ЭПИЧЕСКОЕ ТВОРЧЕСТВО
Большие и маленькие поэмы писали, видимо, в течение всего I в. н. э.: авторов манила и влекла перспектива получить имя второго Вергилия. Сохранилось три крупных сочинения конца века. Они обычно называются творчеством эпигонов.
Силий Италик был политическим деятелем, консулом 68 г. н. э. и, по словам Плиния Младшего, добровольным обвинителем времен Нерона (III 7). Он оставил после себя эпос "Пуническая война", сложенный из 17 книг. Это история Второй Пунической войны, представленная по Ливию. Автор с восхищением смотрит на подвиги мужей, совершенные 200 лет назад, любуется теми временами, когда в Риме процветала мудрость, порядок, отвага. Среди пунийцев, наоборот, господствуют страсти (гнев, ожесточенность, буйство, сладострастие). Такая противоположность добродетелей и пороков появилась, видимо, под влиянием стоицизма. Многие мотивы (описание щита, пророчества о будущем Рима, образ юной героини, картины подземного мира и т. д.) напоминают Вергилия и Гомера.
Гай Валерий Флакк успел написать 8 книг эпоса "Аргонавтика". Сочинение осталось незаконченным. Оно создано вслед за Аполлонием Родосским и писавшим на эту тему по латыни Варроном Атацинским (I в. до н. э.), однако встречаются и оригинальные мотивы и стилистические средства. В эпосе много речей, написанных по правилам риторики.
Публий Папиний Стаций написал две эпические поэмы. "Фиваида" состоит из 12 книг. Она изображает поход Полиника против Фив и гибель обоих братьев. Как и "Энеида" Вергилия, она распадается на две части, и во второй из них описываются битвы. Тон поэмы патетичен, стиль манерен. В эпосе "Ахиллеида" Стаций, видимо, замахнулся рассказать всю жизнь Ахилла. Сохранилось 2 книги. Кроме того, этот поэт оставил еще сборник коротких стихотворений.
ЛУЦИЙ АПУЛЕЙ (125—180 гг. н. э.), традиционно заканчивающий римскую литературу, — уже не чисто римский писатель. Его можно считать мостиком, ведущим к литературе Поздней античности. В творчестве Апулея больше нет возвеличивания римского образа жизни, обычаев предков — национальной идеи, питавшей римскую литературу около 250 лет. Дух сочинений этого писателя космополитичен.
Во времена Апулея Рим доживал последний спокойный век своей истории. Власть императоров была прочной, ее поддерживали все слои населения, республиканские идеи были давно забыты. Уже появились и ростки кризиса (непродуктивность труда рабов, сепаратные настроения провинций и т. д.), но они были еще слабыми. Римская империя еще сияла величием, хотя Италия и начала терять свое значение. Теперь расцветает экономика и культура провинций. Город Рим теряет силу притяжения. Начинаются времена возрождения греческой культуры, оживает и греческая литература. Даже римляне (Бабрий, Элиан и сам римский император Марк Аврелий) теперь пишут по-гречески. Процветающая в греческой литературе риторичность Второй софистики оказывает влияние и на писателей, пишущих по латыни.
Апулей родился в африканском городе Мадавре, в семье зажиточного высшего чиновника. Получив начальное образование в Мадавре, далее он учился в Карфагене. Особенно много внимания он уделял изучению философии и риторики. Философские познания углублял в Афинах. Кроме того, Апулей сообщает, что там он пил из чаш поэзии, геометрии, музыки, диалектики (Flor. 20). Писатель много путешествовал по Греции и повсюду интересовался различными религиозными учениями, мистериями, обрядами (Ap. 55).В Риме Апулей учился риторике, затем был адвокатом, позднее вернулся в Африку. Однажды по пути в Александрию он заболел и, вынужденный остановиться в одном африканском городе, встретился там с бывшим товарищем по учебе, познакомился с его семьей и женился на вдовствующей матери этого друга, которая была изрядно старше него. Брат первого мужа этой женщины и другие родственники от имени ее младшего сына привлекли Апулея к суду, обвинив в том, что он якобы околдовал почтенную вдову с помощью магии. Апулею удалось защитить себя от этого обвинения, грозившего ему смертной казнью, однако всю жизнь его сопровождала слава тайного мага. Впоследствии она, по-видимому, не была уже неприятной, поскольку не грозила опасностью.
Апулей писал и по-гречески, и по латыни. Он говорил, что испробовал все девять муз, ведь он писал и стихи, и речи, и истории, и естественнонаучные сочинения (Flor. 20). Писал он о рыбах, деревьях, сельском хозяйстве, медицине, астрономии, арифметике, музыке. За многочисленные произведения и внушительно произносимые речи Апулея очень уважали: в Карфагене ему при жизни были поставлены две статуи. Сочинения, написанные на греческом языке, пропали, сохранились только латинские: "Апология" — защитительная речь на суде против обвинений в магии; "Флориды" ("Цветник") — неизвестно кем подобранные отрывки из различных речей Апулея; роман "Метаморфозы" и три философских трактата: "О Платоне и его учении", "О божестве Сократа", "О мире".
Самое известное сочинение —"Метаморфозы". Как и эпос Овидия, роман назван "Превращениями", но люди быстро придумали для него название "Золотой осел" (Aur. Aug. C. D. 18, 18). Дело в том, что в романе рассказывается, как главный герой Луций превратился в осла. Эпитет "золотой" означал "удивительный, прекрасный, необычный, чудесный".
"Золотой осел" имеет некоторые черты греческих романов: приключения, грабители, разлука и встреча влюбленных (Харита и Тлеполем, Психея и Купидон). Считается, что Апулей следовал написанному по-гречески роману Лукия из Патр. Это сочинение не сохранилось, но до нас дошел неизвестно кем сделанный краткий его пересказ, названный "Лукий, или Осел". Существует несколько попыток установить, что Апулей заимствовал у Лукия и что создал оригинального [29; 59; 71].
Писатель сам указывает, что опирается и на другую литературную традицию. Во II в. до н. э. милетский писатель Аристид издал сборник веселых любовных историй на греческом языке. Его книга не сохранилась. Апулей, возможно, позаимствовал у Аристида некоторые черты формы и стиля, поскольку свой роман он определяет как венок, сплетенный на милетский лад (I 1). Однако "Золотой осел" — не только сборник любовных новелл. Его темы сплетены, сочинение не имеет ясной композиции [4, 43—55; 64, 8].
Самое главное в романе, по-видимому, — метаморфоза. Мы можем найти разные метаморфозы. Главный герой Луций очень любопытен, необыкновенно интересуется всяческими чудесами и магическими вещами. Прибыв в Фессалию, всегда славившуюся чародейством, он при первом удобном случае хочет превратиться в птицу. К сожалению, помощница в этой сложной процедуре ошибается, и Луций превращается в осла. Он испытывает много унижений и мучений. В конце романа выясняется, что все беды Луция были как бы наказанием юноше, заботящемуся только о красоте тела, с молодых лет попавшему в рабство телесных удовольствий.
Любопытство также считается пороком, потому что поощряет стремление к удовольствиям, заставляет человека переступать позволительные границы морали, проникать в запретный для него мир богов. Любопытство — это стремление познать иррациональные и трансцендентные вещи. Поэтому любопытного Луция настигает наказание. Из-за любопытства страдает и Психея. Луций и Психея как бы двойники: оба они попадают в беду, оба ценой огромных мучений заслуживают моральное очищение и блаженство. Оба претерпевают метаморфозу: Психея становится богиней, а Луций вновь превращается в человека, отказавшегося от земных удовольствий и пороков, посвятившего себя богине Изиде. Апулей считает себя платоником (Ap. 9; 10; Flor. 15; 60), и может быть, что старадания и скитания Психеи (греч. yuchv — душа) — это метафора блужданий, терпения и обожествления человеческой души. Автор уверен, что через мучения душа может познать абсолютный мир, слиться с ним. По Апулею, богиня Изида, называемая в разных странах разными именами — властительница всех природных сил:"Ты круг мира вращаешь, зажигаешь солнце, управляешь вселенной, попираешь Тартар. На зов твой откликаются звезды, ты чередования времен источник, радость небожителей, госпожа стихий. Мановением твоим огонь разгорается, тучи сгущаются, всходят посевы, подымаются всходы" (XI 25)86.
Изида спасает Луция, к ней он стремится, исполняя необходимые обряды. Имеется также мнение, что блуждания и беды и Луция, и Психеи — это параллель Изиды, ищущей, по мифу, растерзанного Осириса [4, 320].
Изложенная здесь интерпретация романа принята большинством исследователей. Однако есть и другие мнения. Утверждается, что роман не имеет единой идеи, что Апулея интересовало не единство повествования, а увлекательность, желание развеселить читателя, что он заботится о впечатлении, которое создает каждая история в отдельности, а не вся книга в целом [41, 234—244]. Дело в том, что, превратившись в осла, Луций многое увидел, услышал и рассказал об этом. Читатели слышат трогательную историю о горячей и верной любви Хариты и Тлеполема, длинный рассказ об упорной и стойкой Психее, смешные байки о любовнике, оставившем сандалии, и любовнике в бочке, вариант истории Федры и Ипполита со счастливым концом, трагический случай с тремя братьями, хотевшими помочь бедняку — всего более десяти новелл.
Новелла о Психее и Купидоне имеет фольклорные черты. Она начинается как большинство сказок: "Жили в некотором государстве царь с царицею. Были у них три дочки — красавицы" (IV 28)87. Из фольклора пришла и главная сюжетная линия: царевна выходит замуж за невидимое существо (зверя или чудовище), под влиянием уговоров сестер и своего любопытства она его все-таки видит (или сжигает кожу), после чего она должна вытерпеть множество бед, пока не возвращает мужа. Как и героини других подобных сказок, Психея должна выполнить три трудных работы. Таким образом, новелла о Психее может считаться и сказкой о доброй и красивой, упорной и работящей, сильно любящей своего мужа женщине. Мотивы ее разлуки с любимым, верной любви и мучений, радости встречи в известной степени связаны, как мы уже упоминали, и с традиционной линией сюжета греческих романов."Золотой осел" — многослойное произведение: отголоски философии платоников здесь сплетаются с мистикой, бытовой реализм — с чудесной сказкой и другими фольклорными элементами. Структура романа опирается на контраст между прямым и переносным смыслом, между народным языком и высоким патетическим стилем, между бытовыми комическими историями и религиозным пафосом [69, 499].
Риторика второй соофистики пронизывает роман Апулея. Хотя большинство действующих лиц книги — простые люди (осел по адает в руки грабителей, пастухов, мельника, огородника, воина, пекаря и повара и рассказывает о них), при чтении их монологов создается впечатление, что все они прошли школу высокой риторики. Не даром автор романа прославился как оратор. Вот какими периодами говорит простая крестьянка:"А этот, полюбуйтесь, в полной безопасности уткнулся в ясли и свою прожорливость ублажает, только и знает, что набивать свою ненавистную и бездонную утробу жратвой, ни бедам моим не посочувствует, ни об ужасном несчастье со своим покойным хозяином не вспомнит. Нет, он, конечно, презирает и знать не желает мою старость и убожество и полагает, что даром пройдет ему такое злодеяние! Как бы там ни было, а он уже заранее считает себя ни в чем неповинным: ведь преступникам свойственно после самых злодейских покушений, не взирая на упреки нечистой совести, надеяться на безнаказанность. Призываю богов в свидетели, негоднейшая скотина, хотя бы и обрел ты на время дар речи, какого безмозглого дурака сумеешь ты убедить, что ты ни при чем в жестоком этом деле?" (VII 27).
Этой полной ярости речью она кроет осла, без сомнения, не зная, что этот осел был человеком и ее понимает. Поэтому читателям ее красноречие представляется комичным.
Иногда людей, встреченных ослом, Апулей изображает недоброжелательно и язвительно, как, например, жрецов сирийской богини, но это случается редко. Сатиры в его романе мало, чаще звучат юмор и ирония. "Боги, внесенные в списки Музами", — обращается к небожителям Юпитер, созвав их на заседание (VI 23). Римлянам это должно было казаться смешным, потому что напоминало обращение к сенаторам: внесенные в списки сенаторов (patres conscripti). Юмористично выглядит объявляемый розыск Психеи, как какой-нибудь беглой рабыни (VI 7—8) и аргументация Венеры, не соглашающейся с женитьбой сына, мотивированная нормами римского права: "Брак был неравен, к тому же заключенный в загородном помещении, без свидетелей, без согласия отца, он не может считаться действительным" (VI 9).
После изучения стиля Апулея делается вывод, что каждое его сочинение имеет особый стиль [5, 353—355]. "Апология" написана с оглядкой на Цицерона: ясная речь, длинные периоды показывают стремление автора сравняться со знаменитым предком. Прост и прозрачен стиль сочинения "О мире". "Золотой осел" — сложнее. Смешению и смене тем, мотивов, настроений соответствует разнообразие стилистических средств. Мы можем найти смелые метафоры: "Деревья [...] тихо качают ветками, издавая мягкий шелест" (XI 7, 4); "Источник [...] вздымал серебристые волны" (IV 6, 3); "Аврора, розовою рукою помавая" (III 1, 1); различные риторические фигуры: "Так что и камни, по которым я ступал, казались мне окаменевшими людьми; и птицы, которым внимал, — тоже людьми, но оперенными; деревья вокруг городских стен — подобными же людьми, но покрытыми листьями; и ключевая вода текла, казалось, из человеческих тел" (II 1); самим Апулеем придуманные слова (proximare, detundare, dependulus etc.). К предложениям патетического тона очень часто примешиваются уменьшительные и ласкательные существительные и прилагательные, сравнения разговорного языка, слышатся живые интонации. На ласковые просьбы Луция превратить его в птицу Фотида отвечает:"Какой хитрец у меня любовничек, хочет, чтобы я сама себе ноги топором рубила. И так-то я тебя, беззащитного, с трудом оберегаю от фессалийских девок, а тут станешь птицей, где я тебя найду?" (III 22).
Во вступлении автор представляет роман как развлекательную книгу. "Внимай, читатель, будешь доволен" (laetaberis — I 1, 4). Радуясь юности, любви, красоте, Луций беззаботно бросается в водовороты жизни, но и реальность бытия, и таинственность оказываются суровыми: мы слышим больше ужасных и жутких, чем веселых историй. Однако в конце романа Луций ходит, опять "радостно смотря в лица встречных" (gaudens obibam — IX 30, 5). Его щеки уже не сияют румянцем, исчезли восхищавшие женщин кудри, но радость ему доставляет душа, приблизившаяся к божеству. Понимание радости, как и многое в романе, претерпело метаморфозу.
занимательных приключениях. Эротические новеллы Апулея Боккаччо использовал в "Декамероне".
ЛИТЕРАТУРА
1. Abel K. Bauformen in Senecas Dialogen. Heidelberg, 1967.
2. Adamietz J. Untersuchungen zu Juvenal. Wiesbaden, 1972.
3. Anderson W. S. Anger in Juvenal and Seneca. Berkley, 1964
4. Aspects of Apuleius’ Golden Ass. Groningen, 1978.
5. Bernhard M. Der Stil des Apuleius von Madaura. Stuttgart, 1927.
6. Boyle J. Seneca Tragicus. Bernwick, 1983.
7. Brandt J. Argumentative Struktur in Senecas Tragodien. Hildesheim. Zurich. New York, 1986.
8. Braund S. H. Beyond Anger. A Study of Juvenal’s Third Book of Satires. Cambridge, 1988.
9. Canick H. Untersuchungen zu Senecas Epistulae Morales. Hildesheim, 1967.
10. Cattin A. Les themes lyriques dans les tragedies de Seneque. Fribourg, 1959.
11. Cebe J. P. La caricature et la parodie dans le monde roman antique des origines a Juvenal. Paris, 1966.
12. Coffey M. Roman Satire. London, 1976.
13. Die romische Satyre. Darmstadt, 1970.
14. Dudley D. R. The World of Tacitus. London, 1968.
15. Fantham E. Seneca’s Troades. Princeton, 1982.
16. Flach D. Tacitus in der Tradition der antiken Geschichtsschreibung. Gottingen, 1973.
17. Friedrich W. H. Untersuchungen zu Senecas Dramatischer Technik. Leipzig, 1933.
18. Grimal P. La guerre civile de Petrone. Paris, 1977.
19. Grimal P. Seneca. Darmstadt, 1978.
20. Grimal P. Tacite. Paris, 1990.
21. Gerard J. Juvenal et la realite contemporaine. Paris, 1976.
23. Hermann L. Octavie. Paris, 1924.
24. Hermann L. La theatre de Seneque. Paris, 1924.
25. Hermann L. Phedre et ses Fables. Leiden, 1950.
26. Highet G. Anatomy of Satire. Princeton, 1962.
27. Hillen M. Studien zur Dichtersprache Senecas. Berlin-New York, 1988.
28. Jenkyns R. Three Classical Poets. Cambridge, 1982.
29. Junghanns P. Die Erzahlungstechnik von Apuleius’ Metamorphosen und Ihre Vorlage. Leipzig, 1932.
30. Knoche U. Die romische Satire. Gottingen, 1971.
32. Liebermann W. L. Studien zu Senecas Tragodien. Meiserheim am Glan, 1974.
33. Lefevre E. Das Romische Drama. Darmstadt, 1978.
34. Lofsted E. Syntactica. Lund et Paris, 1928. T. I P. 265, 377; T. II. P. 282—290.
35. Lucas J. Les obsessions de Tacite. Leiden, 1974.
37. Maurach G. Der Bau von Senecas Epistulae Morales. Heidelberg, 1970.
38. Much R. Die Germania des Tacitus. Darmstadt, 1959.
39. Nojgaard M. La fable antique. Kobenhavn, 1967.
40. Norden E. Die Antike Kunstproza. Leipzig-Berlin, 1923.
42. Prinzipat und Freiheit. Darmstadt, 1969.
43. Rademacher H. Die Bildkunst des Tacitus. Hildesheim-New York, 1975.
44. Rait O. Petronius. Ein Epikureer. Nurnberg, 1963.
47. Rosenmeyer Th. G. Seneca’s Drama and Stoic Cosmology. Berkley. Los Angeles. London, 1989.
48. Schmitz Ch. Die kosmische Dimension in den Tragodien Senecas. Berlin. New York, 1993.
49. Seidensticker B. Die Gesprachverdichtung in den Tragodien Senecas. Heidelberg, 1969.
50. Senecas Tragodien. Darmstadt, 1972.
52. Syme R. Tacitus. Oxford, 1958. I—II.
53. Syme R. The Studies in Tacitus. Oxford, 1970.
54. Stater N. W. Reading Petronius. Baltimore-London, 1990.
55. Sullivan J. P. Critical Essays on Roman Literature. Satire. London, 1963.
57. Sullivan J. P. Martial: the Unexpected Classic. Cambridge, 1991.
58. Tacitus. Darmstadt, 1969.5
9. Thiel H. Der Eselroman. Munchen, 1971. I—II,
60. Walker B. The Annals of Tacitus. Manchester, 1968.
62. Williams G. Change and Decline. Roman Literature in the Early Empire. Berkeley-Los Angeles, 1978.
63. Winkler M. M. The Persona in Three Satires of Juvenal. Hildesheim, Zurich, New York, 1983.
64. Winkler J. J. Auctor and Actor. Berkeley. Los Angeles. London. 1985.
65. Wurnig V. Gestaltung und Funktion von Gefuhlsdarstellungen in den Tragodien Senecas. Frankfurt am Main, 1982.
67. Гаспаров М. Л. Античная литературная басня. М., 1971.
69. История всемирной литературы. М., 1981. I.
70. Кнабе Г. С. Корнелий Тацит. М., 1981.