Борухович В.Г.: История древнегреческой литературы. Классический период
Глава III. «Илиада» и «Одиссея»

Глава III

«ИЛИАДА» И «ОДИССЕЯ»

Сюжет «Илиады» и «Одиссеи»

Эпические поэмы «Илиада» и «Одиссея» являются древнейшими памятниками греческой литературы. В сознании греков последующих веков эти поэмы оставались бесконечно выше всего, что было создано ими позднее в области поэзии: так, трагик Эсхил назвал свое творчество только «крохами с роскошного пиршественного стола Гомера».

Обе поэмы для создавшего их народа были и сокровищницей поэзии, и источником истории прошлого и высшей мудрости, а их легендарный творец Гомер — образцом поэта (когда говорили просто «поэт», не называя имени, имели в виду всегда его). На Гомера ссылались в политических, философских, литературных сочинениях как на самый авторитетный источник. Многие греческие полисы претендовали на то, чтобы быть родиной Гомера. «Илиада» и «Одиссея» прочно вошли в быт античной цивилизации, ими начиналось и заканчивалось образование: знаменитый оратор позднем античности Дион Хризостом заявил в одной из своих речей, что «Гомер каждому — и мужу, и юноше, и старцу — дает ровно столько, сколько каждый из них в состоянии взять», т. е. что поэмы, по сути дела, неисчерпаемы. Гомера не только тщательно изучали — ему даже поклонялись как богу (в Александрии существовал храм Гомера — Гомерейон) ¹. Поэтическое искусство Гомера, язык, образы и идеи наложили неизгладимый отпечаток на всю античную литературу. Платон кратко и выразительно отозвался о Гомере: «этому поэту Греция обязана своим духовным развитием»²

Со времени создания поэм прошло более двадцати семи веков. Художественное совершенство поэм заставляет предполагать, что им предшествовал многовековой поэтический опыт, судить о котором мы можем только ретроспективно, т. е. исходя из материала самих поэм пытаться представить себе, что им предшествовало. До настоящего времени поэмы остаются древнейшим известным нам литературным памятником античной эпохи. Их ценность состоит и в том, что они дают картину общественной и частной жизни греков в древнейший период.

Реалистические детали (рассеянные в поэмах и делающие их важным источником для изучения истории греков) даны на фоне легендарного сюжета, взятого из цикла сказаний о Троянской войне. Считалось, что этот цикл известен слушателям или читателям поэм, о чем говорят многочисленные намеки и указания на отдельные детали этого цикла, встречающиеся в поэмах. Поэтому, прежде чем обратиться к первой из них, «Илиаде», необходимо кратко остановиться на содержании сказания о троянской войне. Его можно восстановить здесь только в основных чертах (оно излагалось в «Киприях», другой эпической поэме, которая до нас дошла только в кратком пересказе).

Верховный бог Зевс и бог морей Посейдон заспорили о любви богини моря, Фетиды. В спор вмешалась богиня правосудия Фемида, которая предсказала, что сын, который у Фетиды родится, будет сильнее своего отца. Для того, чтобы все боги могли чувствовать себя в безопасности, было решено выдать Фетиду замуж за смертного Пелея (по другому варианту, сообщаемому Аполлодором, Фетида отказалась сойтись с Зевсом и тот, разгневанный, выдал ее замуж за смертного). На свадьбу Пелея и Фетиды собрались все олимпийские боги и принесли дары новобрачным. Местом для свадьбы была избрана пещера кентавра Хирона, и собравшиеся туда олимпийские боги принесли новобрачным подарки: бог Посейдон подарил Пелею коней, бог Гефест— доспехи. Не была приглашена лишь богиня раздора Эрида. Оскорбленная этим, она бросила среди пирующих богов золотое яблоко, на котором было написано «прекраснейшей». О нем заспорили три богини: Гера, Афина и Афродита. Для того, чтобы решить, кто из них самая красивая, был избран в качестве третейского судьи прекрасный юноша Парис, сын троянского царя Приама, пасший стада своего отца на склоне горы Иды. Явившись к нему, богини стали предлагать различные дары. Афродита обещала ему любовь самой красивой женщины — Елены, жены спартанского царя Менелая, и Парис, не колеблясь, отдал ей «яблоко раздора».

Вскоре Парис отправился в гости к Менелаю и был встречен весьма гостеприимно. Но уезжая, он, воспользовавшись отсутствием уехавшего на Крит Менелая, нарушил святость гостеприимства, похитив его жену Елену и заодно все его сокровища.

Решив отомстить обидчику, Менелай вместе с братом, царем города Аргоса Агамемноном, созывает вождей греческих племен на войну против Трои (этот город иначе назывался «Илион», откуда и название поэмы «Илиада»). Из героев, принявших участие в походе, кроме Атридов («Атреевичей», ибо отца Менелая и Агамемнона звали Атрей), самыми замечательными были старец Нестор, царь Пилоса, проживший несколько поколений и принесший большую пользу мудрыми советами, царь острова Итаки хитроумный Одиссей, бесстрашный воин Диомед, два Аянта (Аякса), обладатель волшебного лука и стрел Филоктет. Самым отважным и неукротимым был сын Пелея и Фетиды, герой Ахиллес, царь племени Мирмидонцев.

При рождении Ахиллесу судьба определила долгую и счастливую жизнь, если он не будет принимать участия в сражениях, и очень краткий, но блестящий век, если он нарушит это запрещение. Фетида, борясь против судьбы, окунула Ахиллеса в воды подземной реки Стикса. Эти воды сделали тело Ахиллеса неуязвимым — за исключением пяты, за ко--торую держала его мать («Ахиллесова пята»). Ахиллеса воспитал кентавр Хирон, кормивший его мозгом медведей и печенью льва, чтобы воспитать мужество и отвагу у юного героя.

Когда греческое ополчение начало собираться, Фетида укрыла Ахиллеса на острове Скиросе, среди дочерей царя Ликомеда. Одетый в женскую одежду, Ахиллес проводил время вместе с царскими дочерьми; но судьбой было определено, что Троя падет лишь тогда, когда на стороне ахейцев будет воевать Ахиллес. Поэтому на остров Скирос был отправлен герой Одиссей с несколькими спутниками под видом торговца, который предложил царским дочерям свои товары. В то время как девушек привлекли уборы и ленты, Ахиллес схватил меч и был таким образом узнан³.

Главнокомандующим всего греческого войска, насчитывавшего, согласно преданию, сто тысяч человек, был царь Агамемнон. 1186 кораблей собралось в гавани Авлида в Беотии (средняя Греция). Богиня Артемида, оскорбленная Агамемноном, долго не давала ахейскому войску попутного ветра, пока жрец Калхант (Калхас) не объявил, что необходимо принести богине в жертву дочь царя Агамемнона, Ифигению (по другому варианту, Ифигения была затем спасена Артемидой и заменена ланью. Эти факты у Гомера не упоминаются). Тот же Калхант (Калхас) предсказал, что война с Троей будет продолжаться 10 лет.

Отплывшие из Авлиды греки высадились в Малой Азии и расположились лагерем на морском побережье, недалеко от самой Трои. Попытка закончить дело примирением на условии выдачи Елены оказалась неудачной. Война затянулась и ахейцы никак не могли взять штурмом хорошо укрепленный город.

Таковы (кратко) те события, которые поэма «Илиада» предполагает хорошо известными, и если упоминает о них, то только намеками. Сама поэма (состоящая из 24 песен,— деление искусственное и позднего происхождения) излагает лишь один эпизод, относящийся к 10-му году троянской войны. Он очень кратковре-менен и, по подсчетам александрийских критиков, длился всего около 50 дней. Существо этого эпизода становится ясным из первой строки первой песни «Илиады» ^4:

«Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына». Таким образом, гнев Ахиллеса и представляет собой то, что мы называем темой. В поэме рассказывается, как этот гнев зародился, какие роковые последствия повлек он за собой для ахейцев и как он утих. Причиной же гнева Ахиллеса было то, что царь Агамемнон отнял у Ахиллеса принадлежавшую ему пленницу, Брисеиду (взамен другой, Хрисеиды, которую Агамемнон оказался вынужден отдать по решению собрания ахейцев). Ахиллес покидает ахейское войско.

Вторая песнь рассказывает о том, что Зевс в обманчивом сне приказывает Агамемнону выступить немедленно против троянцев, так как его ожидает верная победа. Агамемнон поверил обманчивому сну.

С 484 стиха II песни поэт, начав с обращения к Музам, живущим на Олимпе, перечисляет длинно и бесстрастно народы и корабли, прибывшие под Трою. Это перечисление известно под именем «каталога кораблей» (его лучше называть каталогом вождей) и продолжается до самого конца II песни.

Войска ахейцев и троянцев выстраиваются на равнине перед Троей (III песнь). IV песнь содержит сцены единоборств и сражений. V песнь целиком посвящена описанию подвигов ахейского царя Диомеда. В VI песне описывается, как троянцы отступают. Их удерживает Гектор, вождь троянского войска.

Резким контрастом к описаниям кровавых сражений служит сцена трогательного прощания Гектора с женой Андромахой. Держа на руках младенца, она укоряет мужа, идущего в бой, и предсказывает, что суждено ей, видно, стать вдовою- Гектор знает, что ему предстоит погибнуть, но верный долгу он отправляется в бой. Сцены сражений заполняют также VII и VIII песни Илиады. Оказавшись на грани гибели, ахейцы посылают посольство к Ахиллесу (IX песнь), но оно оказывается безрезультатным.

Особо стоит X песнь, описывающая, как Одиссей и Диомед отправляются в разведку к троянцам и убивают троянского лазутчика Долона (поэтому она и называется «Долония»).

Сцены сражений продолжаются и в XI песне. XII песнь описывает победы троянцев. Битва у кораблей грозит полной гибелью ахейцам (XIII песнь). В ход событий вмешивается бог морей Посейдон; он поднимает упавший было дух ахейского войска. Троянцы бегут (XV песнь), но Посейдон по приказу Зевса (ранее усыпленного Герой — XIV песнь) вынужден оставить поле боя. Ободряемый Аполлоном Гектор готовится зажечь ахейские корабли, один из них запылал (XVI песнь). Здесь — кульминационный пункт действия; исполнилось желание Ахиллеса и ахейцы дорого заплатили за нанесенное ему оскорбление.

Ахиллес разрешает Патроклу, своему другу и соратнику, одеть его, Ахиллеса, доспехи и выступить на помощь ахейцам. В стычке с Гектором Патрокл гибнет. Над телом павшего завязывается бой: Менелай защищает труп, но вынужден уступить яростному натиску Гектора, который стаскивает с павшего Патрокла доспехи и одевает их на себя (XVII песнь). Дерзостный поступок Гектора вызывает гнев верховного бога Зевса. Известие о гибели Патрокла приносят Ахиллесу (XVIII песнь). Оно повергает его в отчаяние. Получив от Гефеста новые великолепные доспехи, забыв о своем гневе и примирившись с Агамемноном (XIX песнь), он бросается в бой, чтобы отомстить за Патроклд.

Начинается описание мести Ахиллеса (XX и XXI песнь). Боги принимают участие в сражениях, но ярость Ахиллеса столь велика, что трупы убитых им троянцев загромождают реку Ксанф.

XXII песнь посвящена описанию единоборства могучих героев — троянского Гектора и ахейского Ахиллеса. Грозный, как сам бог войны, Ахиллес ринулся на убийцу своего друга. Трижды обегает Гектор бранное поле, преследуемый яростным Ахиллесом.

Гектор решается, наконец, вступить в бой с Ахиллесом. Он обращается к нему с речью, предлагая, чтобы победитель не обесчестил тела побежденного, но свирепый Ахиллес отвергает всякие соглашения. Поединок заканчивается гибелью Гектора. Сценой глубокой скорби троянцев заканчивается XXII песнь. XXIII песнь описывает погребальный обряд, совершающийся над телом Патрокла. XXIV песнь, заключительная, нссит примирительный характер. Боги повелевают Ахиллесу выдать тело Гектсра отцу,, старцу Приаму. Сценой похорон Гектора заканчивается поэма.

Такова сюжетная схема «Илиады».

Троянский цикл мифов дал сюжет и второй гомеровской поэме, «Одиссее». Она рассказывает о событиях, имевших место после взятия Трои. Обо всем остальном, что случилось после событий, описываемых «Илиадой» (и до событий, описываемых «Одиссеей), повествовали другие эпические поэмы, которые до нас не дошли, а именно:

«Эфиопида», в которой рассказывалось, как на помощь Трое прибыло воинственное племя женщин-амазонок, во главе с царицей Пентесилеей. Она, как и Гектор, гибнет от руки Ахиллеса. В этой же поэме описывалась смерть Ахиллеса от стрелы, пущенной Парисом, спор за его оружие между Одиссеем и Аяксом, подвиги царя Эфиопии Мемнона, пришедшего на помсщь Трое (откуда и название поэмы). Заканчивалась «Зфиопида» описанием похорон Ахиллеса.

«Малая Илиада», рассказывавшая о хитрости, при помощи которой ахейцы взяли Трою. Грекивыстроилиогрсмкогодеревянного коня, внутри которого скрылись сильнейшиегерои ахейцев. Оставив этого коня на берегу у стен Трон, ахейцы отплыли на близлежащий остров Тенедсс.

Героем всех событий является здесь Одиссей, которому и принадлежал этот хитроумный замысел.

«Разрушение Илиона», содержавшая эпизод с Лаокооном и описание взятия и разрушения Трои. Глядя на деревянного коня, толпа троянцев долгое время спорила, недоумевая, что с ним делать. Тогда жрец Лаокоон выступил вперед и заявил, что коня нужно уничтожить во что бы то ни стало, но покровительствовавшая ахейцам богиня Афина наслала на него двух страшных морских огнедышащих змей, которые задушили его вместе с двумя сыновьями на глазах пораженной толпы. Коня втащили в город; ночью-ахейцы выскочили из коня и открыли ворота для всего ахейского войска. Троя была предана огню и мечу. Спаслись немногие, в том числе герой Эней, сын богини Афродиты и смертного Анхиза.

«Возвращения», описывавшая, какая судьба постигла возвратившихся на родину ахейских героев.

И, наконец, «Одиссея», которая единственно и дошла до нас. По сюжету она связана с предыдущей поэмой («Возвращения») и рассказывает о событиях, имевших место после падения Трои. Вожди ахейского войска направились к своим родным очагам, но по пути на родину боги подвергли их суровым испытаниям.

Многие из них гибнут, некоторых (как Агамемнона) злая участь поджидает дома. Но «Одиссея» упоминает эти факты вскользь (они были сюжетом вышеупомянутых «Возвращений»), Сама поэма повествует о судьбе лишь одного из видных вождей ахейского войска, царя острова Итаки Одиссея.

История возвращения Одиссея и раскрывается подробнейшим образом в поэме.

Как и «Илиада», «Одиссея» состоит из 24 песен — это деление также является весьма поздним.

— Одиссей удерживается нимфой Калипсо на пустынном острове Огигии среди безбрежного моря. Речь о его судьбг заводит богиня Афина Паллада; ей удается склонить Зевса к милости.

Афина прибывает во дворец Одиссея на Итаке под видом Ментеса, сына дружественного Одиссею царя, и згстает там буйно пирующих женихов, сватающихся к добродетельной, верно ждущей мужа супруге Одиссея, Пенелопе. Женихи, в ожидании согласия Пенелопы, пожирают скот и расхищают богатство Одиссея. Афину ласково встречает Сын Одиссея, юный Телемак. По ее совету он готовится собрать народ Итаки, чтобы потребовать удаления женихов и испросить корабль с гребцами, на котором он отправится на поиски отца. Не получив корабля, Телемак все же отправляется в путь на судне, созданном для него богиней Афиной (II песнь), III и IV песнь описывают путешествие Телемака, его пребывание в Пилосе у Нестора и в Лакедемоне у царя Менелая и его супруги Елены. Телемак узнает о том, что его отец, Одиссей, жив.

Пятая песнь возвращает нас в сонм олимпийских богов. Афина укоряет собравшихся богов за то, что они забыли Одиссея ⁵.

Теперь уже и сыну его, Телемаку, угрожает опасность, так как женихи составили против него заговор. Зевс, тронутый словами Афины, посылает Гермеса к нимфе Калипсо объявить ей, что наступил срок Одиссею увидеть отчизну. Одиссей отправляется в путь на плоту, искусно им самим сооруженным.

Но это не было концом его бедствий. Бог Посейдон, сына которого (киклопа Полифема) Одиссей ослепил еще до этого, увидел его в открытом море и обрушил на него всю ярость волн.

Волны выбросили Одиссея на скалистый берег. На земле, куда попал Одиссей, обитал прославленный народ мореплавателей, феаков. Над ним царствовал царь Алкиной (VI песнь). Одиссей приходит в его дворец, сопровождаемый богиней Афиной, принявшей вид феакийской девы (VII песнь). Подробно описывается дворец царя Алкиноя, построенный из меди, золота и серебра.

VIII песнь рассказывает о радушном приеме, который оказали Одиссею царь Алкиной и его супруга Арета. В честь иноземца дается роскошное пиршество и на него сходятся все именитые феакийцы; устраиваются гимнастические игры и состязания. Гостей услаждает пением и игрой на лире слепой певец Демодок, исполнивший среди прочих эпических песен прекрасную балладу о любви Ареса и Афродиты. По просьбе гостя поет он и о деревянном коне, как он был введен в Трою хитроумным Одиссеем. Рассказ о событиях, в которых он принимал столь видное участие, растрогал Одиссея. Царь Алкиной обращается к нему с просьбой рассказать о себе, в каких он бывал землях, каких он видел людей. IX, X, XI, XII песни заключают в себе полный чудесных приключений рассказ Одиссея, начатый им от самого отплытия из-под Трои.

Одаренный щедро царем феаков Алкиноем, Одиссей покидает его остров и достигает берегов родины, Итаки (XIII песнь). Он направляется к верному своему слуге, свинопасу Евмею. Старый раб ласково принимает и угощает Одиссея, преображенного Афиной в нищего. При этом старый раб беспрестанно вспоминает своего хозяина.

Между тем Афина является во сне спящему Телемаку и повелевает ему спешить с возвращением на родину (XV песнь). Теле-мак прибывает к берегам Итаки и направляется к свинопасу Евмею. Евмей с радостью встречает своего юного хозяина; последний отсылает его к своей матери и остается с глазу на глаз с Одиссеем. Одиссей открывается Телемаку и оба вместе составляют план мщения женихам (XVI песнь).

B XVII песне описывается радость Пенелопы, увидевшей благоподучно вернувшегося сына. Прибытие Одиссея незримо ощущается в той радостной тревоге, которая охватывает Пенелопу, в том, что прорицатель Теоклимен предсказывает скорое его возв ращение.

Одиссей, сопровождаемый Евмеем, в рубище нищего, направляется в свой дом. По дороге его оскорбляет обидными словами и даже ударами козопас Мелантий.

Оскорбление распаляет гневом душу Одиссея; готовый ко всему, он входит в свой дом и застает там пирующих женихов. В своем ветхом рубище обходит он их, прося подаяния. Первым оскорбляет его Антнной, самый дерзкий и наглый среди женихов, бросив в него скамейкой. Но Одиссей только

«Молча потряс головою и страшное в сердце помыслил».

XVIII песнь содержит ряд эпизодов, подготовляющих развязку. Наконец, все женихи разошлись (XIX песнь). Одиссей, оставшись наедине с Телемаком, выносит из зала все оружие, чтобы захватить женихов врасплох. Им помогает старая няня Евриклея. Она узнает своего хозяина (по рубцу на ноге, который он получил на охоте от дикого кабана), но Одиссей запрещает ей сообщать Пенелопе о его прибытии.

В последующей, XX песне, Одиссей продолжает готовиться к мщению. С поразительной стойкостью и присутствием духа переносит он оскорбленья рабынь и служанок.

Все в доме Одиссея готовятся к последнему пиру, который Пенелопа дает своим женихам. На нем она собирается предложить женихам испытание — выстрелить из лука Одиссея и попасть стрелой в 12 колец (точнее, в 12 топоров, поставленных так, что отверстия в обухе образуют одну прямую линию), не задев ни одного из них. Тот, кто это выполнит, станет ее мужем.

Деятельно готовится и Одиссей, подбирая верных и преданных слуг.

Начинается пир; женихи по-прежнему оскорбляют Одиссея, он же хранит грозное молчание. Афина поражает женихов безумием:

«Дико они хохотали, и лицами вдруг изменившись,
Ели сырое, кровавое мясо; глаза их слезами
»

Все предвещает кровавую развязку, но ей предшествует еще целый ряд эпизодов.

Пенелопа приносит лук и стрелы Одиссея (XXI песнь). Женихи один за другим пытаются согнуть его и нацепить тетиву, но их усилия напрасны. Одиссей просит, чтобы разрешили сделать попытку и ему. По приказанию Телемака ему вручают лук и стрелы, он стреляет и попадает в цель. После этого Одиссей подает знак Телемаку, и тот немедленно становится около него, готовый к бою.

Одиссей зловеще заявляет женихам, что теперь он выбрал новую цель — и, натянув лук, меткой стрелой попадает в горло дерзкому главарю женихов, Антиною, подносившему в это время кубок с вином к губам (XXII песнь). Мщение Одиссея началось.

В ужасе вскакивают женихи в поисках оружия, но его в зале нет. На их угрозы Одиссей отвечает,— назвав себя при этом,— что им всем он уготовил подобную участь. Женихи нападают на него, но стрелы Одиссея повсюду их настигают. Расстреляв весь колчан, он вступаете рукопашный бой; ему во всем помогает Афина.

Побеждает Одиссей, но и одержав победу, он не теряет рассудительности и удерживает хотевшую воскликнуть от радости няню Евриклею:

«Радуйся сердцем, старушка, но тихо, без всякого крика,
Радостный крик поднимать неприлично при виде убитых».

Евриклея рассказывает Пенелопе обо всем случившемся; но мудрая супруга Одиссея еще не верит в то, что ее муж возвратился. Это недоверие уместно, если вспомнить, сколько долгих лет она его ждала. Рассказ Одиссея о приметах кровати, которую он вырубил собственноручно из масличного дерева, кладет конец всем ее сомненьям.

В последней песне Одиссей открывается своему отцу, старцу Лаэрту. Родственники убитых хотят ему мстить, но Афина прекращает начавшееся кровопролитие, и все оканчивается примирением Одиссея с оставшимися в живых^женихами.

Таково содержание «Одиссеи».

«Илиада» и «Одиссея» прекрасно дополняют друг друга и дают картину жизни греков «героического века», эпохи разложения первобытнообщинного строя. «Илиада» показывает их на войне;: она проникнута героико-патетическим настроением, в ней воспевается мужество и воинская доблесть. В «Одиссее» вожди ахейского войска изображены вернувшимися к родным очагам, мирно принимающими гостей за пиршественным столом, наслаждающимися. прелестью мирной жизни. Сцены битв в ней отсутствуют, за исключением XXII песни, где изображен бой Одиссея с женихами. В поэме много сказочного элемента (особенно в той части, в которой Одиссей рассказывает о своих приключениях).

Героико-патетический тон «Илиады» находит свое отражение в необычайном богатстве красок, смелости, энергичности речей, бурных и мощных чувствах, глубине переживаний.

В «Одиссее» все протекает спокойнее, приближеннее к обычной повседневной жизни. Олимпийские боги здесь реже Емешиваются в то, что происходит на земле, из них действует только Афина, всюду сопутствуя и помогая Одиссею, и до некоторой степени Посейдон. Спокойный тон поэмы находит свое выражение также в том, что здесь меньше сравнений, сильных, поражающих метафор.

Различия, однако, не таковы, чтобы можно было с полной уверенностью отстаивать ту точку зрения, согласно которой обе поэмы принадлежат различным поэтам. Эти различия обусловлены материалом и вполне допустимы в качестве особенностей двух различных поэм одного автора.

Обе поэмы предполагают высокое развитие эпической поэзии; сказители эпических песен составляют необходимый атрибут жизни греков, нарисованный в поэмах. Это особенно заметно в «Одиссее»: певец Фемий на Итаке почти ежедневно поет женихам. Почетом окружен и певец Демодок, участник пиршеств феаков. Мы находим певца и при дворе царя Менелая и т. д. ⁶

В «Одиссее» легче, чем в «Илиаде», выделить элементы сюжетов, которые могли когда-то существовать самостоятельно и затем были перелиты рукой гениального мастера в столь поразительное по стройности целое. Многое в «Одиссее» восходит к народным сказкам, распространявшимся бывалыми мореплавателями, морскими скитальцами, бороздившими море во всех направлениях в поисках наживы и приключений, поражавшими наивных слушателей рассказами о действительно или мнимо пережитом. Эти сказки и мифы были потом объединены в творении автора «Одиссеи» вокруг имени легендарного царя Итаки. Рассказы эти сравнительно молоды и связаны с процессом колонизации греками бассейна Средиземноморья, особенно интенсивного с VIII в. до н. э.

Другие детали сюжета «Одиссеи» принадлежат к числу очень древних. К ним несомненно относится рассказ о муже на свадьбе своей жены, распространенный в самых различных вариантах у народов древности. Этот сюжет лежит в основе всей второй половины «Одиссеи».

Критики зачастую заключают, что в «Одиссее» легко выделить как ранее самостоятельно существовавшую поэму о Телемаке (I— IV песни «Одиссеи»). Между тем эти песни необходимы поэту как экспозиция; из них мы узнаем, где находится герой, что происходит на его родине, каковы причины, в силу которых наступает его возвращение.

Художественные средства Гомера

событий в жизни народа, строго выдержанный повествовательный тон, медлительность в развитии сюжета, полное впечатление объективности изложения вследствие отсутствия признаков личного интереса автора.

В обеих поэмах Гомер выступает перед нами какнесравненный мастер композиции. Точным приемом вводит он нас в самый центр совершающихся событий (в «Илиаде»). Это эпизод ссоры между Ахиллесом и Агамемноном. Действие замедляется множеством второстепенных эпизодов, но все же они так или иначе связаны с главным — гневом Ахиллеса. Наконец, оно достигает высшей точки и следует развязка, которая наступает в XXII песне. Победа Ахиллеса и гибель Гектора, казалось бы, означают логическое заключение поэмы. Но XXIII и XXIV песни необходимы для того, чтобы смягчить ужас кровавых сцен предшествующих песен. Они показывают героев с новой, неведомой до этого стороны и говорят о глубокой гуманности поэта.

Композиция каждой поэмы обусловлена ее содержанием. В «Илиаде» она более строга, соответствуя героико-патетическому тону поэмы. Иначе в «Одиссее»: значительную роль в ней играет элемент занимательности, и поэтому действие переносится с Итаки то на остров Калипсо, то в страну феаков; внутрь главной сюжетной линии искусно вставлен рассказ Одиссея, позволяющий восстановить связь событий, и только после этого следуют заключительные сцены и развязка. Как и в «Илиаде», в «Одиссее» имеется своя основная нить — это возвращение Одиссея.

Обе поэмы очень драматичны. Драматизм эпизодов, тесно связанных между собой и полных динамики, их разнообразие и в то же время единство, сочетание трагического и комического говорят об огромном мастерстве художника.

Гомер широко использует в поэмах прямую речь в ее наиболее драматической форме — форме диалога. От первой до последней песни «Илиады» и «Одиссеи» мы не расстаемся с героями, жалующимися, гневающимися, укоряющими друг друга. По своему объему диалогические части намного превосходят повествовательные.

Наконец, созданию трагического фона способствует постоянная напряженность действия: воины как ахейской, так и троянской стороны знают, что должно произойти. Действие «Илиады» происходит как бы на фоне занавеса, изображающего горящую Трою.

Композиционной особенностью обеих поэм является их двуплановость. Действие происходит на земле и на Олимпе; происходящее на Олимпе предопределяет то, что происходит на земле; боги и люди оказываются тесно связанными невидимыми нитями симпатий и антипатий, а все вместе — грозной судьбой, роком, нависшим и над богами, и над людьми. При всех симпатиях Зевса к троянцам и Гектору даже он, верховный владыка, «отец богов и людей», вынужден подчиниться судьбе — Гектор гибнет, Троя обречена. Но замечательно то, что в рамках этой необходимости, господства рока, воля героев и богов ничем не связана: они свободны в своих поступках, замедляют или ускоряют наступление того, что предопределено роком.

Иногда действие в обоих планах смыкается —Олимп как бы переносится на землю, боги и люди смешиваются в едином порыве борьбы, но это только на мгновение. Поразительна естественность, с которой развивается действие и сохраняется связь обоих планов— олимпийского и земного. Полная иллюзия действительности поддерживается необычайно ярко выраженной антропоморфностью богов.

Поэмам свойственно также единство сюжетной линии. Казалось бы, что наличие второстепенных эпизодов, иногда совершенно не связанных с главной линией, нарушает это единство. Но как раз именно эти второстепенные эпизоды и создают такое разнообразие и широту охвата действительности в поэмах, такое всеобъемлющее отражение жизни.

Совокупность художественных средств Гомера, неразрывно связанных с мировоззрением поэта и эпохи, образует эпический стиль поэм. Этот стиль пронизывает обе позмы; разнообразные приемы этого стиля тесно связаны, Еместе они представляют собой форму искусства еще в значительной степени первобытного, отражающего эпоху детства человеческого рода.

Одно из важнейших отличий эпического искусства Гомера состоит в характерном приеме повествования через перечисление, создании картины при помощи поочередного раскрытия-отдельных ее деталей. Самым ярким примером могут служить сцены сражений —они все построены на этом принципе. Пятая песнь описывает подвиги Диомеда; нелепо было бы предполагать, что все остальные ахейские герои бездействуют, и действительно, наряду с подвигами Диомеда, упоминаются победы Менелая, троянца Энея и других. Но нет единой картины битвы— она описана как цепь отдельных эпизодов единоборства ахейских и троянских героев, конкретных cцен, в которых прославляются суровые воинские добродетели, мужество, храбрость.

Исследователи художественного мастерства Гомера часто указывают на эпическое р аздолье, как на характерную черту эпического стиля. Оно находит свое выражение в необычайной словоохотливости героев, в обилии и полноте нх речей, что иногда воспринимается как растянутость и излишество. В XXI песне «Одиссеи» главарь женихов Антиной, отвечая на просьбу Одиссея дать ему лук, высказывает предположение, что он, наверно, пьян; и далее рассказывает о том, как опьянел кентавр Эвритион в доме Пирифоя и какие тяжелые последствия имела возникшая пьяная ссора (Антиной здесь кратко пересказывает миф о битве греков-лапкфов с кентаврами, широко отраженный в изобразительном искусстве). Подобное отступление (его иногда называют эпической ретардацией) нам кажется неуместным и даже наивным, но оно является характерным образцом эпического раздолья, стремящегося украсить речь образом, метафорой, сравнением. Величие гомеровского искусства заключается в том, что эта наивность обладает и для нас совершенно неповторимой прелестью, продолжая, по словам Маркса, дсставлять нам художественное наслаждение и сохраняя в известием смысле значение нормы и недосягаемого образца. Наконец, эпическое раздолье сказывается и в необычайной полноте речи, в том, что ответ героя часто повторяет деталь вопроса.

Медлительность повествования сочетается с быстрым темпом жизни самого содержания поэм: боги мгновенно переносятся с высот Олимпа в любое место на земле, герои мчатся стремглав, кони летят, корабли несутся по волнам многошумного моря, подгоняемые дружными взмахами весел...

Характерна и другая особенность гомеровского повествования — Гомер показывает одновременные действия как следующие одно за другим. Эту особенность эпического искусства Гомера называют законом хронологической несовместимости. Может быть, самым разительным примером проявления этого закона служит композиция «Одиссеи». В начале первой песни «Одиссеи» Афина убеждает Зевса послать Гермеса на затерянный в море остров Огигию с тем, чтобы возвестить нимфе Калипсо о решении богов вернуть Одиссея на родину; сама же отправляется на Итаку. В дальнейшем изложении посольство Гермеса забыто. События, с ним связанные, должны бы изображаться одновременно с действиями Афины на Итаке — но так как это невозможно, то в начале V песни «Одиссеи» Афина вновь укоряет богов за то, что они забыли Одиссея, Гермес действительно посылается к нимфе Калипсо, и теперь уже подробно описывается его посольство. В Ш песне «Илиады» побежденного Менелаем Париса спасает богиня Афродита, перенесшая его прямо с поля боя в опочивальню Елены; рассказывается о том, как Елена встретила Париса; затем поэт вновь возвращается к рыщущему по полю боя в поисках Париса Менелаю и рассказывает о том, как Агамемнон провозглаинет Менелая победителем. Эти оба одновременно совершившиеся действия изображены как последовательные.

Вымысел и действительность подаются одинаково. Совершенно фантастическим персонажем, например, является громадный киклоп, людоед Полифем с одним глазом во лбу, обладающий колоссальной силой; но обстановка, в которой он живет,-— пещера, козы и овцы, огромный камень, которым заваливается вход в пещеру, н т. д.— поразительно реалистична. Так же реалистичен рассказ о том, как Полифем пожирал спутников Одиссея,— ударяя их оземь так, что мозг обрызгивал стены пещеры. Такое искусное сочетание вымысла и действительности является важнейшим средством создания иллюзии объективности у Гомера. В V песне «Илиады» Афина, помогая Диомеду, всходит на его колесницу, и от этого

«... ужасно дубовая ось застонала,
Зевса подъявшая грозную дщерь и храбрейшего мужа».

Если на земле мощные герои представляются огромными и тяжеловесными, то насколько тяжеловеснее их должна оказаться богиня-воительннца в полном вооружении! В IX, X, XI, XII песнях «Одиссеи» герой рассказывает о фантастических приключениях, им пережитых. Если бы они были рассказаны самим поэтом,— это был бы поэтический вымысел; но их рассказывает Одиссей, и они выигрывают таким образом в правдивости, становясь рассказом о действительно пережитом.

Иллюзия объективности сочетается с иллюзией историчности: ⁷ в «Одиссее», например, она создается постоянной связью повествуемых событий с прошлым, с историей троянской войны и всем, что с ней было связано.

— особенность самого жанра и результат высокого мастерства, а вовсе не равнодушия. Как всякий подлинный художник, Гомер не может быть равнодушен; иногда его негодование вырывается наружу — как в начале «Одиссеи», где мы находим авторскую оценку поведения тех, кто съел быков Гипериона, сына Гелиоса. Поведение Ахиллеса, влачащего труп Гектора привязанным к колеснице, названо «недостойным». Симпатии и антипатии автора ясны в отношении каждого героя, каждого события; но они высказаны языком искусства, поэтому мы самого автора не видим.

Нельзя пройти мимо природы, живущей в поэмах. Птицы в воздухе, рыбы в море, звери на земле — весь животный мир охвачен художественным видением творца. Гомер рисует природу в движении: животные изображены в их естественных условиях, с удивительной выразительностью переданы их повадки. В XX песне Ахиллес (Гомер называет его здесь Пелидсм, т. е. сыном Пелея), выступающий на бой с Энеем, сравнивается со львом, и нарисованная здесь картина потрясает своей жизненностью:

«В свой же черед и Пелид поспешает, как лев истребитель,
Если, всем миром сойдясь, поселяне убить его жаждут;
Гордо сперва он ступает, угрозы врагов презирая;
После ж того, как стрелой угодит в него юноша храбрый,
Он припадает к земле, кровожадную пасть разевает; .
Пена клубится на деснах и стонет в груди его сердце;
Медленно бьет он хвостом по могучим бокам и по бедрам,
Сам побуждая себя непреклонно с врагами сражаться...»

Замечательный русский поэт и переводчик В. А. Жуковский нашел прекрасные и звучные слова, рисующие близость Гомера к природе: «Он — младенец, видевший во сне все, что есть чудного на земле и небесах и лепечущий об этом звонким, ребяческим голосом на груди у своей кормилицы природы. Это тихая широкая светлая река без волн, отражающая чисто и верно и небо, и берега, и все, что на берегах живет и движется; видишь одно верное отражение, а светлый кристалл отражающий как будто не существует...» ⁸ Эта близость к природе дала повод говорить об особом первобытном реализме, являющемся чертой гомеровского искусства.

Картины природы в основном развернуты в гомеровских сравнениях, каждое из которых, как отмечается исследователями, представляет собой маленькую поэму. Они украшают рассказ, делают его наглядным, но человеческое настроение не находит в них отражения, ибо человек сам — элемент природы у Гомера, неразрывно с ней связанный и живущий по ее законам. Сравнения «Илиады» оказываются часто светлыми и спокойными интермеццо на фоне мрачной и грозной симфонии «мужеубийствен-ной» битвы. Мирные картины дают возможность отдохнуть слушателю и в то же время делают более ужасной и поражающей воображение картину кровавой сечи в силу эффекта контраста.

Эпические сравнения носят особый характер — они широко развернуты, заключительная строка устанавливает сходство сравниваемых явлений; создается своеобразная рамка, внутри которой сменяется самое разнообразное содержание. Сохранение этой рамки составляет важный элемент эпического объективного стиля, а непрерывная сменяемость элементов сравнения создает тот самый широкий охват действительности, который свойствен эпосу.

Выбор фигур сравнения определяется характером каждой поэмы. «Илиада» — героико-патетическая поэма, воспевающая мужество, воинскую доблесть ахейских вождей; поэтому там чаще всего они сравниваются со львом: Ахиллес, выступающий на бой с Энеем, Менелай, отстаивающий в жестокой схватке тело убитого Патрокла. Ряд чудесных сравнений рисуют воинский порыв ахейского героя Диомеда; он

«Реял по бранному полю, подобный реке наводненной,
Бурному в осень разливу, который мосты рассыпает;
Бега его укротить ни мостов укрепленных раскаты,
Ни зеленых полей удержать изгороди не могут,
Если внезапный он хлынет, дождем отягченный Зевеса».

« Ках лев, распылался он жаром,
Лев, которого пастырь в степи, у овец руноносных
Ранил легко, чрез ограды скакавшего, но, не сразивши,
Силу лишь в нем пробудил; и уже, отразить не надеясь,
Пастырь под сень укрывается; мечутся сирые овцы;
Вкруг по овчарне толпятся, одни на других упадают,

Совершенно иной характер носят сравнения «Одиссеи». Герой этой поэмы, прямая противоположность Ахиллесу показан в совсем уже иной обстановке, и отсюда иной характер сравнений. Вот описание того, как Одиссей терпит крушение; его плот разбился, и он ухватился за утес:

«... К нему прицепившись,
Ждал он, со стоном, на камне вися, чтоб волна пробежала
Мимо; она пробежала, но вдруг, отразясь на возврате,
Сшибла с утеса его и отбросила в темное море.
Если полипа из ложа ветвистого силою вырвать,
Множество крупинок камня к его прилепятся ножкам,
К резкому так прилепилась утесу лоскутьями кожа
Рук Одиссеевых...»

Но природа сама по себе не является самоцелью у Гомера — главным объектом является человек, человеческие характеры. С любовью и вниманием выписывает поэт детали быта, обстановки, окружающей человека, каждый герой дан в присущей ему сфере, элементы которой помогают обрисовывать характер. Примером может служить картина жизни свинопаса Евмея (XIV песнь): сложенная из каменных глыб бедная пастушеская хижина, тын из дубовых, вкопанных в землю кольев, двор с закутами, куда он загоняет на ночь своих полудиких, с острыми клыками свиней, свирепые псы, едва не разорвавшие Одиссея, и, наконец, сам Евмей, который, сидя перед хижиной, кроит себе сандалии из воловьей кожи. Вполне соответствует внешнему виду хижины и ее внутреннее убранство: мебель заменяет «связка многолиственных прутьев», покрытая шкурой серны, посуда сделана из дерева. Укладывая на ночь Одиссея, он дает ему место у костра. Столь же первобытна и одежда Евмея: собираясь к стаду, Евмей

«... оделся косматой, от ветра защитной, широкой
Мантией, голову шкурой козы длинношерстной окутал...»

Для искусства Гомера характерны скульптурно выписанные фигуры... каждая в отдельности, или соединяясь в группы, они ясно вырисовываются в воображении, будучи выхвачены из жизни, находясь в движении: мать Ахиллеса Фетида, обнимающая колени Зевса и умоляющим жестом дотрагивающаяся до его подбородка, мощной рукой ухватившая Ахиллеса за златые локоны Афина, страшная картина дергающихся в предсмертных судорогах повешенных на корабельном канате служанок Одиссея,— все они воочию предстают перед нами, такими же, какими видел их гениальный мастер.

Рисуя характер, Гомер не навязывает слушателю (или читателю) своего суждения: видны только приемы его художественного мастерства, сам же он совершенно скрыт за описываемыми событиями. Лишь изредка обращается он к Музам, чтобы почерпнуть вдохновение для дальнейшего рассказа, но это обращение кажется застывшей формой и ни на йоту не обогащает наших представлений Q личности автора. Известный эллинист лауреат Ленинской премии мира профессор Андре Боннар так описывает эту сторону его искусства: «Чтобы создать образ живого человека в поэме, не пользуясь описанием,— а надо сказать, что Гомер никогда не прибегает к описаниям,— поэту «Илиады» достаточно заставить его произнести одно слово, сделать лишь один жест. Так, в битвах «Илиады» падают сраженными сотни воинов, некоторые лица появляются в поэме лишь для того, чтобы умереть. И почти всякий раз тот жест, которым поэт наделяет героя, чтобы вдохнуть в него жизнь в тот самый момент, когда он уже собирается ее отнять, выражает разное отношение к смерти:

«... в прах Амаринкид
Грянулся, руки дрожащие к милым друзьям простирая».

Диора (Амаринкида)».⁹ Он не дает характеристики героям от себя лично, если не считать ими свойственных эпическому стилю постоянных украшающих эпитетов, уже до него закрепленных традициями эпической поэзии. Эти эпитеты приданы не только людям, но и вещам.

У Гомера нет просто предметов-— каждая, вещь, каждое оружие, деталь обстановки вообще либо«дивная», либо «прекрасная», даже веревка, которой бог ветров Эол завязывает мешок с ветрами,— «блестящая», «серебряная» и т. д. Эти эпитеты употребляются вне зависимости от контекста, в котором они находятся. Поэт в своем наивном восторге от созданных человеком изделий искусства напоминает ребенка, чья детская фантазия преображает грубо размалеванную куклу то в блестящего принца, то в королеву... «Так, хотя и в более ограниченной степени, украшаются небывалыми в действительности достоинствами и пышностью, движутся и живут предметы искусства, описываемые поэтом, поразившие его восприимчивый ум и фантазию неизвестными ранее проблесками творческого гения человека, как бы слабы и несовершенны ни были эти первые попытки художественного творчества в самой действительности» ¹⁰. Для того, чтобы казаться такими, вещи должны были обладать прелестью новизны. Но удивительно не изумление само по себе, а глубина, масштаб восторга и необыкновенное чувство слова для его выражения. Динамичность гомеровского искусства сказывается здесь в том, что сами эти предметы появляются на наших глазах, показан процесс их возникновения (мы видим это в описании щита Ахиллеса, лука Пандара, а особенно в рассказе об изготовлении Одиссеем плота).

Постоянные эпитеты, которыми награждаются люди, боги и Другие действующие персонажи поэм Гомера, не всегда выражают главную особенность характера героя. Если эпитет «хитроумный> очень хорошо подходит Одиссею, то эпитет «быстроногий» еще ничего не говорит об Ахиллесе («быстроногими» названый другие, например, Антилох) ¹¹ так в начале XXIV песни 1Илиады» говорится о «всеукрощающем» сне; только Ахиллес не мог заснуть. В кратком эпитете заключена идея противопоставления, позволяющая с большой силой подчеркнуть бессонные терзания Ахиллеса.

Постоянными эпитетами наделены и боги: Афина — «совоокая», Посейдон — «темноволосый» (по цвету моря), Гера — «волоокая», Зевс — «тучегонитель» и т. д.

Одним из важнейших приемов, которым пользуется Гомер, является раскрытие характера человека через его поступки и речи. Ахиллес, оскорбленный Агамемноном, готов тут же вырвать меч из ножен и броситься на него; его удерживает от этого только богиня Афина (олицетворенное сознание). 'Одиссей, которого оскорбляют поочередно козопас Мелантий, женихи, служанки, молча копит ярость, дожидаясь момента, когда сможет отплатить ва все.

Речи героев Гомера часто настолько выразительны и индивидуальны, что по ним одним можно было бы составить представление о характере. Обычно приводят в качестве примера описание посольства Феникса, Аякса и Одиссея к Ахиллесу; цель у всех послов одна — смягчить гнев Ахиллеса и добиться его согласия помочь терпящим поражение ахейцам. Но какими различными способами они добиваются eel Перед нами старый, убеленный сединами воспитатель Ахиллеса, Феникс, словоохотливый по-стариковски, готовый приводить бесконечное количество примеров и воспоминаний, умоляющий Ахиллеса с чисто старческой слабостью; сдержанный и немногословный Аякс прямой и несколько грубоватый; вкрадчивый и как всегда «хитроумный» Одиссей.

В произносимых героями Гомера речах чувствуется любование поэта словом, его волшебной силой — слово всегда «крылатое» — и действительно, оно может поражать так же, как оперенная стрела. Речи произносятся не только в собрании воинов, но и в самых необычайных и исключительных положениях—даже накануне смерти. Это особенность эпического стиля. Она избавляет автора от необходимости самому давать оценку происходящему и, таким образом, способствует созданию иллюзии полной объективности. Эти речи кажутся нам иногда несколько наивными, но не следует забывать, что поэмы были созданы в эпоху детства человеческого рода,— говоря словами Маркса.

Героическому тону «Илиады» соответствует характер центрального образа поэмы — Ахиллеса. Дыхание смерти веет над ним: и мать его богиня Фетида, и все олимпийские боги знают, что век его краток, что судьба определила ему вскоре пасть в Скейских воротах Трои от стрелы Париса. Тем более горькой и несправедливой кажется обида, которую ему нанес Агамемнон, и тем более справедливым кажется его гнев; тем более трагическим становится его образ.

Ахиллес «Илиады» -~ это живое воплощение мужества и отваги, которую ничто, в том числе и предстоящая близкая смерть, не может поколебать, «Илиада» содержит описание подвигов ряда ахейских героев, но их всех затмевает Ахиллес, когда он проносится как вихрь по бранному полю, нагромождая груды трупов, сея смерть и разрушгние. Свободно и критически обращаясь с мифологическим материалом, поэт совершенно отбрасывает распространенный в мифах мотив о неуязвимости Ахиллеса, чтобы сделать своего героя более человеком, страдающим и духовно, и физически. Кроме того, в противном случае он не мог бы его нарисовать таким идеальным героем (в самом деле, вряд ли было бы геройством, будучи неуязвимым, уничтожать целые толпы троянцев!)¹².

В этом бранном порыве, мстя за Патрокла, Ахиллес становится свирепым и безжалостным. Встретив самого юного из сыновей Приама, Ликаона, он метнул в него свое копье, и оно

«... y него засвистев за спиною,

Юноша левой рукою обнял, умоляя, колена,
Правой копье захватил, и его из руки не пуская,
....................................................................................

Так Ахиллеса молил, устремляя крылатые речи:
«Ноги объемлю тебе, пощади, Ахиллес, и помилуй
Я пред тобою стою, как молитель, достойный пощады...»
Так Ахиллеса молил; но услышал безжалостный голос:

...................................................................................

«ныне пощады вам нет никому, кого только демон

Всем вам, троянам, смерть, и особенно детям Приама!

........... и у юноши дрогнули ноги и сердце,

Страшный он дрот уронил, и трепещущий, руки раскинув.
Сел; Ахиллес же, стремительно меч обоюдный исторгши,

Меч погрузился во внутренность; ниц он по черному праху

Лег, распростершись; кровь захлестала и залила землю.
Мертвого за ногу взявши, в реку Ахиллес его бросил,
И, над ним издеваясь, пернатые речи вещал он...»

«Илиады» создан гениальным поэтом как живое воплощение страсти, овладевающей человеком. В начале эта страсть — горечь обиды; бездействие Ахиллеса на протяжении ряда песен выражает только силу этой страсти. Но вот гибнет Патрокл, и глубокое оскорбление, обида, нанесенная ему Агамемноном, самый гнев против ахейцев забыты. Все его существо захвачено новой страстью, разгорающейся в его душе с невиданной силой,— страстью мщения убийце. Но вот и эта страсть утолена. Мы видим Ахиллеса, предающимся скорбным думам о невозвратимой потере, терзаемого бессоницей в своей палатке:

«.... напоследок, бросивши ложе,
Берегом моря бродил он тоскующий. Так и денницу
Встретил Пелид, оэарившую пурпуром берег и море.
Быстро тогда он запряг в колесницу коней быстроногих,

Трижды его обволок вкруг могилы любезного друга
И, наконец, успокоился в куще...»

Появляется Приам — и созвучие переживаний делает Ахиллеса уступчивым и (так неожиданно, но так по-человечески правдиво) мягким! Оказывается, он может быть растроган до слез (в этой сцене, когда Приам является к нему и умоляет о выкупе тела Гектора). Человечность Ахиллеса проявляется в его верности идеалам дружбы. Он питает трогательную любовь к Патроклу, близким другом его был и сын Нестора Антилох. Во всем этом видна глубокая гуманность поэта, его знание человеческой души, в которой может быть скрыто многое из того, что на первый взгляд кажется невероятным ¹³.

Ахиллес юн, и это чувствуется во всех эпизодах. Болезненное самолюбие особенно свойственно юности, и оно проявляется в нем с необыкновенной силой. Юность сказывается в его непосредственности и решительности — он быстр в своих поступках, обдумывание ему чуждо. «Об Ахиллесе можно сказать: это человек! Многосторонность благородной человеческой натуры развертывает все свое богатство в этом одном человеке» ¹⁴

«Одиссеи». Это человек другого возраста и склада характера, хотя он также мужествен и целеустремлен в своих действиях, как и Ахиллес. Во всем же остальном он служит ему прямой противоположностью. Насколько один непосредствен, горяч и быстр, настолько другой выдержан и стоек. Эта черта характера — умение выждать момент и затем со всей решительностью привести свой план в исполнение — особенно ясно проявляется в характере Одиссея, начиная с того момента, как он переступает порог своего дома и подвергается тяжким оскорблениям и ударам. Но в мести он так же неукротим и свиреп, как Ахиллес: в этом — черта эпохи.

На всем протяжении поэмы Одиссей полностью оправдывает свой постоянный эпитет «хитроумный». Таким же он был и в «Илиаде»; это он уговорил войско остаться под Троей, он был главой посольства к Ахиллесу. Изобретательность, находчивость, равно как мужество и присутствие духа обнаруживает Одиссей в пещере Полифема. С поразительной легкостью и правдоподобием сочиняет он о себе вымышленные истории и рассказывает их Евмею, Пенелопе. Наконец, последний штрих: Гомер завершает создание образа так же, как это сделал в «Илиаде» с Диомедом. Воинственный дух Диомеда настолько силен, что он решается вступить в бой с самим богом войны Аресом. Точно так же хитрость Одиссея настолько стала его второй натурой, что он хитрит с самой богиней мудрости Афиной, своей постоянной покровительницей.

Как и Ахиллес, Одиссей обладает прекрасной и величественной внешностью. Красоту и величие облика героя поэт передает, рассказывая о впечатлении, какое Одиссей производит на феаков. Его последовательно принимают за одного из бессмертных богов Навсикая, дочь Алкиноя, и сам Алкиной.

Таким образом, Ахиллес и Одиссей — герои с ярко выраженной индивидуальностью. То же можно сказать о Гекторе: благородным героем и мужественным борцом за родину предстает перед нами храбрейший из всех троянцев. Кроме воинской доблести (это черта всех героев Гомера), ему свойственны черты нежного супруга и отца. Таким он выступает в сцене прощания с женой Андромахой и сыном Астианактом, где его мужество и решимость умереть за родину хорошо оттенены жалобами Андромахи, умоляющей его остаться за стенами города.

Гектор — представитель более высокой культуры, и первобытные страсти не имеют такой власти над ним, как над Ахиллесом. В этом, может быть, сохранена черта действительной историчности троянской саги: Троя, подвергшаяся нападению ахейских племен, находилась на материке, испытавшем влияния самых древних культур человечества.

— это сцена поединка с Ахиллесом. Справедливость на стороне Ахиллеса, ибо он мстит за убитого Гектором Патрокла,— поэтому и сила на его стороне. Гектор бежит, трижды обегая бранное поле. Смягчая впечатление, поэт заставляет его решиться^на поединок. Художественный такт Гомера сказывается в мельчайших подробностях, полных, однако, глубокого смысла и значения. Рисуя образ Гектора, во многом сходного по отведенной ему роли с Ахиллесом, он должен был избежать повторений — и с этой задачей он блестяще справился.

Индивидуальными чертами наделены и все остальные герои поэм (правда, соответственно их роли; чем они второстепеннее, тем менее они выделяются). Мудрость, рассудительность, многоречивость характеризуют старца Нестора, постоянно или поучающего, или примиряющего: это превосходный тип мудрого старика-Даже женихи «Одиссеи» — отнюдь не безликая толпа, и среди них выдаются дерзкий и наглый главарь Антиной, коварный Ев-римах,— каждый имеет свой склад характера. Нельзя не отдать, невольной дани восхищения гениально-дерзкому приему, при помощи которого автор делает толпу женихов в высокой степени разнообразной и жизненной. Он решается ввести в эту толпу наглецов и мародеров положительного героя — жениха Амфинома с острова Дулихион ¹⁵. Поистине, мы убеждаемся на этом примере в справедливости изречения «Одиссеи», гласящего, что «люди-различны». Амфином единственный из женихов ласково приветствует принявшего образ старого нищего Одиссея... Последний пытается удалить его из толпы женихов, которых он собирается перебить, и тот подымается, направляясь к выходу,— но вновь возвращается, обрекая себя на смерть, которую принесет ему копье Телемака.

Стремление Гомера к возможно более широкому охвату действительности видно в том, как тщательно выписаны герои, занимающие очень низкое общественное положение. В «Одиссее»,— это,, конечно, обусловлено особенностями сюжета,— широко представлены образы рабов. В соответствии с замыслом поэмы, они делятся на две группы: оставшихся верными Одиссею и изменивших ему, помогающих женихам расхищать его добро. К первым принадлежит старая няня Одиссея, Евриклея. Бескорыстно преданная,. она день и ночь охраняет кладовые; обмывая ноги Одиссею и узнав-его по рубцу, она, охваченная и весельем, и горем, уже не владея собой, готова закричать от радости: ее едва удерживает (применив, силу) Одиссей. Немедленно словоохотливая старушка предлагает рассказать ему о слугах — кто из них верен ему и кто порочен. Это уже женская черта характера (в представлении грека).

Прост, мужествен и верен Одиссею свинопас Евмей. Совсем другими красками нарисованы служанка Меланто и козопас Мелантий (все эти имена — говорящие: Евриклея значит «широко-славная»; имена Меланто и Мелантий произведены от слова «ме-лас» — черный). С присущей слугам наглостью они стараются оскорбить старого нищего, уверенные в своей безнаказанности. Прием контрастной характеристики, как мы видим, был знаком Гомеру.

«Тягостный жребий печального рабства избрав человеку,
Лучшую доблестей в нем половину Зев ее истребляет»,—

читаем мы в «Одиссее».

В величественной галлерее образов Гомера широко представлены и женщины.

«Илиаде» — это слабая, горько сетущая на свою печальную судьбу Андромаха, супруга Гектора. С ужасом видит она, как рушится ее семейное счастье. Сознавая неизбежность того, что должно произойти, она все же умоляет Гектора не идти в бой. Известие о гибели его повергает Андромаху в безысходное отчаяние и тоску:

«Темная ночь Андромахины ясные очи покрыла;
Навзничь упала она, и, казалось, дух испустила...»

Символом всепокоряющей женской красоты является образ Елены, соблазненной Парисом. Древние и новые критики (Лессинг) ьосхищались мастерским приемом, которым воспользовался Гомер, чтобы передать всю силу ее чарующей прелести. Старцы Трои, увидев, ее вышедшую на стену, в один голос вещают:

«Нет, осуждать невозможно, что Трои сыны и ахейцы

Истинно, вечным богиням она красотою подобна!»

Елена всецело подчинена року, богине-любви Афродите. Она отдает себе отчет в трагичности своего положения; Парис недостоин ее любви, страстная тоска по родине и детям охватывает ее, но она не в силах противиться могучему зову Афродиты и покорно подчиняется воле своего соблазнителя.

Один из трагических женских образов «Илиады» — Брисеида, пленница Ахиллеса. Грозный герой разорил ее страну, муж и Зратья пали от его руки у нее на глазах. Ей самой суждено было ■стать наложницей победителя, и только ласковый Патрокл утешал Брисеиду в ее поистине страшной участи, обещая сделать ее законной супругой Пелида. Но Патрокл погиб, и ей остается только лричитать над его телом:

«О, мой Патрокл! О друг, для меня, злополучной, бесценный!
— герою
Сделаешь милой супругой...
Пал ты! Тебя мне оплакивать вечно, юноша ынлый!>

Плач заключается стихами, которые поражают глубиной знания человеческой души:

«Так говорила, рыдая — и плакали женщины с нею,
— о собственном каждая горе.»

«Илиада» — поэма, воспевающая суровые воинские добродетели,— оставила мало места и возможностей для создания характерных женских 'образов. Больший простор в этом отношении представляла «Одиссея», поэма более «мирная», более «домашняя». Не случайно поэтому мы находим в ней самый привлекательный из всех женских образов Гомера — Пенелопу, чья верность и долготерпение стали нарицательными в мировой литературе. От первой до последней песни «Одиссеи» ее любовь к супругу остается постоянной, хотя она уже готова потерять надежду на его возвращение. Пенелопа необычайно сдержанна и скромна: войдя в залу, где пируют женихи, она стыдливо прикрывает лицо покрывалом. Ей становится невыносимо тяжело слушать песнь Фемия о печальных обстоятельствах возвращения ахейцев из-под Трои, и она просит его не напоминать ей о жесточайшем, терзающем ее горе. Будучи умной и рассудительной (не случайно она дана в супруги Одиссею), Пенелопа находит способ, позволяющий ей долгое время избегать домогательств женихов: она обещает выйти замуж за одного из них, когда приготовит отцу Одиссея, старцу Лаэрту, гробовой покров. Об этом рассказывает она сама:

«Целый я день за тканьем проводила; а ночью, зажегши
Факел, сама все, натканное днем, распускала...»

Отчаяние-и надежда сменяются в ее сердце. Это делает ее недоверие открывшемуся ей Одиссею психологически оправданным. Только получив несомненные доказательства, она плача бросается ему на шею..

Всем без исключения образам Гомера свойственна статичность, отсутствие психологического развития, становления,—- что с другой стороны связано и с их монументальностью ¹⁶.

Отсутствие глубокой психологической мотивировки поступков,— являющееся следствием незрелых общественных отношений, в которых зародилось гомеровское искусство,— особенно заметно в характерах олимпийских богов. Эта изумительная непосредственность побуждений, которыми руководятся боги, видна везде. В XXIV песне «Илиады» боги решают, чтобы Гермес украл тело Гектора, обезображенное Ахиллесом; но восстали Гера и Афина — из-за «безумия» Париса, отдавшего яблоко той, которая подарила ему «несказанное сладострастие». В той же песне Зевс, возражая Гере, говорит о том, что Гектор был весьма любезен ему— его алтарь никогда не был лишен по его вине надлежащих приношений. Олимпийские боги, как уже отмечалось, во многом напоминают людей; в то же время они наделены и индивидуальными особенностями — часто в зависимости от их роли на Олимпе: Гера, супруга Зевса, сварлива и ревнива, Зевс — грозен и властен. Олимпийские богини ссорятся, как земные женщины. Когда Афродита, раненная ахейским героем Диомедом, пожаловалась Зевсу, то Афина, стоящая на стороне ахейцев и Диомеда, чисто по-женски ее уколола:

«Верно, ахеянку новую ныне Киприда склоняла
Ввериться Трои сынам

Пряжкой златою себе наколола нежную руку?»

Статичность образов сказывается и в том, что характер героя развивается вширь, а не вглубь. Все новые и новые черты только дополняют основное качество героя, которое остается неизменным на протяжении всей поэмы. «Хитроумие» Одиссея выясняется в целом ряде эпизодов, в рассказах о нем, о его изобретательности и находчивости, но сам герой — постоянен; становление характера чуждо гомеровскому искусству. Отнюдь не следует считать это за недостаток; это отражает и свойства жанра (статичность создает впечатление могущества и силы) и незрелые общественные отношения.

Глубокая и прочная традиция эпической поэзии создала не только установившиеся характеры ее героев, но и твердо закрепленные приемы мастерства — результатом этого оказывается обилие повторяющихся стихов, выражений, зачинов, своеобразных традиционных литературных"приемов. Одна и та же формула, например, вводит речь героя'— и только изменение обстановки меняет формулу: «Ей отвечая, сказал» и т. д.— это в обычных случаях. Но когда герой в гневе, его речь уже вводится иной формулой: «Мрачно взглянув изподлобья, сказал...» и т. п. Картина наступающего утра вводится в «Одиссею» всегда одинаковой формулой, которую В. А. Жуковский передал почти совершенно точно и в то же время необыкновенно поэтично: «Встала из мрака младая, с перстами пурпурными Эос».

Повторяющиеся типические места способствуют равномерности и напевности повествования, слушатель как бы отдыхает на них, следя, как беспрерывно сменяются одна картина за другой. Эти готовые поэтические формулы, приемы художественного мастерства были выработаны поколениями аэдов — певцов-сказителей. Выше уже говорилось, что аэды были видными-фигурами в гомеровском обществе — можно указать, в качестве примера, на такой факт: Агамемнон, отправляясь на войну, поручил свою жену попечениям аэда. Певцы не только развлекали, яо и играли видную роль в общине. «Я пою богов и людей>,— говорит Фемий Одиссею, уже занесшему меч над его головой, и Одиссей щадит его, ибо профессия певца была редкой и ценной. Непременный участник пиров у феаков, певец Демодок носит «говорящее* имя — оно значит «угодный народу», «принятый народом». Поэт сам толкует это имя как «почитаемый народом» (Од. VIII, 472). В их среде и сложился принятый для эпоса ритм — гекзаметр, медленная размеренность которого прекрасно соответствовала, духу эпоса. Стихотворные стопы гекзаметра состоят из дактилей (одного долгого слога и двух кратких), которые могут заменяться спондеями (двумя долгими), за исключением последней стопы — всегда спондея. Всего в гекзаметре — шесть стоп, откуда и его-название «шестимерник». В русском стихосложении долгие слоги передаются ударными, краткие — безударными (в дактилях). Игра^ дактилей и спондеев, а также цезур (переломов, пауз) делали гекзаметр необычайно гибким стихотворным размером, позволяющим передать самые различные оттенки чувств (радость, скорбь, воинский порыв)— он то плавно течет, то становится обрывистым и тяжелым.

— странствующими певцами. Они странствовали по всей Греции, основывая многочисленные школы, где учили исполнять гомеровские рапсодии» («песни»).

Рапсоды, по-видимому, отличались от аэдов тем, что были только исполнителями, декламаторами, стремившимися донести, до слушателя красоту уже созданного, тогда как аэды сами сочиняли или импровизировали. Платон в диалоге «Ион» называет рапсода,— так же как и актера,— только интерпретатором того, что уже создано поэтами (536А). На одной античной амфоре из Вульчи, хранящейся в Британском музее, мы видим изображение рапсода — статного мужчины, одетого в красивый хитон, с венком на голове; он стоит на возвышении и вместо музыкального инструмента держит в далеко вытянутой руке посох.

Гомеровский вопрос.

Ряд вопросов, связанных с созданием «Илиады» и «Одиссеи», возник еще в древности. Где и когда жил автор? Принадлежат ли ему обе эти поэмы или его следует считать автором и других поэм, которые ему приписывались? В какой мере сюжеты этил поэм отражают историческую действительность?

Результатом первоначальных исследовании было то, что к IV в. до н. э. имя Гомера связывалось только с упомянутыми двумя поэмами, и его авторство в отношении других существовавших тогда эпических поэм было в основном отвергнуто. Таким, не лишенным проницательности, критиком был историк Геродот, отметивший во II книге своей истории противоречия между гомеровским эпосом и «Киприями», в результате чего он сделал вывод, что «Киприи» принадлежат не Гомеру, а другому поэту.

«хор ид зонтами», т. е. «разделителями». Некоторые утверждали, что йИлиаду» Гомер писал в зрелом возрасте, а «Одиссею» — уже стариком. Известно античное стихотворение, из которого видно, что и в древности этот вопрос считали неразрешимым:

«Ты не пытайся узнать, где родился Гомер я кто был он,
Гордо считают себя родиной все города;
Важным гвляется дух, а не место; отчизна поэта —
Блеск «Илиады» самой, сам Одиссея рассказ».

На острове Хиос действительно существовал род, который назывался «Гомериды», возводивший себя к родоначальнику Гомеру (но точно так же другие роды возводили себя к богам и героям; и из этого никак не следует заключать, что подобные предания заслуживают доверия!).

И все же «античность в сущности не знает гомеровского вопроса» ¹⁷. Отрицать существование Гомера или сомневаться в том, что обе поэмы—плод индивидуального творчества, никому не приходило в голову. Подобные сомнения были высказаны впервые аббатом Д'Обиньяком, (1604-—1646), отметившим ряд противоречий, повторений и композиционных недостатков «Илиады». Он заявил, что их можно считать недостатками, если рассматривать «Илиаду», как единую поэму, плод творчества одного поэта. Но это, в свою очередь, предполагает существование письменности, о которой поэмы не упоминают. Значит поэма не была написана и, следовательно, не могла существовать как единое целое: она появилась как результат поздней компиляции, объединения ряда самостоятельных произведений. Сам же Гомер никогда не существовал. Немецкий филолог Ф. Вольф, опубликовавший сочинение на латинском языке, называвшееся «Введение к Гомеру или о первоначальной и исконной форме гомеровских поэм...» (1795), пришел к аналогичным выводам, хотя и отмечал «необоснованную дерзновенность и незнание античности» Д'Обиньяка.

В нем он доказывал, что «Илиада» и «Одиссея» являются плодом творчества многих древних певцов-сказителей, и оформление их имело место в позднюю эпоху — в VI в. до н. э., при афинском тиране Писистрате¹⁸.

Действительно, античные летописцы сообщают, что Писистрат учредил состязания певцов, исполнявших последовательно песни поэм Гомера. Другим важным доводом Вольфа было то, что без письменности мог существовать только эпос малых форм. Вр взглядах Вольфа были колебания и противоречия, которые он сознавал и пытался сгладить. В одном из пнсем к профессору Гейне он писал: «Последний и решающий вопрос сводится к следующему: является ли Гомер (первый и самый лучший певец троянских саг), или рапсоды, или собиратели, редакторы, диаскевасты, или последующие исправители и критики людьми, сыгравшими решающую роль в создании этих дошедших до нас произведений искусства». Сам Вольф в разные времена по-разному отвечал на этот вопрос.

— Гомеру — получили название унитариев (от латинского слова «унитас» — единство); другие же, разделявшие поэмы на отдельные песни (или части, группы песен) и считавшие поэмы плодом коллективного творчества неизвестных эпических поэтов, получили название аналитиков.

Дальнейшая история гомеровского вопроса может быть здесь намечена лишь в самых общих чертах. Немецкий ученый К. Лах-манн в своих «Замечаниях об «Илиаде» Гомера» пришел к выводу, что у всех народов древнейшая эпическая поэзия существовала лишь в виде малых песен: в «Илиаде» Лахманн находил возможным различать 15 таких песен. Другой известный филолог Г. Германн в опубликованном на латинском языке сочинении «Об интерполяциях у Гомера» предположил существование «Пра-Илиады» и «Пра-Одиссеи» — поэм сравнительно небольшого объема, в которые затем были внесены различные добавления, расширившие их объем до известного нам состояния. Последователи Лахманна н Германна внесли свои коррективы в теорию того и другого, в результате чего обе эти теории сблизились. Кирхгоф, Фик, Виламоид, идя по пути анализа, также находили древние составные части, лежавшие в основе поэм; по их мнению, объединение этих ранее самостоятельно существовавших частей произошло уже в позднее время. В итоге работы многочисленных ученых, работавших в различных странах, оказалось возможным выделить следующие школы или теории в гомеровском вопросе;

1. Теория первоначального ядра. Согласно, ей, древние поэмы умеренного объема были затем расширены путем дальнейших вставок. Таким первоначальным ядром «Илиады», из которого она возникла, некоторые называли поэму об Ахиллесе, «Ахиллеиду». Но при выделении этого первоначального ядра почти каждый филолог по-своему анатомировал дошедшую до нас поэму. В пользу этой теории можно встретить высказывания вплоть до современной научной литературы.

2. Так называемая «теория малых песен». Основателем ее был немецкий ученый К- Лахманн (1793—1851). Правильно утверждая, что до Гомера должна была существовать развитая эпическая поэзия, он затем пришел к выводу, что поэмы были результатом едва ли не механического объединения отдельных народных песен. Доказывалось это рядом противоречий, композиционных несогласованностей, имеющихся в поэмах. При этом забывалось, что подобные противоречия могут наблюдаться и в поэмах, авторство которых неоспоримо: «Энеида» Вергилия, которая является, быть может, наиболее удобным образцом для сравнения, содержит ряд сюжетных противоречий. Эту теорию к настоящему времени следует считать в основном оставленной, хотя бы потому (это одна из причин), что в настоящее время доказана невозможность возникновения эпоса «расширенного стиля» из суммирования отдельных эпических песен.

3. Теория поздних вставок, интерполяций. Согласно этой теории, поэмы «Илиада» и «Одиссея», существуя уже в качестве больших поэм, подверглись позднейшим дополнениям и изменениям, расширившим их объем, но внесшим известные противоречия и несогласованности.

самых крупных представителей аналитической школы оказались совершенно различными. Каждый из аналитиков по-своему, исходя часто из субъективных эстетических критериев, восстанавливал «древнейший текст» и указывал более поздние наслоения. Это в значительной мере дискредитировало сам метод, и от анализа ради анализа стали отказываться такие гомероведы, как Виламовиц, Бете, Шварц.

Э. Дреруп в своей книге «Современное состояние гомеровского вопроса» (1921 г.) полностью стоит на позициях унитариев. В ряды унитариев постепенно переходят крупнейшие знатоки гомеровских поэм,— не отвергая при этом тех бесспорных и ценных результатов по частным вопросам, которых добились аналитики. Пользуясь выработанными гомеровской критикой приемами, ряд современных ученых (Метте, Кульман) показывает, как и в чем видны следы работы гениального автора ¹⁹. Сейчас можно признать в основном оставленными те положения, из которых исходил основатель аналитических теорий Ф. Вольф.

Совершенно точно доказано, что письменность у греков существовала в VIII в. до н. э.; для греков ахейского племени эта дата отодвинута далеко в глубь веков (приблизительно к XV в. до н. э.) в связи с расшифровкой одного из видов микенского линейного письма.

Весьма сомнительна также возможность «объединения» отдельных эпических песен при Писистрате: источники свидетельствуют только в пользу некоторой редакции текста, да и это мнение высказано в античности лишь несколькими учеными филологами. Другие античные писатели резко возражали по поводу этих сомнений (Сенека: «у греков это было болезнью -— спрашивать, какое число гребцов было у Одиссея, какая поэма была написана раньше — «Илиада» или «Одиссея», и вообще, принадлежат ли они одному и тому же автору?»).

":

1. X песня «Илиады» (так называемая Долония), рассказы вающая о глубокой разведке Одиссея и Диомеда в тыл троянцев. весьма мало связана с основной темой «Илиады» — гневом Ахиллеса.

2. «Каталог кораблей» (или, лучше, «каталог вождей»), содержащийся во второй песне «Илиады», носит искусственный характер и совершенно не нужен для развития сюжета поэмы. Само перечисление прибывших под Трою ахейцев в «Илиаде», рассказывающей о событиях конца войны, вызывает недоумение.

3. Описание единоборства Ахиллеса и Энея в XX песне художественно и сюжетно не оправдано, содержит сцены и выражения, в значительной мере повторяющиеся.

4. Испытание войска Агамемноном во II песне художественно и сюжетно не оправдано.

— то, что все они вместе взятые не опровергают главного и основного довода в пользу исконной целостности поэм, а именно довода, основывающегося на художественном, сюжетном и композиционном единстве.

В самом деле, «Илиада» не излагает событий троянского сказания в хронологическом порядке; она целиком построена на единой теме — это гнев Ахиллеса. Даже тогда, когда Ахиллес не появляется на сцену, действие незримо вращается вокруг него: все было бы иначе при участии Ахиллеса — таков авторский подтекст поэмы. Композиция «Илиады» гармонично соответствует ее содержанию: трагический элемент возрастает до апогея, затем наступает перелом и развязка, смягченные двумя последними песнями. Гнев Ахиллеса направлен против ахейцев (песни I—XV), затем обращается на троянцев (песни XVIII—XXIII). Художественно и психологически это вполне объяснимо, и конфликт носит удивительно жизненный характер. Если Ахиллесом первоначально управляет чувство обиды, то затем, после гибели' Патрокла, эта обида забывается и вместо нее в его душе разгорается пламя мести. «Чтобы отомстить за смерть своего друга Патрокла, Ахиллес предает забвению оскорбление, нанесенное ему Агамемноном, и заглушает гнев, делавший его безучастным к поражению ахейцев; смерть Гектора не утоляет его страсти, и три раза влачит он его труп вокруг стен Трои... Месть у дикарей и у варваров отличается интенсивностью, не известной цивилизованным» ²⁰.

Единство «Илиады» может быть результатом только художественного замысла гениального творца, и это является наиболее сильным и неопровержимым доводом в пользу того, что Гомер существовал. Что же касается противоречий и неувязок (некоторые указаны выше), то они встречаются и у самых пунктуальных и точных авторов, творцов поэм больших форм. О Вергилии уже говорилось. Приводят и другой пример: итальянский поэт Ариосто в поэме «Неистовый Роланд» заставляет в 18-й песне героя Балзстро пасть, но в 40 и 41-й песнях он вновь оказывается среди живых. Без большой натяжки, некоторые противоречия можно отнести за счет автора; другие могут быть результатом позднейших вставок. В конце концов, «нет ничего невероятного в том, что гомеровский эпос содержит в себе ряд заимствований из прежних поэтов, и сам не всегда дошел до нас в своем первоначальном виде, хотя анализ и не может с достоверностью это обнаружить» ²¹.

В настоящее время спор между учеными фактически сводится к вопросу о том, какова степень работы автора над текстом: перелил ли он в единое целое тот материал эпической поэзии, который существовал до него, или же в поэмах можно выделить определенные части, существовавшие как самостоятельное целое до возникновения поэм.

В то же время в научной литературе все чаще говорят об авторах гомеровских поэм (отдельно для «Илиады» и «Одиссеи»); особенно настаивают при этом на более позднем происхождении «Одиссеи». Некоторые черты быта, нарисованного в «Илиаде», действительно выглядят более архаичными, чем в «Одиссее». В XXI песне «Одиссеи» по приказанию Пенелопы приносят топоры, которые должны служить мишенью для стрельбы из лука. Поэт собирательно называет их «седым железом». Однако в «Илиаде» (XXIII, 114) топоры изготовляются из меди («Все изощренною медью высоковершинные дубы дружно рубить начинают...). Этот довод был бы убедительным, если бы в «Илиаде» не упоминалось о железе, а в «Одиссее» — об оружии, изготовленном из меди (копье Телемака — «Од.» XX, 127 и др.).

вниманием к античной традиции об авторстве Гомера. Приемы художественного мастерства, ха-, рактеры героев, общих для «Илиады» и «Одиссеи» — одни и те же (см. выше стр. 39). Десятилетняя троянская война показана через один эпизод—в «Илиаде», десятилетние странствия Одиссея — через последний эпизод (возвращение героя на родину) — в «Одиссее». При этом не может быть и речи о подражании одного автора другому, ибо в этом случае поэмы не были бы совершенными творениями искусства.

При данном состоянии исследования античная традиция, приписывающая обе поэмы одному поэту (Гомеру), не является опровергнутой.

Дискуссия, возникшая в связи с появлением книги Вольфа и продолжавшаяся на протяжении всего XIX и первой половины XX в., не потеряла своей остроты и сейчас. Если вначале идеи Вольфа были восприняты как «опустошение плодоноснейшего сада эстетического царства» (по словам Гёте), то позднее истинные достоинства метода Вольфа стали ясными и заставили многих (в том числе и Гете) изменить свое мнение. Многолетнее обсуждение гомеровского вопроса привело к уточнению понятия народности эпоса и выяснению характернейших черт эпического стиля у древних греков. По словам Шадевальдта («О мире и произведении Гомера»), это обсуждение показало, как народность находит свое выражение у поэта и через посредство поэта. Во всяком случае, одно было доказано Вольфом с непреложной ясностью — это то, что поэмы Гомера не были написаны так, как Вергилий написал «Энеиду», или Гёте — «Фауста». Нет сомнения,— к этому приводит вся история гомеровского вопроса,— что автор гомеровских поэм творил, основываясь на прочной и многовековой эпической традиции, создавшей свои поэтические Приемы, язык, художественные нормы. Следы этой древней эпической традиции хранят в себе 34 так называемых «гомеровских» гимна — эпические стихотворения, по языку и метрике чрезвычайно близкие гомеровскому эпосу.

Встает в связи с вышеизложенным и другой вопрос: как возник сюжет гомеровских поэм и есть ли в нем историческое зерно? Для греков классического периода все изложенное Гомером было подлинной древнейшей историей Греции, и даже весьма критически настроенный и точный Фукидид, афинский историк конца V в. до н. э., не сомневался в этом. Позднее было высказано предположение, что сюжет поэм является космическим мифом, в иносказательной форме изображающим борьбу стихий природы, но это предположение не встретило поддержки. Необходимы были веские аргументы в пользу историчности сюжета гомеровских поэм, и они были даны археологическими раскопками Генриха Шлимана.

С разрешения турецкого правительства в 1871 г. он начал раскопки холма Гиссарлык на северо-западном побережьи Малой Азии. Результаты раскопок поразили весь мир. Шлиман обнаружил следы семи городов (в действительности их оказалось больше), а в 1873 г. он отрыл остатки древних укреплений, среди которых был найден клад золотых вещей и бронзового оружия (так называемую «Трою вторую»). Шлиман ошибочно принял ее за гомеровскую, но ученые, продолжившие его раскопки, доказали, что открытая им культура намного древнее гомеровской, и что скорее всего к гомеровской эпохе относится «Троя VIIa» ²²«Троя Vila» была уничтожена пожаром.

Шлиман продолжал свои раскопки и на материке Греции. На месте древних городов — Микен и Тиринфа — он обнаружил следы древнейшей высокоразвитой культуры. В Микенах им было вскрыто 5 шахтообразных могил с массой драгоценных предметов. Лица захороненных были покрыты золотыми портретными масками; в могилах нашли большое количество золотых и серебряных предметов, перстней, диадем, бронзового, покрытого рельефными изображениями оружия, металлических сосудов и т. д. Шлиман был уверен, что открыл могилу Агамемнона и его спутников по троянскому походу. Это было, конечно, увлечением, и ученые его не поддержали, но замечательным было то, что обилие золота, найденного в Микенах, полностью оправдывало гомеровский эпитет «Златообильные Микены». Микенские укрепления особенно напоминали укрепления раскопанной Трои; глиняные расписные сосуды, найденные в Микенах, оказались отчасти тождественными троянским. Это свидетельствовало об оживленных и тесных торговых связях между ними. Открытия Шлимана позволили с уверенностью говорить об исторической основе легенды о троянской войне. Древние относили ее к 1194—1184 гг. до н. э. Гомеровские упоминания о Египте, столицей которого оказываются Фивы, и о финикийском Сидоне (Тир не упоминается) подтверждают, что война, описанная Гомером, может быть отнесена к концу И тысячелетия до н. э. Египетские источники этого времени упоминают о нападениях морских народов, среди которых названы «Ахайваша» (в греческом произношении времени Гомера слово-«ахейцы» звучало «Ахайвой»). Они относятся к царствованию' фараона Мернепта (около 1220 г. до н. э.) и Рамзеса III (около 1180 г. до н. э.).

Как и другие героические саги, «Илиада» содержит в себе, таким' образом, историческое зерно или фон. Им, по всей вероятности, являются колонизационные потоки, устремившиеся из южной Греции приблизительно около XI в. до н. э. на северо-западное побережье Малой Азии. В историческую эпоху население этого района говорило на эолийском диалекте древнегреческого языка;, он же является древнейшим языковым пластом диалекта, на котором написаны гомеровские поэмы; на этом же, примерно, языке-говорили древнейшие жители греческого Пелопоннеса.

В какой мере являются историческими персонажи «Илиады» и «Одиссеи»? Отвечая на этот вопрос, обычно проводят аналогию с «Нибелунгами», где ряд героев является действительно существо^-вавшими лицами (Этцли — царь гуннов Атилла, Дитрих и др.);. но время и особенности жанра привели к тому, что в героях «Нибелунгов» оказалось очень мало общего с их историческими прототипами. Не исключено, что подобное явление имеет место и в поэмах Гомера. Изучение мифов, связанных с основанием греческих малоазийских городов, равно как и гомеровских поэм, подтверждает, что большую роль в колонизации Малой Азии сыграл южный Пелопоннес.

Некоторые дополнительные данные по затронутой проблеме появились в результате расшифровки микенского линейного письма. После того как археологи Блиджен и Курониотис открыли в 1939 г. огромный архив глиняных табличек в южном Пелопоннесе (районе древнего Пилосского государства), расшифровка их стала насущной необходимостью; она была сделана англичанином Вентрисом в 1954 г. Эти надписи оказались написанными на ахейском диалекте греческого языка, под которым следует понимать «диалекты аркад-«жо-кипрский, памфилийский, эолийский и язык древнейшего слоя поэм Гомера — все онн восходят к одному и тому же гипотетическому первоисточнику»²³«Ахайвой», т. е. «ахейцы» ²⁴; так же называют себя греки в поэмах Гомера.

Изучение микенских надписей показало, что примерно в XV— ХН вв. до н. э. в Южном Пелопоннесе существовало централизованное государство с «царем» («ванака») и «воеводой» («лавагета») во главе. В «Илиаде» сохранилась память о существовании такого государства — Агамемнон в «Илиаде» (IX, 149) говорит о 7 городах, которые он отдаст в дар Ахиллесу:

«Их населяют богатые люди овцами, волами,
Кои дарами его, как бога чествовать будут
».

Связь гомеровских поэм с Микенской эпохой видна из того, что во всех почти местах, о которых упоминает Гомер, можно найти памятники материальной культуры Микенской эпохи; в городах же, у Гомера не упомянутых, памятники Микенской культуры, как правило, отсутствуют. Этот вывод сделан шведским ученым /vi. Нильсоном в его книге «Гомер и Микены».

Значение позднемикенского культурного слоя в поэмах Гомера не следует, однако, преувеличивать. Работы последних лет (Лоример, Фурумарка, Вебстера, в частности книга Карпентера «Народная сказка, вымысел и сага в гомеровском эпосе» 1946 г.) показали, что многочисленные особенности микенской культуры или вовсе не нашли отражения у Гомера (например, наличие развитой письменности, особенности одежды, строительной техники, обычай носить перстни, резные камни и многое другое), или отражены искаженно ²⁵.

Успехи современной науки, расшифровавшей Микенское линейное письмо, оказавшееся, как говорилось выше, написанным на древнейшем диалекте греческого языка, позволяют надеяться, что на гомеровский вопрос и связанные с ним проблемы будет пролит новый свет.

Если завязка и сюжет гомеровских поэм являются мифологическими (с той только поправкой, что в основу мнфа положены какие-то действительно имевшие место события, связанные, с походами греческого племени ахейцев в Малую Азию), то обстановка, нарисованная в них, носит вполне исторический характер и относится, в основном, ко времени, следующему за падением микенской культуры (X-VIII вв. до н. э.).

«Илиада» и «Одиссея» — это первые главы истории греков древнейшей поры, написанные ими самими.

В древности происхождения поэм убеждают нас картины быта, социального строя и культуры, которые здесь нарисованы. Гомеровское общество не знает, по сути дела, сложившегося государства, хотя классы (аристократия) уже начинают появляться. Перед нами выступают греческие племена, из которых многие в исторический период уже не существовали. Они возглавляются царями «басилевсами» — это вожди племен, их власть в сильнейшей степени ограничена советом старейшин и народным собранием ²6. В нем участвуют взрослые воины, и обсуждение носит совершенно свободный характер. Собрание созывается по различным поводам. На родине Одиссея, острове Итаке, оно собирается для решения вопроса о представлении отправляющемуся на поиски отца сыну Одиссея, Телемаку, корабля и гребцов. Относительность «царской» власти видна здесь из того, что сын царя Телемак корабля не получил. На общем собрании ахейцев Ахиллес позволяет себе обратиться к Агамемнону со следующими словами:

«Пьяница грузный, со взором собаки, с душою оленя...
— пожиратель народа, над жалким народом царишь ты».

Когда Ахиллес отказывается Vr участия в военных действиях ахейцев, вместе с ним уходит и все его племя — мирмидонцев. На основании этого факта можно заключить, что отдельные племена были совершенно самостоятельны в политическом отношении, а ахейское войско представляло собой союз племен, созданный для совместного набега, войны. Добыча, захваченная на войне, делится между всеми участниками, общая войсковая казна отсутствует. Такой период в развитии общества Энгельс называл «военной демократией».

Гомеровское общество не знало и частной собственности на землю. Исследователи ссылаются при этом на знаменитое место из XI песни «Илиады»:

«Два человека, соседи, за межи раздорят,
Оба с саженью в руках на общем стоящие поле,
»

Это «общее поле» — несомненно общинное. Гомеровские греки жили территориальной общиной. Отдельные общины очень часто враждовали друг с другом — угон скота, неожиданное нападение были самым обычным явлением. В конце XVIII песни, где описывается рисунок на щите Ахиллеса, упомянута деталь его — стада, за которыми идут два пастуха, «не предвидя коварства», на них же:

«Быстро, увидевши их, нападают засевшие мужи,
Грабят и гонят рогатых волов и овец среброрунных,
Целое стадо угнали и пастырей стада убили».

— народное собрание, руководилось общественным мнением, а в судебных делах — обычаем: писаных законов очевидно не существовало, о письменности поэмы не упоминают ²⁷. Сама жизнь — проста, сурова и первобытна. Отец царя Одиссея, Лаэрт, сам перекапывает виноградник. Одиссей собственноручно изготовляет себе кровать, а описание того, как он строил плот, заставляет нас думать, что он был искусным мастером. Дочь царя легендарного племени феаков, царевна Навсикая, отправляется к морю стирать белье со своими служанками. Рабство носит домашний, патриархальный характер, хотя у царя Алкиноя

«Жило в пространном дворце пятьдесят рукодельных невольниц,
Рожь золотую мололи одни жерновами ручными,
Нити пряли другие и ткали, сидя за станками
»

Торговля в гомеровский период была почти неизвестна: ею занимаются чужестранцы, финикийцы, и только в «Илиаде» упоминается грек — торговец Эвней Язонид. Он привозил ахейцам вино, а

«Мужи ахейские меной вино покупали,
Те за звенящую медь, за седое железо меняли,
Те за воловые кожи или за волов круторогих,
»

Отсюда видно, между прочим, что гомеровское общество денег не знало. Оружие воинов было сделано не из железа, а из меди ²⁸. Зато железо часто встречается в сравнениях, как исключительно твердый материал. Так, когда к Ахиллесу прибыл отец убитого им троянского героя Гектора и, предлагая «несметные дары», стал умолять его выдать тело сына, Ахиллес, поражаясь мужеству старика отца, воскликнул: «железное у тебя сердце!».

Несколько иное положение находим мы в «Одиссее». Оружие героев этой поэмы тоже изготовляется из меди (и в этом отношении между «Илиадой» и «Одиссеей» нет особых различий). Но наряду с этим в ней мы находим строку характера поговорки, о том, что

«Во хмелю само собой прилипает к рукам роковое железо...»

ему обстановку — они были субъективным элементом, который воспринимается слушателями как сфера поэта, а не его персонажей ²⁹. Поэтому нас не должно удивлять и то, что гомеровские герои едят мясо только в жареном виде, не употребляют в пищу ни рыбы, ни молока, между тем как в сравнениях все это встречается. Последние были результатом творческой работы гениального автора, творца поэм; но он стремился сохранить дух и обстановку тех древних эпических песен, которые он положил в основу своего труда.

Обычаи и весь уклад жизни греков гомеровской эпохи напоминают нам во многом обычаи известных нам и живших недавно патриархальным укладом, племен. Отношения гостеприимства святы и чтятся из поколения в поколение. Отважный воитель Диомед прекращает бой и обменивается оружием с воином противной стороны Главком только потому, что отцы их состояли в отношениях гостеприимства. Гостю всегда рады — от него ждут чудесных рассказов; он единственный источник, откуда можно почерпнуть сведения о далеком и неведомом (жизнь патриархальной общины замкнута и члены ее проводят в ней всю свою жизнь от рождения до смерти). Гостя принято одаривать, и если Одиссеи в начале XIII песни выказывает к этому повышенный интерес — это вовсе не свидетельствует о его корыстолюбии: так было принято ^30.

Родовым общественным установлениям соответствовала и родовая религия. Каждая община имела своего бога-покровителя (иногда и родоначальника), который, по существовавшим представлениям, защищал ее, вступая вместе с нею в бой против богов другой общины ³¹. Даже в классическую эпоху каждый из олимпийских богов продолжает покровительствовать какому-то одному городу, общине: Афина — городу Афинам, Гера — городу Аргосу (уже в поэмах Гомера она называется Гера-аргивянка) и т. п. Существовал и культ животных (более древний), «тотемов», мифических родоначальников. Отношения богов и людей строятся на договорных началах. Если человек приносит жертву богам, то н от них он требует, чтобы они не оставляли втуне его просьб. Но бог — далек и неуловим: чтобы он услышал молитву, надо громко взывать к нему и назвать все места, где он обитает, где ему воздвигнуты жертвенники; его надо назвать возможно полнее, всемн культовыми именами. Именно такова молитва жреца Хрисэ. в I песне «Илиады», обращенная к Аполлону:

«Бor сребролукий, внемли мне: о, ты, что хранящий обходишь
Хрису, священную Кнллу и мощно царишь в Тенедосе, Сминфей!
Если когда я храм твои священный украсил,
Если когда пред тобою возжигал я тучные бедра
Коз и тельцов — услышь и исполин одно мне желанье:
»

Можно найти очень много доказательств тому, что греки гомеровской эпохи жили родо-племенным строем; но нельзя обойти и ясных свидетельств далеко зашедшего разложения этого строя. Оно сказывается, прежде всего, в выделении из среды прежде равноправных общинников аристократии, «лучших», «доблестных»; одновременно они являются и самыми богатыми. Эти аристократы, родовые старейшины, басилевсы получают свою власть по наследству, стремятся возвести свое происхождение к племенным богам. При разделе добычи они получают самую лучшую и большую долю. Рядовой воин ахейского войска, Терсит, упре--кает царя Агамемнона:

«Что, Агамемнон, ты сетуешь, чем ты еще недоволен?
Кущи твои преисполнены меди, и множество пленниц
В кущах твоих, которых тебе аргивяне избранных
».

Если земля в общине обычно делится по жребию, то басилевсы получают особый «отрезок» (теменос) лучшей земли без всякого жребия. В XII песне «Илиады» вождь ликийцев, Сарпедон, обращается к своему коллеге, сыну Гипполоха, Главку со следующими.. словами:

«Сын Гипполохов! За что перед всеми нас отличают
Местом почетным, н брашном и полной на пиршествах чашей
В царстве ликийском, к смотрят на нас как на жителей неба?

Лучшей землей, виноград и пшеницу обильно плодящей?»

И торжественно отвечает сам на поставленный им вопрос:

«Нам, предводителям, между передних героев ликийских
Должно стоять и в сраженьи пылающем первым сражаться».

«-.. поле с высокими нивами; жатву
Жали наемники, острыми в дланях серпами сверкая,
Здесь полосой беспрерывной падают горстки густые...
Три перевязчика ходят за жнущими...

С палицей в длани, стоит на бразде и душой веселится.»

В «Одиссее» тень Ахиллеса говорит спустившемуся в подземное царство мертвых Одиссею, что лучше на земле быть последним «фетом», т. е. наемным работником, чем здесь, в подземном царстве, царем.

Посейдон в XXI песне «Илиады» напоминает Аполлону о том, как грубо обошелся с ними царь Трои Лаомедон, когда они оба были работниками у последнего:

«Здесь Лаомедону гордому мы, за условную плату

Я обитателям Трон высокие стены воздвигнул,
Крепкую, славную твердь, нерушимую града защиту.
Ты, Аполлон, у него как наемник, волоа круторогих
Пас по долинам холмистой, дубравами венчанной Иды.

Лаомедон жестокий насильно присвоил
Должную плату и нас из пределов с угрозами выслал.
Лютый, тебе он грозил оковать и руки и ноги,
И продать, как раба, на остров чужой и далекий,

Так удалнлися мы, на него негодуя душою...»

Постепенное разложение родового строя можно увидеть и в том, что начинает разрушаться и характернейший для него обычай — обычай кровной мести, отмщения кровью за кровь. В вышеупомянутом описании щита Ахиллеса есть и сцена суда за убийство:

«... Спорили два человека о цене,
Мзде за убийство...»

«старцы», родовые старейшины. Тяжущиеся стремятся добиться благоприятного для себя решения через «истора», общинного знатока обычаев. Вокруг же стоит «народ», толпа, многие из которой громким криком поддерживают то одного, то другого. Из этого описания видно, как на место кровной мести вступает новый принцип материального возмещения.

Какие отношения начинали складываться между рядовыми общинниками и аристократической верхушкой, можно увидеть из знаменитого эпизода с Терситом. После того, как испытание войска Агамемноном окончилось

«Все успокоились, тихо в местах учрежденных сидели,
Только Терсит меж безмолвными каркал один, празднословный;
В мыслях вращая всегда непристойные, дерзкие речи,

Все позволяя себе, что казалось смешно для народа.
Муж безобразнейший, он меж данаев пришел к Илиону;
Был косоглаз, хромоног; совершенно горбатые сзади
Плечи на персях сходились; глава у него подымалась

Враг Одиссея и злейший еще ненавистник Пелида
Их он всегда порицал; а теперь скиптроносца Атрида
С криком пронзительным он поносил...» и т. д.

Ссора С великими мира сего печально окончилась для Терсита: Одиссей ударяет его, и он, заплакав, садится, чтобы уже никогда не появиться вновь в развивающемся действии «Илиады».

одновременно злоречив, дерзок (его «говорящее» имя так и переводится — «дерзостный») и сварлив. Буржуазные ученые пытались исключить этот эпизод (Узенер, Роберт, Бете и другие), не желали видеть в нем первого свидетельства начинающейся борьбы против неравенства и деспотизма ^32.

Можно сказать, что гомеровские поэмы сохранили реминисценции о родо-племенном строе от самой ранней его эпохи до сравнительно поздней. Но есть основания предполагать, что они отразили также особенности строя микенского общества, еще более древнего (XVI—XII вв. до н. э.). В IX песне «Илиады» царь Агамемнон, стремясь примириться с Ахиллесом, обещает выдать за него свою дочь:

«... а приданое сам я за нею
Славное дам, какого никто не давал за невестой.
Семь подарю я градов, процветающих, многонародных».

«Одиссее» (IV песнь) Менелай рассказывает, что бы он сделал, если бы Одиссей поселился в Лаконии:

«Град бы в Аргосе ему я построил с дворцом и жилищем,
Взял бы его самого из Итаки с богатствами, с сыном,
С целой дружиной; и область для них бы очистил, в которой
Нынче сельчане живут, моему подвластные скиптру».

«царь»), мог бы раздавать «города» по своему желанию (даже если бы это были и небольшие поселения). Ясно, что здесь своеобразно преломились черты различных эпох.

Важные сведения о времени и месте рождения гомеровских поэм можно почерпнуть из содержащихся в них данных по племенному, этническому составу греков гомеровской эпохи, а также из диалектных особенностей языка, на котором они написаны.

Обычным именем, которым называют себя греки у Гомера, является «ахейцы» или «данайцы». Ахейское племя продолжает существовать и в историческую эпоху; до нас дошли надписи с острова Кипра и других мест, написанные на ахейском диалекте греческого языка. Но бросается в глаза, что ахейское племя в засвидетельствованную письменными источниками эпоху играло ничтожную роль во внутренней истории Греции, тогда как в поэмах Гомера оно руководит всем греческим миром. Значит, поэмы отражают какое-то очень древнее положение вещей, когда ахейцы действительно были руководящей силой среди греческих племен.

О древности происхождения поэм свидетельствует и язык, на котором они написаны. Он не совпадает ни с одним диалектом греческого языка из числа тех, на которых говорили и писали греки позднейшего времени. Более всего он похож на язык ионийского племени греков, но ионийские элементы гомеровского языка образуют по своим особенностям ступень, далеко предшествующую языку сочинения Геродота, тоже ионийскому. Как доказал выдающийся филолог XVIII в. Бентли, в гомеровском языке употребляется звук «в» (он сохранялся очень долго в ахейском диалекте), между тем как у ионян уже в VII в. до н. э. он окончательно. вышел из употребления. Другие элементы сближают гомеровский язык с так называемым «эолийским» диалектом (на нем говорили также на рстрове Лесбос и на севере Малой Азии) ³³. Установлено, что последний элемент является более древним. Смешение упомянутых элементов и создало язык эпической поэзии, условный, архаический и в силу этого более торжественный и более подходящий к сюжету, о котором поэмы повествуют. Этот условный язык был принят в качестве языка эпической поэзии и более поздними поэтами вне зависимости от того, на каком диалекте они сами говорили.

«не менее 500 лет отделяют «Илиаду» и «Одиссею» от той эпохи, историческая обстановка которой составила фон греческой саги» ³⁴.

Сам Гомер сознательно отделяет себя от событий, которые он описывает, относя их в далекое прошлое: Диомед швыряет в Энея камень

«Страшную тягость, какой бы не подняли два человека
ныне живущих людей...»³⁵

Отсюда ясно, что поэт причисляет себя к «ныне живущим». Гомер, вероятно, происходил из северной части Малой Азии, у эолийско-ионийской границы: древняя легенда о Гомере помещает его именно там. На Хиосе в историческую эпоху существовала коллегия певцов-Гомеридов, переселившихся туда, вероятно, из Малой Азии.

легенд. Местом создания поэм Гомера большинство исследователей считают Ионию, заселенное греками побережье Малой Азии, исходя при этом из особенностей языка поэм Гомера и данных античной традиции.

Значение поэм Гомера

Поэзия Гомера сияет для человечества непреходящей красотой. Достаточно сказать, что принципы композиции «Илиады» и «Одиссеи» оказали влияние на структуру античной трагедии, которая всегда начинается с самого острого «драматического» момента мифологического сюжета, вводя зрителя в самую середину изображаемых событий. Связь между гомеровской поэзией и драмой четко отмечена Аристотелем. «Узнавания» в «Одиссее» обставлены настолько искусно, что этим приемом пользовались как греческие, так и римские (Плавт, Теренций) и европейские драматурги (Шекспир, Мольер) ³⁶. Наиболее ярким примером влияния Гомера на римскую литературу может служить творчество создателя римского национального эпоса — Вергилия. Его эпическая поэма «Энеида» по своей схеме повторяет (до известной степени) «Одиссею» (первые 6 песен) и «Илиаду» (остальные 6 песен). В средние века о гомеровских поэмах забыли и только в конце XV в., в эпоху Возрождения, они вновь приобретают свое значение. Эпические поэмы времен господства классицизма как литературного направления, во многом следуют традициям Гомера (правда, не всегда непосредственно, чаще через Вергилия), Таковы «Освобожденный Иерусалим» Тассо, «Франсиада» Ронсара, «Генриада» Вольтера, аллегорика которой восхищала его современников, в России — «Телемахида» Тредьяковского и «Россиада» Хераскова. В русскую литературу гекзаметр был введен в основном Тредьяконским.

Веяние греческого эпоса ощущается в творчестве великих поэтов Германии (Гёте — «Герман и Доротея», Шиллер — «Прощание Гектора с Андромахой»),

чтобы привести их целиком (предисловие к первому изданию русской «Илиады»):

«Илиада заключает в себе целый мир, не мечтательный, воображением украшенный, но описанный таким, каков он был, мир древний, с его богами, религиею, философиею, историею, географиею, нравами, обычаями — словом всем, чем была древняя Греция. Творение Гомера есть превосходная энциклопедия древности».

И далее об искусстве:

«Гомер не описывает предмет, но как бы ставит перед глазами: вы его видите. Это волшебство производят простота и сила рассказа. Не менее удивительна противоположность сих картин; ничего нет проще, естественнее и трогательнее одних, в которых дышит нагая простота природы; ничего нет величественнее, поразительнее других, которых все образы ознаменованы возвышенностью и величием необычайным, титаническим, как образы, сынов мира первобытного, воспоминания о котором еще носились в веках героических и питали поэзию».

Примечания.

2. О распространенности поэм в древнем мире красноречиво свидетельствует следующий факт: к 1919 г. из 470 литературных папирусов, найденных в Египте, 270 содержали отрывки из поэм Гомера.

3. В «Илиаде» упоминаются не все детали мифа об Ахиллесе по причинам, о которых будет речь ниже.

4. «Книги», на которые поэмы разделены александрийцами, будут здесь обозначаться словом «песнь», как более соответствующим эпическим поэмам (греки сами называли их «рапсодиями»)

5. Как мы увидим ниже, повторное вмешательство Афины вызвано особенностью эпического стиля.

» упоминается только Фамирид. Но герои (Ахиллес) любят услаждать себя пением, сами аккомпанируя себе, как скальды у викингов или богатыри в русских былинах.

7. Эта иллюзия историчности играет далеко не последнюю роль в том, что «Одиссея» считается появившейся через много лет после «Илиады».

8. Цит. по предисловию к изданию: «Одиссея Гомера», перевод Жуковского, С. -Пб., 1902.

9. А. Боннер. Греческая цивилизация, М., 1958, стр. 50.

10. А. Миронов. История античного искусства, Казань, 1913, стр. 2).

— Ахиллеса — уже новыми чертами.

12. Возможно, впрочем, что некоторые детали мифа об Ахиллесе относятся уже к послегомеровскому периоду.

13. Эта гуманность простирается до того, что даже для отвратительного людоеда Киклопа находятся у него человеческие черты (когда Киклоп обращается к барану — вожаку стада).

14. Гегель. Соч., т. XII, стр. 241.

15. См. статью Ф. Зелинского в журнале «Русская мысль», 1917, кн, VII—VIII, стр. 25.

«Одиссеи» Телемак юн и беспомощен, но к концу поэмы он становится мужественным и зрелым, достойным сподвижником отца в его трудной победе (отмечено К. Роте в его книге «Одиссея как поэтическое произведение...» Падерборн, 1914, стр. 25).

17. И. М. Тронский. Проблемы гомеровского эпоса, стр. 63 (Гомер, «Илиада», изд. Академия, 1935).

18. Еще за полстолетия до Вольфа итальянец Вико высказал мнение, что Гомер — лишь нарицательное имя, за которым скрывается поколение певцов-сказителей героической эпохи в истории греков. «Об открытии истинного Гомерах — так озаглавил Вико третью книгу своего сочинения «Принципы новой науки, касающиеся общей природы наций»

19. Б. В. Каэанский. Нынешнее состояние гомеровского вопроса (сб. «Классическая филология», нзд. Ленинградскогоуниверситета. 1959, стр. 18).

20. П. Лафарг. Соч., т. III, стр. 57, 1331.

«Илиадав, нзд. Академия, 1935).

22. Большинство исследователей склоняется к этому выводу в связи с раскопками Блиджена на холме Гиссарлык, проводившимися в течение 1932— 1938 гг. Сводные материалы раскопок публикуются с 1950 г.

23. С. Я. Лурье. Язык и культура Микенской Греции, изд. АН СССР-М—2. 1957. стр. 176.

24. В хеттских документах, опубликованных Форрером в 1924 г., также встречается нгзванне «Ахийява».

25. Полемизируя с Нильсоном, Карпентер сам допускает преувеличения, доказывая, например, что гомеровский эпос отражает микенскую эпоху в такой же мере как «Орестея» Эсхила.

27. Существует только намек в одном месте «Илиады».

28. В древнегреческом языке слово кузнец — «халкеас

27. Существует только намек в одном месте «Илиады».

28. В древнегреческом языке слово кузнец — «халкевс», происходит от слова медь — «халкос» и соответствует русскому «медник»,

», изд. Академия, 1935 ).

30. П. Коган в книге «Греческая литература» (изд. 1937 г., стр. 63) весьма наивно укоряет Одиссея в жадности.

31. Это нашло отражение в той особенности олимпийского плана «Илиады», что одни боги сражаются на стороне ахейцев, другие — троянцев.

32. Героический эпос был народным по матерналу и стилю, последняя же «редакция» (здесь имеется в виду поэт, творчески переработавший материал народного эпоса) носит аристократический характер. Это отчетливо сознавали древние: сикионсквй тиран Клисфен (VI в, до я. э.) запретил рапсодам декламировать Гомера за то, что он прославляет аристократию (Геродот, 2,67). Аристотель в «Поэтике» указывает в самом конце трактата (гл. XXVI), что эпос предназначался для «благородной» публики, трагическое же искусство — для черни»... (Ср. И. Тр'енченьн-Вальдапфель. Гомер и Гесиод, М., 1956, стр. 83).

33. Изучение кипрского и аркадского диалектов, а теперь и языка микенских надписей, показывает, что те элементы, которые назывались эолийскими, в огромном большинстве случаев — южноахейские элементы, точнее остатки микенского языка.

«Илиада», изд. Академии, 1935). В настоящее время многие ученые (ср. работы Шадельвадта, Лоример и др.) склоняются к тому, чтобы отнести гомеровские поэмы к VIII в. до н. э. Произведения прикладного искусства, рисунки на вазах, относящихся к этому времени (поЗднегеометрического стиля), отражают детали быта, нарисованного в гомеровских поэмах (изображение охоты на львов, боевые колесницы, оружие, даже изображение битвы у кораблей, что заставляет нас вспомнить «Илиаду»).

К этому же выводу приводят данные историк развития письмениостя в древней Греции (работы Лоример).

35. Впрочем, нет сомнения, что некоторые элементы гомеровских поэм относятся и к более позднему времени (до VII в. до н. э.).

Тоже говорит Гомер о Гекторе (Ил. XII, 447), поднявшем глыбу, которую не смогли бы поднять и двое самых сильных мужей из числа «ныне живущих».

36. М. М, Покровский. Гомерика, ИАН, VII сер. № 5, 1929, стр. 353.