Приглашаем посетить сайт

Стефанов О.: Идеократия и интерпретативная дислексия, или Сообщающиеся сосуды заблуждений

Орлин СТЕФАНОВ, Болгария

Идеократия и интерпретативная дислексия,
или
Сообщающиеся сосуды заблуждений

В гуманитарных науках нагромоздилось "вавилонское" скопление понятий, но иногда и в самом деле оправдано подключать новые слова. Предлагаю два неологизма: "интерпретативная дислексия" и "идеократия"…

психологи прослеживают у детей, при "интеллектуальной" – перед нами начитанные знатоки. Как раз из-за своей эрудиции они испытывают воздействие всевозможных идей, которые выдвигались с оглядкой на диктат и подчинение. Как только возобладает желание любой ценой завоевать и удержать власть, или же стремление вновь приобрести потерянное влияние, тут же выдвигаются всевозможные доктрины, идейные постулаты. Попадая в их „силовое поле”, зримое отодвигается в сторону и на его месте водружается подобие истины.

Термином „идеократия” мы назовем чередующиеся предлоги для власти или „крацио”: демо-, аристо-, тео-, софократию, которые означают: власть народа, благородного сословия, служителей религиозного культа, мудрых. Дальше можно вспомнить о пролетариате (пролетарократия), технике (технократия), средств информации (медиакратия)… „Идейный” прагматизм является толчком для интерпретативной дислексии, а дальше раскручивается череда эпигонских варьирований, нагромождается учебная и популяризаторская литература. Надуманное берет верх количеством, авторитетом полиграфической добротности и издательских каре.

В результате таких абберраций читатели „воспринимают” несуществующее, отвергают то, что обрисовано на самом деле.

Мы можем уподобить такое поведение упорству, с которым Дон Кихот бросается в сражение с ветряными мельницами. Он твердо уверен, что совершает подвиг! Ни реальный вид вполне невинных крыльев, ни предупреждения его оруженосца уже не "откроют" ему глаза, куда он прет на самом деле... Сервантес говорит, что у знаменитого идальго мозг совсем "иссох". Он помешался как раз из за того, что читал без понимания и "интерпретировал" действительность сквозь призму клятвенно воспринятых, патетически разукрашенных, но просто ложных представлений…

Дальше все оказывается еще более коварно, потому что толкователям романа предпочтительней солидаризироваться с пародированным героем, отвергая предупреждения автора. Сервантес однозначно указывает, что распрекрасные иллюзии приводят к печальным результатам. Часто злоключения мнимого рыцаря и простофили-оруженосца смехотворны, но случается, что они приводят и к очень сомнительным последствиям. Например, когда узники короля получают освобождение. За совершенные преступления им назначены подобающие наказания, а, получив свободу, им не остается ничего иного, как побить и обобрать своего освободителя. Они верны своей бандитской природе, и их нисколько не интересует, что побуждения Дон Кихота "возвышенны".

"рыцаря" является результатом его помешательства, то пропаганду "донкихотства" мы уже определим как очень показательный пример интерпретативной дислексии. Ею грешит Тургенев в своем эссе о Гамлете и Дон Кихоте. А земляк и тезка Сервантеса Унамуно настаивает, что испанцам надлежит быть донкихотистами, а не сервантиистами. То есть, пародию на помешанного надо заменить восхищением... дураком!

И в таком угаре интерпретаторства остается "незамеченным" факт, что все же идальго возвращает себе трезвость ума и нормальное сознание. Иногда этот важнейший для непревзойденного гуманиста спасительный итог ставится в упрек Сервантесу... Тут приходится с сожалением упомянуть мнение авторитетного знатока и мыслителя Томаса Манна, будто автор зря отступился в сторону мещанской добропорядочности. Наверное, его готовность взять под сомнение финал романа, перед которым в общем-то он преклоняется, продиктована литературоведческим "фольклором". Всевозможные предисловия, эссе, попутно высказанные характеристики застыли в некую амальгаму общих мест, за которой затуманилось значение образа в его развитии. Хорошо, что Манн хотя бы решился откровенно сказать, что до своего длительного плавания через океан в Америку он никогда не читал роман Сервантеса "системно и до конца"...

В русской литературе наиболее верно увидел тот смысл, который нам завещал великий испанец, Александр Сергеевич Пушкин. Когда в критическом портрете Радищева он уподобил его политическому Дон Кихоту, „заблуждающегося, конечно, но действующего с энергией удивительной и с рыцарскою совестливостью”. Ведь прав именно Пушкин: энергичность не может служить индульгенцией от заблуждений, а дополнительно мешает делу. Чем более активен заблуждающийся, тем больше дров он наломает. Точно также и рыцарству грош цена, если оно невпопад... Однако специалист по испанской литературе В. Багно отдает предпочтение не патрону руководимого им Института литературы. Раз он руководит Пушкинским домом, то мог бы отнестись с большим пониманием к предупреждению гения!..

Увы, вместо этого он объявляет, что: "Тургеневская интерпретация оказалась одной из самых ярких и плодотворных. Для Тургенева Дон Кихот - положительный герой, борец, революционер, носитель новой идеологии". Ясно, что такое искривление занимает "достойное" место среди показательных проявлений "интерпретативной дислексии". (Ср.: Багно, В. Е. Россия и Испания: общая граница. С-П., 2006, с. 65.)

Мне попадались не одна и не две подмены того, что вложили в свои произведения непревзойденные авторы. Хемингуей верно заметил, что некоторые писатели имели счастье увидеть истину и передать ее верно. Но после этого другие люди, вкладывают в их слова несуществующее значение…

"обеление" фиванского властителя Эдипа, который показан в двух трагедиях Софокла: "Эдип тиран" и "Эдип в Колоне". Прямым последствием такой дислексии стал именно "перевод" заглавия наиболее прославленной трагедии, при котором однозначно пейоративное, т. е., осудительное прозвище передано нейтральным титулом: тиран назван царем. И хотя цари обычно проявляют себя именно как тираны, таким переименованием открывается брешь для ремифологизации трагедии. Если прозрение Софокла выражается в том, что он драматизировал миф, трактатные писания запихивают драму обратно в узенькие мифологические одежонки. Герои Софокла переживают огромные потрясения, резко меняются их характеры и действия, а в толкованиях им навязывают статичность, лубочную прямолинейность.

"Жить следует беспечно: кто как может". Увы, выясняется, что не только по своему возрасту Эдип приходится ее сыном. Что она стала супругой своего собственного первенца. Теперь она порывает не только с беспечностью, но и с жизнью…

Мы должны сознавать, что всевозможным умозрительным конструкциям грош цена. Я бы не принял на веру подход греческого режиссера Теодороса Терзопулоса при постановке «Эдипа царя» в Александринском театре, который утверждал еще на первой репетиции: «Одна из опасностей, которая может нас подстерегать, это непроизвольное желание превратить сюжет «Эдипа» в психологическую драму». (Цитата из книги «Геометрия (?!?) трагедии», С-Пг, 2009, С. 35, в которой воспроизведены программные тексты режиссера, описан ход репетиций.)

Действительно, Аристотель исключал потребность в характерах и переносил ответственность за поступки властителя вне его личности. Однако мы должны взять его догматику под сомнение. Она вполне идеократична, и нам не пристало бы забывать, что философ воспитывал самого известного завоевателя и вообще вращался в аристократических кругах. Стал же он зятем тирана Атарнеи Гермия и соответственно у него самая «образцовая» трагедия упоминается в урезанном виде – только как «Эдип». Пользуясь возможностями перевода на чужой язык, вполне в логике интерпретативной дислексии мы пишем «царь», но как же быть с репликой Хора, когда он в отсутствие властителя обобщает: «Гордыней порожден тиран»? Тут подмена невозможна и так возникает противоречие, суть которого выясняется с помощью предлагаемых здесь новых понятий. Ведь Аристотель «передергивает карты», потому что о Судьбе как о высшей силе и распорядительнице говорит единственно Эдип. В хороших пьесах позиция драматурга не совпадает с мнением какого-нибудь персонажа. Не мог же Софокл идентифицировать себя со своим героем в момент, когда он узнает о себе, что был найденышем, переданным на усыновление. Именно тогда Эдипу пришлось сочинять легенду:

Я – сын Судьбы, дарующей нам благо,

Вот кто мне мать! А Месяцы – мне братья…

(«Эдип царь», пер. С. Шервинского ст.:1053-1055)

Вводя статику в характерах, списывая ответственность за все на Судьбу, интерпретаторы совершают предательство в идеократическом духе. Доверяясь подобной дислексии, мы не приобщаемся к счастью, которое окрыляло автора, а превращаемся в скучнейших схоластов.

«Геометрию…», но позволю себе привести еще один отрывок из начальных напутствий Терзопулоса:

«Научившись владеть диафрагмой, а, следовательно, регулировать наш энергетический посыл, мы и сможем прорваться в иные, надбытовые, надреальные, сущностные сферы бытия. (…) Достичь концентрации можно тогда, когда мы научимся концентрироваться на самом процессе дыхания: «вдох-выдох». Здесь очень важно контролировать, как воздух входит в ваше тело и как он затем выходит». (Там же.)

…Следуя заветам Пушкина, мы не должны забывать, что признак высокого искусства – развитие характеров. Отказываясь от аристотелевских, ницшеанских, фрейдистских или же постмодернистских «парадигм», мы не должны закрывать глаза на то, как Эдип осознает свои грехи. Креонт раскаивается за свои заблуждения, называет себя «безумцем». Лир вспоминает об обездоленных бродягах, когда и сам остается во власти стихий. Годунов с воплем заключает, каков итог его жизни: «Жалок тот, в ком совесть нечиста».

«Поэтике». Многим покажется странным, но ревность Стагирита проявилась напрямую в том, что он отказывает сценическому воплощению в статусе искусства. Косвенно же эта враждебность к театру видна в идеократических подменах при интерпретации. Вспомним, что и «Борис Годунов» Пушкина имел разрешение только для печати, но цензурой запрещалась его постановка на сценах императорских театров. В наши «модерные» времена акцент ставится на дыхании, а не на духе и не на душе. Именно издевательство над духом присуще снобизму – предупреждал Томас Манн в своем эссе об Освальде Шпенглере.

Поэтому маскировочные накидки «утонченного» интерпретаторства должны быть сдернуты и отброшены как ненужный хлам!..