Приглашаем посетить сайт

Цивьян Т. В. Вергилианский миф в Средневековье

Т. В. Цивьян

Вергилианский миф в Средневековье

Т. В. Цивьян. Язык: тема и вариации. Избранное. Кн. II. М.: Наука, 2008, с. 63-65.

http://ec-dejavu.ru/v-2/Virgil.html

«обращенность в будущее» (М. Л. Гаспаров), — одна из постоянных тем вергилианы. Относительно меньшее внимание уделяется тому, что Вергилий — вместе со своей поэзией и независимо от нее — продолжает свое земное существование в средневековье (и вплоть до XVI в.) как маг, мудрец, vir doctus, едва ли не демиург, изобретатель чудесных предметов, астроном, алхимик и т. д. (заниженный, шванковый вариант — «Вергилий в корзине»). Не касаясь здесь параллелей и аналогий с другими персонажами, превращенными в средневековье в магов, перечислим основной «вергилианский набор», выбрав из громадной вергилианы как основу книгу Д. Компаретти [Comparetti 1872], полвека спустя дополненную Дж. Спарго [Spargo 1934].

Вергилию подчиняются стихии, он чудесным образом зажигает и гасит огонь, вызывает землетрясение и грозу; Вергилий — патрон или genius loci Неаполя, который он основал, построив его на трех яйцах (вариант — построенный на яйце замок. Castello del'uovo); Вергилий пробивает подземный ход сквозь гору (Позилиппо). Он — непревзойденный мастер, изготовляющий чудесные предметы (ingeniosissimus rerum artifex), среди которых — сложная система сигнализации и защиты города с помощью бронзовых статуй Salvatio Romae (вариант — система, предохраняющая от извержения Везувия) ; бронзовая муха, изгоняющая из Неаполя мух и таким образом предохраняющая город от заразы; чудесное зеркало, отражающее все, что происходит в мире; bocca della verità; вечно горящая лампа; воздушный мост и др. — репертуар, разрабатываемый и пополняемый в течение четырех веков (первое упоминание о uates Mantuanus как о чудесном мастере — 1159 г., «Поликратик» Иоанна Сольсберийского I, 4), в основе остается неизменным.

Проблема «средневекового Вергилия» (или его двойников) имеет по крайней мере два аспекта: 1) если перед нами «типовой набор средневекового мага», то почему для его воплощения едва ли не по преимуществу был выбран Вергилий; 2) если же это, так сказать, casus Vergilii, то чем в творчестве или биографии реального Вергилия он обусловлен, когда началась и по каким этапам проходила его мифологизация. Между тем объяснения «из реалий» (пророчество 4-й эклоги, сошествие в подземный мир в 6-й песни Энеиды, описание магической практики в 8-й эклоге и в 4-й песни Энеиды и др.), при всей их обоснованности, далеко не исчерпывают вопроса прежде всего потому, что сюжетно они в весьма малой степени сходятся со средневековыми легендами. Ощущается необходимость в более общем объяснении, приуроченном, может быть, не столько к конкретным текстам, сколько к тому мощному мифопоэтическому заряду, который несет в себе поэзия — а через это и личность — Вергилия и который овладевает восприятием на уровне почти стихийном и неосознаваемом. В этом отношении особенно показательны «Георгики». Долгое время исследователи ограничивались рассмотрением их поэтических достоинств и агрономической информации, выделяя мифологические дигрессии как вставные эпизоды. Лишь сравнительно недавно в «Георгиках» стали усматривать цельное описание мифологического универсума, круговорота природы, представленного как исполнение таинственного предопределения, или — в современной терминологии — мифоритуального сценария. «Буколикам» в этом отношении повезло больше — прежде всего из-за 4-й эклоги. Между тем уже Фульгенций в «De Continenta Vergiliana «объяснял отказ от включения в свой труд «Буколик» и «Георгик» тем, что они содержат столь глубокий мистический смысл, что проникнуть в него с помощью одной только науки невозможно.

в широком смысле, представленный, в частности, садом и садообразными пейзажами, является у Вергилия самодовлеющим выражением глубинных архетипических смыслов. В этом плане представляется возможным толковать один из постоянных мотивов средневековой вергилианы — чудесный сад Вергилия, помещаемый обычно на горе (Monte Vergine). Собственно, чудесно в нем лишь то, что он не имеет ограды и окружен воздушной стеной, которую никто не может преодолеть без разрешения хозяина. В остальном — это сад, в котором круглый год цветут и плодоносят все растения, какие только есть на земле (см. подробное описание в «Les faictes merveilleux de Virgile»), или собраны все целебные травы («Otia imperialia» Гервасия Тильбюрийского, «Cronica di Partenope»). Возможно, перед нами как бы транспозиция сада корикийского старика из 4-й книги «Георгик» — фрагмента, в котором формально нет ничего ни мифологического, ни сверхъестественного и который, казалось бы, должен восприниматься как сельская идиллия [Цивьян 1983]. Его мифологическая наполненность как бы эксплицируется в средневековом восприятии, когда почти формульно подчеркивается «чудесность сада», созданного «чудесным искусством» Вергилия. См. показательный в этом отношении фрагмент из «An Olde Deceyte of Vergilius», где связь сада с колдовством Вергилия выражена прямо и без каких бы то ни было объяснений: «This Vyrgyl did many meruayles With Nicromaci for he made a garden wherein Were al maner of trees of al fruyte...».

«чудесный сад», решительно отличный от репертуара чудес, приписанных средневековому Вергилию, может, хотя бы отчасти, стать ключом к пониманию его рецепции: мистическая слиянность Вергилия с природой могла ощущаться в средние века настолько живо, что это явилось импульсом для включения Вергилия в особый мифопоэтический контекст, который на определенном уровне требовал разъяснения и был эксплицирован отчасти из собственно вергилианского материала, отчасти из устоявшихся клише. Между тем изначальная включенность Вергилия в мир природы, в космические процессы ощущалась как постоянный фон, или подтекст: напомним хотя бы (оставляя в стороне аллегорические толкования) дантовский пейзаж, в котором впервые появляется Вергилий.

Spargo J. W. Virgil the Necromancer. Studies in Virgilian Legends. Cambridge (Mass.), 1934.

— 145: к мифологеме сада // Текст: семантика и структура. М., 1983. 1985