Глава II
УСТНОЕ НАРОДНОЕ ТВОРЧЕСТВО
В известном введении «К критике политической экономии» Маркс отметил, что мифология составила «арсенал и почву» древнегреческого искусства, определив при этом мифологию как «природу и сами общественные формы, уже переработанные бессознательно-художественным образом народной фантазией»1. Мифология была первой формой общественного сознания у древних греков, объяснявших мир с религиозно-фантастической точки зрения; она была формой «художественно-религиозно-практически-духовного освоения мира»2. Другой особенностью этой формы освоения мира была склонность к олицетворению даже таких абстрактных понятий, как справедливость, право, единодушие и т. д. Мир греческих мифов необычайно богат; кажется, будто сама природа наложила на него отпечаток3.
Необычайно разнообразен ландшафт Греции. Равнины, многочисленные горные хребты, поросшие вечнозелеными кустарниками, и, конечно, море, — «пурпурное», «широкошумящее», «виноцветное», «искристое» и «сверкающее»; Гомер и другие поэты находят для него самые красочные, разнообразные эпитеты.
Богатое воображение народа населило и горы, и долины, и море бесчисленными и причудливыми сверхъестественными существами. В горах жили горные нимфы ореады; в лесах — дриады; в реках — наяды; каждая пещера, гора и даже отдельное де& рево имели свое божество.
Греческая мифология служила поистине неисчерпаемым источником для литературы и изобразительного искусства. Мифы в то же время «представляют собою полное развитие в поэтических, пленительных образах, глубочайшего философского содержания, в них заключается вся мудрость эллинская, которая навсегда остается мудростью человеческой...»4. Эти слова Белинского означают, что греки древней эпохи все достояния своей культуры, своего процесса познания природы и общества закрепляли в мифологической форме.
Они представляют собой песнопения в честь отдельных богов и излагают какое-либо событие из их жизни, чаще всего миф о рождении. До нас дошли 34 подобных гимна, относящихся к VII—VI вв. до н. э.
Характерным образцом такого рода поэзии может служить гомеровский гимн Афродите, описывающий все подробности любви этой богини к смертному Анхизу.
Верховный бог Зевс зажег сердце богини страстью к простому смертному. На высоких склонах богатой источниками горы Иды увидела она пасущего быков Анхиза и воспылала к нему любовью. Афродита из благоуханного храма, где нимфы ее купают, умащают, одевают в великолепные наряды, спешит на Иду.
Богиня встречает Анхиза бродящим среди своих стад и распевающим звонкую песнь. Приняв вид юной девушки, предстала она перед изумленным Анхизом. Мгновенно воспылав к ней любовью, Анхиз сказал ей: «Радуйся, о богиня, кто бы ты ни была— Лето, Артемида, или златая Афродита,— ты, пришедшая в мой дом, или ты одна из бессмертных харит или нимф? Я воздвигну тебе алтарь и принесу тебе жертву. Дай же мне быть славным среди троянцев и одари меня цветущими детьми. Пусть я долго буду видеть лучи солнца и достигну порога старости!» Афродита ответила ему: «Анхиз, я не богиня, я смертная. Отрей, прославленный воитель Фригии,— мой отец. Убийца Аргуса, Гермес, похитил меня из хора девушек, сопровождавших Артемиду, и принес сюда. Он сказал, что мне суждено стать юной супругой Анхиза и родить ему славных детей. Так пришла я к тебе, побуждаемая могучей необходимостью. Введи меня как жену в дом твоих родителей, чтобы они увидели, могу ли я быть достойной тебя супругой, и пошли вестника к моему отцу, чтобы он собрал драгоценное приданое, затем отпразднуй веселую свадьбу».
Афродита обещает Анхизу родить от него сына Энея. При этом она раскрывает свое истинное имя и показывается ему во всем сиянии своей божественной красоты. Аихиз, закрыв глаза одеждой, умоляет ее о пощаде. Но она успокаивает его, предупредив, однако, чтобы он никому не говорил о том, что его полюбила богиня, иначе Зевс в гневе поразит громом безумца.
«гомеровские» гимны самым древним видом поэзии.
В архаический «долитературный» период личность поэта не выделялась из окружающей его среды, и греки, персонифицируя самый процесс устного народного творчества, приписывали многие произведения народной поэзии мифическим певцам. Таким, например, является легендарный певец Орфей. Согласно мифу, он был сыном музы песнопений Каллиопы («прекрасноголосой»); искусство его увлекало не только людей, но и чарующе действовало на природу — деревья, скалы. Боги были к нему особенно благосклонны, и даже разрешили ему спуститься в царство мертвых, чтобы вызволить оттуда свою супругу, Евридику. Ему, равно как Мусею и Евмолпу, приписывали многие поэтические произведения, но уже историк Геродот отмечал их_ позднее происхождение: «Мне кажется,—- писал он,— что поэты, о которых говорят, будто бы они жили до Гомера и Гесиода, на самом деле жили гораздо позже».
Больше связаны с исторической действительностью образы певцов, встречающиеся в гомеровских поэмах. Типом такого певца «героического века» является слепой Демодок в «Одиссее», «божественный певец», которого бог одарил чудесным даром. Под аккомпанемент его струнного инструмента танцуют юноши феа-ков, жителей страны, куда буря занесла Одиссея. Певцы пользовались почетом — об этом говорят и обращенные к нему слова Одиссея:
«Выше всех смертных людей я тебя, Демодок, поставляю...».
Сказители на память воспроизводили тысячи стихов, пользуясь определенными приемами, передававшимися по традиции. Их называли аэдами: пение их, скорее всего, было мелодекламацией. Несовершенство струнного инструмента, которым они пользовались («кифара»), говорит о том, что аккомпанемент служил только для подчеркивания ритма декламируемых стихов.
«слово», «сказ». Мы можем, однако, судить о народной эпической поэзии только исходя из двух великолепных памятников эпической поэзии — поэм Гомера «Илиады» и «Одиссеи», впитавших в себя все ее особенности.
Устное народное творчество греков, как и других народов, выросло из культовых обрядов, игр, трудовых процессов. Обрядовая поэзия была тесно связана с бытом греческих племен. Обряды представляли в фантастических формах смену времен года, жатву, посев, сопровождали важнейшие вехи жизни человека— рождение, возмужалость, свадьбу, похороны. В них сочетались песенный и игровой моменты: драматизированное действо, разыгрывавшееся здесь, должно было магически воздействовать на природу, потусторонний мир. Своими традициями обряды уходили далеко в предысторическое прошлое, но они тщательно сохранялись до самого позднего времени. Во многих из этих обрядов действующие лица составляли хор. У афинян существовал праздник в честь бога Гелиоса, во время которого хор детей разносил по домам ветви маслины, обернутые шерстью и увешанные различными плодами и склянками с вином, маслом и медом. Такая ветка называлась эйресионой; так же назывались и хоровые песни, исполнявшиеся при этом обряде. В них испрашивались у богов различные блага хозяину дома (весь обряд несколько напоминал колядки на Украине).
В сборнике так называемых «гомеровских эпиграмм» до нас дошла подобная эйресиона:
«К дому теперь повернем мы мужчины, могучего духом-
Многое может он сделать и счастлив быть должен навеки!
Вместе с желанным богатством и зрелое благоразумье;
Мир сему дому: кувшины в нем вечно да полные будут» и т. п.
Песенки эти пережили тысячелетия и сохранились в памяти греческого народа до наших дней5.
На пирах греки пели песни согласно издревле установленному обычаю, как можно судить на основании сохранившейся элегии поэта VI в. до н. э. Ксенофана: 6
«Чистый лоснится пол, стеклянные чаши блистают;
Все уж увенчаны гости; иной обоняет, зажмурясь,
Ладана сладостный дым; другой открывает амфору,
Запах веселый вина разливая далече; сосуды
Светлой студеной воды, золотистые хлебы, янтарный
— все готово; весь убран цветами
Жертвенннк. Хоры поют. Но вначале трапезы, о, други,
Должно творить возлиянья, вещать благовещие речи,
Должно бессмертных молить, да сподобят нас чистой душою
Правду блюсти; ведь оно же и легче. Теперь мы приступим...» и т. д.
«кривыми», потому что при этом мужчины, возлежавшие вокруг стола, передавали по кривой линии ветку мирта, а получивший ее должен был исполнять сатирическую песенку («сколий»). Существовали целые сборники таких сколиев; один из них, политического содержания, сохранен в сочинении Аристотеля «Афинская политая». Эта песенка направлена против аристократов, потерпевших поражение при местечке Лнпсидрий (Аттика):
«Ах, Липсидрнй, ах, друзей предатель!
Ты каких воителей отважных
Погубил там — знать-то всю какую!
Впрямь они там род свой оправдали.»
«Под листами мирта мечи понесем,
Подобно Гармодью с Арнстогитоном,
Тиранов, народ притеснявших, убьем,
И равными сделаем всех перед законом.»
«антема», от слова «антосз — цветок), пели при этом песенку — антему:
«Где розы мои?
Фиалки мои?
Где красавица петрушка?
— Вот розы твои,
Вот красавица петрушка!»
Другая игра девушек называлась хелихелоне — от слова «хелоне», черепаха. Одна из девушек, «черепаха», сидит в кругу, вокруг нее кружатся остальные в хороводе и задают ей вопросы, на которые она отвечает, например:
— Черепаха-пряха, что творишь в кpyry?
— Из шафрана милетского шарф я тку.
— гимны (они назывались гименей или эпиталамий), шутливые песенки и т. д. Образцы их сохранены в отрывках свадебных песен поэтессы Сапфо, следовавшей, несомненно, образцам народной поэзии. Некоторые из этих песен должны были оберечь жениха и невесту от «порчи».
Скорбные песни, плачи, сопровождали обряд похорон.
В «Илиаде» есть следы их, перенесенные туда из обрядовой поэзии.
Замечателен плач Андромахи, супруги троянского героя Гектора, в XXII песне «Илиады». При виде гибели мужа она лишается чувств; придя в себя, она начинает горько рыдать, причитая по поводу злой доли, которая выпала ей и ее супругу; она сокрушается о своей вдовьей судьбе и особенно скорбит о юном сыне:
«Труд беспрерывный его, бесконечное горе в грядущем
Этот плач можно разделить на составные части, общепринятые в народных причитанияхтакоготипа. Теоретики французского классицизма находили этот плач неуместным в устах царицы, но они не видели главного, а именно мощного влияния народной поэзии, наложившей отпечаток на весь гомеровский эпос. В XXIV песне «Илиады» подробно описан погребальный обряд, сопровождающийся причитаниями над телом Гектора: сначала поют погребальную песнь певцы, за ними женщины-плакальщицы и лишь потом родные— жена, мать, невестка.
Это — несомненно народный обряд.
С процессом труда были связаны так называемые рабочие песенки. Они давали ритм и облегчали труд коллектива. В пьесе Аристофана «Мир» группа мужчин вытаскивает из ямы статую Мира. Они дружно тянут за веревки и поют в такт усилиям:
«О, эйя, эйя, эй я, вот!
»
Можно легко представить себе, как появилась эта песенка. Ее, вероятно, пели аттические моряки, матросы афинских гребных судов, вытаскивая на берег свои корабли, или портовые грузчики Пирея, афинского морского порта, при подъеме тяжестей.
В составе сборника так называемых «гомеровских эпиграмм> дошла до нас песенка гончара. Певец обращается к Афине, богине ремесла, с просьбой о покровительстве — чтобы горшки вышли удачными, и просит слушателей наградить его за песню:
«Если ж, бесстыжее племя, певца вы обманете дерзко,
Тотчас же всех созову супостатов я печи гончарной.
Эй, Нетушим, на проделки во вред ремеслу тароватый,
Бей и жаровню к дом, вверх дном опрокидывай печку!»
Здесь характерной деталью мифологического мышления является то, что все пороки гончарной печи, неудачи гончара-ремесленника олицетворены в виде злых духов — Разбиваки, Трескуна, Горш-колома. Песенка, таким образом, является одновременно заклинанием. Таким же заклинанием, появившимся, вероятно, в среде моряков, является следующая «гомеровская эпиграмма», обращенная к богу Посейдону:
«Слушай вас, о, Посейдон, могучий земли колебатель,
Царствуешь: дай нам попутного ветра, дай благополучно
К дому вернуться, счастливо, всем нам, как гребцам, так и кормчим...
В устное народное творчество каждого народа существенной частью входят пословицы и поговорки. До нас дошли сборники пословиц древних греков — они подытоживают многовековой жизненный опыт и являются сокровищницей народной мудрости. Греческие пословицы отличаются непринужденностью, отточенной формой и большой содержательностью и меткостью; образно говоря, в них отражена народная душа.
Можно отметить общежитейские мотивы в них: «вторично дети— старики», «вторые думы мудреней всегда»; иногда они носят иносказательный характер —«в капкан не попадется старая лиса». Есть такие, которые могли возникнуть только в крестьянской среде, например: «всегда крестьянин через год богат», «год приносит, не пашня».
«в правом и неправом деле слушайся владыки — раб».
Пословицы часто превращались в басни и иносказания (или возникали из них).
Басня как литературный жанр во многом обязана устному творчеству древних греков, создавших и отшлифовавших ее форму. Страны латинской культуры познакомились с этим видом литературного творчества греков в обработке Федра, вольноотпущенника римского императора Августа (I в. н. э.). Сборник греческих басен, дошедших до нас в поздней (средневековой) редакции, приписывается Эзопу, но многие исследователи (Лютер, Бентли) не раз отмечали, что книга басен Эзопа принадлежит не одному автору, а представляет собой плод народной мудрости. Древние рассказы об Эзопе носят до известной меры характер легенды: по преданию Эзоп был безобразным горбатым рабом, которого неоднократно покупали и продавали. Погиб он, якобы, при следующих обстоятельствах: Эзоп, находясь в Дельфах, своим злословием возбудил злобу у сограждан. Для того чтобы отомстить ему, кто-то похитил священную чашу из сокровищницы дельфийского храма и вложил ее в котомку Эзопа. Когда чаша была у него обнаружена, жрецы возбудили против него дело о святотатстве и побили его камнями. Впоследствии же выяснилось, что Эзоп был невиновен.
Легендарный характер авторства Эзопа можно доказывать хотя бы на основании того, что греки все басни о животных приписывали исключительно ему. Как сообщают, он жил в середине VI в. до н. э., но еще за сто лет до него поэт Архилох создавал басни о животных. Еще раньше подобные притчи писал древнейший поэт Греции Гесиод.
Большинство басен из дошедшего до нас сборника представляют собой небольшую сцену, метко передающую нравы и повадки животных (например, лисицы, бывшей и у древних символом хитрости и коварства). В числе персонажей встречаются люди, волки, львы и даже боги и герои (мифологический и басенный элементы тесно переплетаются). Эти сцены «рассказаны согласно с тем, что было в действительности, согласно верным наблюдениям и притом рассказаны так, что из них можно почерпнуть общее поучение в отношении человеческого существования, в отношении благоразумности и нравственности поступков» (Гегель, Соч., XII, стр. 393, М., 1938).
«Некто, изготовив деревянную статую Гермеса, вынес ее на рынок и стал продавать. Так как покупателей не находилось, он, желая привлечь их, стал кричать, что продает бога благодетельного и приносящего выгоду. Тогда кто-то из рядом стоящих сказал ему: «Почтенный, зачем же ты продаешь его, когда сам нуждаешься в его благодеяниях?» На это он отвечал: «Мне-то ведь выгода нужна немедленно, а он обычно не скоро ее приносит» (№ 2).
Этот рассказ должен быть скорее отнесен к жанру анекдота, но уже следующий пример является типичной басней:
«Мышь пробежала у пасти задремавшего льва. Тот, вскочив, схватил ее и собрался съесть. Мышь попросила пощадить ее, говоря, что отблагодарит его за милость. Рассмеявшись, лев отпустил ее. Через некоторое время он, однако, спасся благодаря мыши. Когда, схваченный охотниками, он был привязан канатом к дереву, мышь, услышав его стоны, подошла и перегрызла канат. Освободив его, она сказала: «Ты тогда надо мной посмеялся, не ожидая получить от меня что-либо взамен; теперь знай, что есть и у мышей благодарность» (№ 256).
Наконец, мы можем найти в сборнике и такие рассказы:
«Некто, купив раба Эфиопа и полагая, что у него кожа стала такой из-за нерадивости хозяина, привел его домой и попытался всеми силами отмыть. Но кожу переменитьнесмог, а от его усилий тот заболел» (№ 13).
Последняя басня, возможно, является развернутой греческой поговоркой «Эфиопа моешь», т. е. делаешь бесполезный труд.
Все три примера могут служить отличной иллюстрацией разнохарактерности сборника.
Басни Эзопа и легенды о нем самом были популярны в Афинах V в. В комедии Аристофана «Осы» подвыпивший старик щеголяет их знанием кстати и некстати. Их охотно приводили в своих речах и ораторы.
Поскольку басня по самому своему характеру предназначена для того, чтобы быть сказанной к месту, и, следовательно, рассчитана на устное обращение, то уже одно это должно вселять сомнение о личности Эзопа. Последний мог быть лишь одним из наиболее удачных рассказчиков, вносивших в рассказы и элемент своего творчества. Позднее его личность окуталась туманом легенд и ему стали приписывать все басни (здесь могло сыграть роль характерное мифологическое мышление греков, стремившихся все завоевания культуры, произведения народного творчества приписать какому-нибудь автору). «Корпус эзоповских басен» носит следы самых различных редакций (обнаруживаемых при анализе языка) — в основном эпохи поздней античности и византийского времени.
же деле миф и сказка — понятия отнюдь не тождественные. Сказка — это жанр греческой народной литературы, в то время, как миф, мифологическое мышление является ее основой 7. Можно сопоставить греческий эпос, создавшийся в основном на мифологической основе, и сказку: различие между ними таково же, как между поэзией и прозой. Сказка, как и эзоповская басня — прозаический жанр и в этом общее между ними. Но она обладает своими специфическими чертами. Элемент чудесного, волшебного, сверхъестественного, иногда устрашающего присутствует в ней почти обязательно. С другой стороны, сказочный материал может быть широко представлен в мифологическом сюжете, героическом эпосе: классическим примером этого является «Одиссея» Гомера. Рассказы Одиссея — типичные сказки, распространявшиеся чужеземцами-мореплавателями, моряками-скитальцами древнейшей Греции. Насквозь проникнут сказочными мотивами миф о Персее, который мы приводим здесь в обработке Аполлодора, достаточно подробней:
«Царю Акрисию, обратившемуся к богу с вопросом о том, родятся ли у него дети мужского пола, бог ответил, что у его дочери Данаи родится сын, который убьет его. Испугавшись этого, Акрисий соорудил под землей помещение из меди и стерег в нем Данаю. Некоторые говорят, что ее совратил Прэт, откуда и вражда между ними. Другие же сообщают, что Зевс, превратившись в золото, проник к Данае и сошелся с ней. Вскоре Акрисий узнал, что у нее родился сын Персей. Не поверив, что ее совратил Зевс, он заключил дочь с сыном в ящик и бросил в море. Когда ящик вынесло к острову Се-рифу, некто Диктис вытащил его и воспитал Персея. Царь острова Серифа Полидект, брат Диктиса, влюбился в Данаю и так как он не мог сойтись с ней из-за возмужавшего Персея, созвал близких людей, в числе которых был и Персей, и сказал им, что нуждается в помощи для того, чтобы посвататься к дочери Эномая Гипподамии. Когда же Персей сказал, что он и в голове Горгоны ему не откажет, Полидект попросил у всех остальных коней, от Персея же, не взяв лошадей, потребовал принести голову Горгоны. Персей, руководимый Гермесом и Афиной, прибыл к дочерям Форка — Энюо, Пефредо и Дейно. Они, старухи от рождения, происходили от Кето и Форка и были сестрами Горгон. На всех трех они имели один зуб и один глаз, и обменивались им поочередно. Персей овладел этим зубом и глазом; они стали просить его вернуть их. Тогда он пообещал отдать, если они покажут ему дорогу, ведущую к нимфам. Эти нимфы имели крылатые сандалии и сумку; имели они шапку-невидимку.
Когда дочери Форка привели его к нимфам, он отдал им глаз и зуб и получил от нимф то, ради чего старался к ним проникнуть. Он надел на себя сумку, прикрепил сандалии к лодыжкам, а шапку-невидимку надел на голову. Надев ее, он видел всех, кого хотел, другие же его не видели. Взяв от Гермеса кривой стальной меч, он полетел над Океаном и застал сестер Горгон спящими. Их звали Стено, Евриала и Медуза. Единственной смертной из них была Медуза. По этой причине и был Персей послан, чтобы принести ее голову. Головы Горгон были покрыты чешуей драконов, а клыки были больше, чем у кабанов; они имели медные руки и золотые крылья, при помощи которых они летали. Каждый, взглянувший на них, обращался в камень.
Подойдя близко к спящим сестрам, Персей, направляемый богиней Афиной, отвернувшись (он смотрел на медный щит, в котором видел отражение Горгоны) срубил голову Медузе. Как только голова была отрублена, из Горгоны выпрыгнул Пегас, крылатый конь, и Хрисаор, отец Гериона. Медуза родила их от бога Посейдона.
» и т. д.
Внимательно рассмотрев содержание этого мифа, мы приходим к заключению, что перед нами типичная волшебная сказка. Искусно дана завязка этого сказочного сюжета. Персей дает необдуманное обещание — и должен его выполнить (в сказке слово имеет магическое значение). Он побеждает страшных чудовищ, проявляя в борьбе изобретательность и отвагу, добывает шапку-невидимку, крылатые сандалии. Миф и сказка здесь тесно переплетены и под сказочными персонажами можно обнаружить ясные следы мифологического мышления.
Такая же волшебная по существу сказка сохранена у Апол-лодора в виде мифа о Минотавре, в котором рассказывалось о том, как царь острова Крита Минос заставил жителей Афин платить ему ежегодную дань из семи мальчиков и семи девочек. Этих детей пожирало затем страшное чудовище Минотавр, жившее в лабиринте, дворце с огромным количеством комнат, представлявших собой необычайно запутанную сеть. Тесей, сын афинского царя, вызвался освободить афинян от чудовища и отправился на Крит. Там в него влюбилась царская дочь, Ариадна, давшая ему клубок ниток, чтобы он, разматывая их за собой, не заблудился в лабиринте. Тесей убил Минотавра, благополучно выбрался из лабиринта и т. д,
Это — типичная сказка, и подобные ей сказочные сюжеты встречаются у различных народов Европы и Азии.
Хорошо известно, что волшебных сказок у греков было множество; сказочные элементы проникли во многие жанры литературы и жили до очень позднего времени. Живое общение с другими народами обогащало греческий фольклор. Часто не всегда удается определить, где иноземный сюжет, а где исконно греческий; но можно с уверенностью, например, сказать, что сказка о Гигесе, приведенная Платоном в его «Государстве» — лидийского происхождения. Гигес был исторической личностью: из простых людей он стал царем Лидии. Естественно, что о нем и его богатстве складывались легенды. Вот текст этой сказки:
«Гигес был пастух, нанятый тогдашним правителем Лидии. В том месте, где пас он свое стадо, по случаю проливного дождя и землетрясения, треснула несколько земля и появилась расщелина. Видя это и удивившись, он сошел в нее и там, кроме других чудес, нашел, говорят, медного коня, который был пуст и с дверями. Заглянув внутрь, он заметил в коне мертвеца, ростом, казалось, выше человека. У мертвеца не было ничего, кроме золотого перстня на пальце; сняв этот перстень, Гигес вышел. Так как все пастухи обыкновенно сходились в известное место, чтобы каждый месяц отправлять к царю посланников и доносить ему о состоянии стад, то отправился туда и Гигес с перстнем на руке. Сидя с прочими пастухами, он случайно повернул перстень камнем к себе, внутрь руки, и тотчас для сидевших с ним людей стал невидим. Гигес изумился, снова взялся за перстень, повернул его камнем наружу и повернув, сделался видим. Заметив это, он пробует перстень, не скрывается ли в нем такой силы, и ему приключается всегда то же самое: повертывая камень внутрь, он становился невидимым, а наружу — видимым. Поняв это, он тотчас добился того, что был назначен в числе посланных идти к царю; пришедши же к нему, обольстил его жену, и, вместе с нею напав на царя, умертвил его и удержал за собою власть».
Сказка о Гигесе дошла до нас также в виде новеллы в составе труда Геродота. Сравнение народного сюжета с соответствующей новеллой Геродота может дать ясное представление о художественном мастерстве последнего (см. ниже, стр. 209).
Внимательное изучение памятников древнегреческой литературы позволяет с уверенностью заявить, что это искусство, как никакое другое, было теснейшим образом связано с фольклором, органически выросло из него и не расставалось с ним на протяжении всей своей истории.
Примечания.
1. К, Маркс и Ф. Энгельс. Соч. над. 2-е, т, 12, стр. 737.
3. «Характер ландшафта был осознан в религии... жителей» (К. Маркс иф. Энгельс. Соч., т. II, стр. 55).
4. В. Г, Белинский. Избранные философские сочинения, т. 1, 1948, стр. 389.
5.. Ср. «Греческие народные песни», перевод В. Нейштадта, М., 1957, стр. !82 (Майская песнь):
«Пришел к нам Май, цветущий Май, веселый, теплый, светлый,
Пусть в этом доме, где поем, и трещинки не будет,
И пусть хозяин наш живет лет тысячу и больше...» и т. д.
6. Приводимый здесь перевод А. С. Пушкина выполнен в сплошных гекзаметрах и с меньшей точностью, чем, например, перевод Ф. Ф. Зелинского, но зато он несравненно поэтичнее.
7. В греческом языке классического периода слово «миф» могло обнимать собой всю поэтическую деятельность, все, являющееся продуктом воображения,— как можно видеть из замечания Сократа в диалоге Платона «Федон» (61 В). Аристотель в «Поэтике» употребляет это слово в значении «фабула».