сервий называет отца Дидоны Метесом. И это явно - то же имя, что и Маттан, который, по Менандру Эфесскому, цитируемому Иосифом Флавием (Contra Ap., I, 18), был царем Тира. Все авторы, которые упоминают жесткого брата Элиссы, от которого та и бежала, называют его Пигмалионом. По Менандру, именно в царствование последнего его сестра действительно бежала в Африку и основала Карфаген. Иосиф отмечает, что Менандр использовал тирские летописи, так что сомневаться в его сведениях нет никаких оснований. Так что не зависимые друг от друга источники называют одни и те же имена. Все это свидетельствует о доброкачественности традиции, в том числе и относящейся к взаимоотношениям карфагенян и ливийцев, как во времена основания Карфагена, так и вскоре после этого события.
Трогом. Характерно, однако, что Овидий знает и подлинное финикийское имя сестры Анны - Элисса, как он ее и называет.
Предание о пребывании Энея в Карфагене и трагической любви его и Дидоны не было единственным вариантом сказания об этом герое. Версия о пребывании этого героя в Африке возникает, по-видимому, после первого столкновения римлян с карфагенянами как мифологическое объяснение этого столкновения. Во всяком случае, первым римским автором, который говорит об этом, является Невий. У него же впервые появляется и имя Анны. Все это, впрочем, не исключает возможности наличия в этом предании каких-то исторических фактов. Уже отмеченное семитское происхождении имен сестер и ливийское - имени местного царька говорят о наличии в этом сказании какой-то основы, заимствованной из пунической исторической литературы. В существовании такой литературы нет никаких сомнений, ибо на различные "Пунические истории" порой ссылаются римские авторы. Вероятно, сведения, полученные из таких "Историй", римские авторы соединили с преданием об Энее и создали красивую легенду, имеющую столь блестящее будущее в европейском искусстве.
Эту легенду, разумеется, знал и Овидий. Но едва ли его рассказ надо считать лишь чистой игрой поэтической фантазии. Во второй период своего творчества Овидий творит в русле августовской религиозной реставрации, имевшей в значительной степени антивосточную направленность. В той же третьей книге "Фаст" поэт воспевает Энея, спасенного божеством из Трои, не столько как предшественника Ромула, сколько как предка Августа, причем именно как верховного понтифика. В этом плане рассказ о благосклонном приеме Анны Энеем может рассматриваться как намек на объединение ранее враждовавшего между собой Запада в противовес Востоку. И в этом случае соединение римского мифа об Анне Перенне с карфагенским преданием о сестре карфагенской царицы представляется идущим в этом же направлении. А сам рассказ об Анне мог быть заимствован из "Пунических историй". Кстати заметим, что вергилиевский мотив любви, перешедший после предательства возлюбленного в ненависть, психологически вполне оправданный, не мог служить целям объединения Запада, а лишь объяснением его раскола на римский и карфагенский миры. И уже поэтому считать в данном случае Овидия простым продолжателем Вергилия нельзя.
В истории, рассказанной Овидием, нас привлекает сообщение о войне между царем Иарбом и Карфагеном, происшедшей после самоубийства Дидоны. Об этой же войне сообщает и Сервий. Но между Сервием и Овидием существует значительная разница: у первого война началась до самоубийства царицы, будучи подтверждением требования ее руки, а у второго - после него, когда царство покойной стало беззащитным, и вызвана была жаждой мщения отвергнутого жениха. Жестокий конфликт между недавно основанной колонией и местным населением - не редкое событие. В связи с этим надо вспомнить рассказы о ранних этапах истории фокейских колоний Лампсака и Массалии, когда оба города были основаны с согласия местного царьков, но позже стали объектом нападения туземцев.
Итак, в истории первых этапов жизни Карфагена и фокейских городов отмечаются очень важные аналогии. Все эти города возникли в результате благожелательного приема колонистов местным населением и согласия последнего на основание колоний. Но затем начались трения между поселенцами и туземцами, приведшие к открытой конфронтации между ними. И встает причина такого развития событий. Думается, что коренится она в характере колонизации и взаимоотношениях колонистов и аборигенов.
что фокейцы основывали свои колонии прежде всего в торговых целях.
Проблема характера финикийской колонизации не менее спорна. Но что касается Карфагена, то можно с уверенностью говорить, что он с самого начала играл в основном роль торгового центра.
При торговой колонизации для колонистов важно было установить связи с туземцами и сотрудничать с ними. Отсюда и стремление к мирным отношениям с ними. Однако эти отношения не могли продолжаться долго. Обмен между колонистами и аборигенами был неэквивалентным, и это, став своеобразным видом эксплуатации, не могло не вызвать недовольства местного населения. Не даром в фокейских рассказах о первых столкновениях с этим населением настойчиво звучит мотив зависти второго к первым. А это вело и к военным столкновениям. В то же время едва ли все туземцы были заинтересованы в уничтожении или изгнании колонистов. В фокейских рассказах о событиях в Массалии и Лампсаке спасительницами греков оказываются местные женщины. По Овидию, Гиарб действительно захватил Карфаген, но все же удерживал он его всего три года, после чего самостоятельность города была явно восстановлена.
Итак, представляется, что те аналогии, которые имелись в рассказах о ранних этапах истории основания Карфагена и фокейских городов, являются не случайными. Они отражают общую закономерность, свойственную древней колонизации при преобладании в ней торгового аспекта. И это оказалось важнее этнического состава колонистов. В этом плане между финикийской и греческой колонизацией проявляется явное типологическое сходство. Насколько две великих колонизации древности были типологически аналогичны, можно говорить после сравнительного изучения конкретных проявлений колонизационной активности обоих народов. А, возвращаясь к Овидию, надо отметить, что эти аналогии подкрепляют мысль об историчности основы его рассказа.
В свое время немецкий ученый Леншау писал, что после основания Карфагена тьма лежит на его истории в течение не менее полутора веков. История, рассказанная Овидием, позволяет несколько рассеять эту тьму, по крайней мере, на первые годы истории Карфагена после гибели ее царицы. Можно даже попытаться датировать эту первую войну между ливийцами и Карфагеном. В исторической традиции существуют две даты основания Карфагена - 814 и 823 (или 825) г. до н. э. Исследование показало, что подлинной датой является вторая. Но и первую просто отбросить нельзя. Она сообщена и распространена в исторической литературе Тимеем, который, будучи сицилийцем, довольно хорошо знал Карфаген. Поэтому вполне возможно, что первая дата - это время не основания города, а создания Карфагенской республики вслед за гибелью основательницы города. В таком случае войну, о которой идет речь, можно датировать 814-812 гг. до н. э.
источников полностью пренебрегать его сведениями, вероятно, не стоит.