Глава VIII. Катулл
И ненавижу, и люблю.
1. Поэтический мир Катулла. 2. Цикл Лесбии: интимный дневник поэта. 3. Катулл в веках
«И ненавижу, и люблю» – эта крылатая строка давно сделалась расхожей поэтической цитатой. Она знакома и тем, кто никогда не слышал имени Катулла, не читал его стихов. Это только строка из цикла стихов, без которых не обходится ни одна серьезная антология мировой любовной лирики. Катулл писал о любви так, как, пожалуй, никто до него, в том числе Архилох, Анакреонт, Сапфо. И прежде всего потому, что он – предельно искренен, а его чувство предстает во всей пронзительной обнаженности. Читая эллинских поэтов, ощущаешь дыхание пусть величественного, но далекого прошлого, Катулл – кажется нашим современником. Поэт оставил всего лишь скромную книжку лирических стихов, которая, поистине, «томов премногих тяжелей».
1. Поэтический мир Катулла.
Давно замечено: поэты, с их эмоциональностью, ранимостью, редко отличаются долголетием. На долю Гая Валерия Катулла (С. Valerius Catullus) выпал короткий жизненный срок; он «сгорел», ненамного одолев тридцатилетний рубеж. Поэт родился в Вероне в 87 г. до н. э. в семье состоятельного всадника, который дружил с самим Цезарем. Катулл был одним из тех талантливых провинциалов, которые устремлялись в Рим, чтобы реализовать там природные таланты, развить умственные силы. В столице он оказался в гуще художественных интересов и политических страстей. Если использовать выражение Тютчева, Катулл был, как и его прославленный современник Цицерон, «застигнут ночью Рима»; он оказался на переломе двух эпох, переходе от Республики к Империи. Но политическая карьера Катулла не вдохновляла, хотя по внутренним убеждениям он был демократом и республиканцем. Сердцевиной интересов Катулла неизменно были поэзия, мир личных переживаний.
КАТУЛЛ И «НЕОТЕРИКИ».
В Риме он оказался душой кружка молодых поэтов, которых Цицерон назвал «неотериками», т. е. «новыми поэтами», или «модернистами»; в него входили Валерий Катон, Гельвий Цинна, Корнелий Непот. Катулла, самую колоритную фигуру этого кружка, любили за дружелюбие, открытость и остроумие.
Неотерики вели богемный образ жизни. Было все: и любовные забавы с гетерами, и веселые ночные пирушки, и сочинение искрометных экспромтов, и тяжелое похмелье по утрам. На поэтических вечерах и застольях встречались не только поэты, но и политики, вельможи, люди разного социального статуса, объединенные любовью к изящной словесности. Иногда шумные собрания заканчивались тем, что разгоряченные вином поэты вступали в состязания: писали друг другу на восковых дощечках стихотворные импровизации, обменивались шутками, колкостями, эпиграммами. Небольшое состояние, которым владел Катулл, было быстро растрачено вследствие рассеянной жизни в Риме; его скромное имение также было заложено и перезаложено. В одном из стихотворений он говорит, что на него не дуют более приятные ветры, но «смертельный ветер», «целый ураган долгов».
Неотерики были во многом новаторами, они внесли свежую струю в римскую поэзию. Реформировали поэтический язык, придав ему живость и гибкость, избавив от тяжеловесности и высокопарности, например Квинта Энния (III в. до н. э.), тяготевшего к эпосу, вознамерившегося, как мы помним, сделаться римским Гомером. Конечно, неотерики были «грекофилами», поклонниками всего эллинского. Они считали для себя непременными две веши: познания в стиховедении и отделку стиля.
Неотерики ввели в римскую поэзию греческую метрику, мифологические мотивы. Новаторской была и общая направленность их поэзии.
В центре поэтического мира Катулла – психологическая жизнь индивида. Воспевал он дружбу (amicitia). В Риме дружба понималась и ценилась, прежде всего, в ее общественном смысле, как единение на почве политических интересов, как гражданская добродетель. Для Катулла же дружба – это душевная близость, сердечная привязанность. В этом он близок Цицерону.
Катулл славен, в первую очередь, своей любовной лирикой, поэтизирующей тонкие психологические переживания. Но это лишь одна сторона его наследия. Он – поэт широкого и разнообразного диапазона: и лирик, и «ученый поэт», и создатель «бранных стихов».
«УЧЕНЫЙ ПОЭТ». «АТТИС».
Катулл ориентировался на поэтов эллинистической эпохи, прежде всего на «александрийцев», таких, как Каллимах, Феокрит, которые группировались вокруг двора египетских царей Птоломеев. Александрийцы наряду с поэзией занимались наукой, осваивали любовно-мифологические сюжеты. Их произведения отличались высокой поэтической техникой. Катулл сделал переложение поэмы «Локон Береники» Каллимаха, а также выполнил вольный перевод эпиллия (т. е. малого эпоса) «Свадьба Пелея и Фетиды» неизвестного александрийского поэта.
Разрабатывал Катулл мифологические сюжеты: пример тому – его самое крупное стихотворное произведение эпиллий «Аттис». Герой – юноша, оставивший светскую жизнь и ставший жрецом Кибелы, фригийской богини плодородия. Празднества в честь Кибелы носили характер оргий, во время которых жрецы богини, впадая в неистовство, подвергали себя оскоплению. Эти жрецы называли себя «галлами»; отсюда название стихотворного размера, использованного Катуллом, – «галлиямбы». Кибела вселяет в Аттиса безумие, и ют, находясь в помрачении рассудка, себя оскопляет. Когда же наступает просветление, юноша горько сожалеет о содеянном:
Все, что сделал, все, что было, вспоминает Аттис, дрожа,
Понимает ясным взором, чем он стал, куда залетел.
С потрясенным сердцем снова идет он на берег морской,
Видит волн разбег широкий. Покатилися слезы из глаз,
«Мать моя, страна родная, о родная страна!
Я, бедняк, тебя покинул, словно раб и жалкий беглец.
На погибельную Иду ослепленный я убежал».
Стенания несчастного доходят до слуха безжалостной богини. Она распрягает львов, верно ей служащих, и посылает одного из них усмирить Аттиса:
Поспеши, мой друг свирепый, в богохульца ужас всели!
Пусть, охвачен темным страхом, возвратится в дебри лесов
Тот безумец, тот несчастный, кто бежал от власти моей.
Лев загоняет юношу обратно в лесную чащу. Там он и остается, покорным Кибеле.
Исследователи усматривают в сюжете поэмы как аллегорический смысл, так и автобиографические мотивы. Блок видел в «Аттисе» отзвук тревожных настроений Катулла перед лицом обостряющихся социальных конфликтов в Риме. Напомним, что поэт был современником заговора Катилины. Бытует и версия, согласно которой Катулл изобразил себя, неспособного вырваться из сетей безнадежной любви к Лесбии (о чем будет сказано ниже).
«БРАННЫЕ СТИХИ».
Катулл – поэт разносторонний. Он – мастер иронической инвективы, способен обрушиться на своих недругов, не стесняясь в словоупотреблении, что, впрочем, считалось в порядке вещей. В одной из инвектив он высмеивает самого Юлия Цезаря: стихотворение это проливает свет на образ жизни «золотой» молодежи.
В чудной дружбе два подлых негодяя,
Кот Мамурра и с ним похабник Цезарь!
Что тут дивного, эти же грязь и пятна
На развратнике Римском и Формийском.
Оба мечены клеймами распутства.
Оба гнилы, и оба полузнайки.
Ненасытны в грехах прелюбодейных.
Оба в тех же валяются постелях,
В чудной дружбе два подлых негодяя.
Стихотворение – свидетельство вызывающих любовных похождений Цезаря, которые ни для кого не были секретом в Риме. Но еще более антипатичен Катуллу друг Цезаря Мамурра, начальник инженерных войск. Вообще, поэт не жалует изящным слогом тех, кто ему антипатичен: «У Эмилии рот и зад друг друга стоят»; «Эгнаций зубы мочой чистит»; «Галл, ты воруешь в банях, берегись плетей»; «Вы, кабацкие, отбили у меня девчонку, берегитесь». Его эмоции – откровенные, а то и просто неконтролируемые. Руфа, отбившего у Катулла любовницу, поэт хочет унизить: у него «козлом пахнет подмышками», он – «кровосмеситель», «путается с матерью и сестрой».
Зачастую отношения между молодыми поэтами, друзьями Катулла, осложнялись соперничеством на литературной и особенно любовной почве. «Квинтий влюблен в Авфилену, – будь ему неладно», – сетует Катулл. Авфилене также достается, ибо она «берет, но не дает», «вдобавок блудит с родным дядей». Имея в виду какой-то любовный эпизод, его друзья Аврелий и Фурий посмеиваются над робостью Катулла: тот же им обещает: «Вот ужо я вам докажу, какой я мужчина».
Но Катулл нежен к верным друзьям. Омрачение дружбы тяжело переживает. Этим Катулл напоминает Пушкина, писавшего: «Друзья мои, прекрасен наш союз». Страдавшего от измен, познавшего «жар души, растраченной в пустыне». Катулл с готовностью делит радость близких товарищей, он счастлив, что Септимий и его возлюбленная Акме – взаимны в страсти.
С преувеличенным восторгом относится к более чем скромным поэтическим достижениям друзей. Сообщает другу Лицинию, что на поэтическом состязании он был так «зажжен» его блеском и остроумием, что даже лишился аппетита.
Пушкин сделал вольный перевод одного из стихотворений Катулла, пронизанного светлой жизнерадостной тональностью:
Пьяной горечью Фалерна
Чашу мне наполни, мальчик.
Так Постумия велела,
Председательница оргий.
Ты же прочь, речная влага,
И струей, вину враждебной,
Строгих постников довольствуй:
Чистый мне любезен Бахус.
Но, как отмечалось, самое значимое в лирике Катулла – цикл стихов, обращенных к женщине, которую он увековечил под именем Лесбия.
Римские поэты имели обыкновение не называть имен тех красавиц, которых они воспевали, а укрывали их под поэтическими именами. Имя Лесбия было навеяно сравнением возлюбленной Катулла с Сапфо, прославленной поэтессой, уроженкой острова Лесбос. Катулл ценил поэзию Сапфо и сделал переложение знаменитого стихотворения: «Тот мне видится ровней богам». Но стихотворение переадресовано Лесбии, женщине, которую любил Катулл:
Тот мне зрится ровней богам, над ними
Тот, коль суждено, возвышаться может,
Сладкий слышит смех, что меня, беднягу,
Всех лишает чувств, – на тебя лишь только,
Лесбия, взглянул.
2. Цикл Лесбии: интимный дневник поэта.
ПАЛАТИНСКАЯ ВЕНЕРА.
Кто же была Лесбия, воспетая Катуллом? Эта женщина пользовалась популярностью в светских кругах Рима. За красоту и вызывающее поведение она удостоилась прозвища Палатинская Венера. Ее настоящее имя было Клодия, а принадлежала она к патрицианской семье Клавдиев.
Широко известен был ее брат – политик Клодий Пульхр, упоминавшийся в главе о Цицероне, недруг знаменитого оратора. Плебеи Рима провозгласили Клодия своим вожаком. А он, опираясь на поддержку Цезаря, добился ряда законов, в частности о раздаче хлеба в пользу городских низов. Затем он встал во главе вооруженных отрядов, которые терроризировали римское население, и был убит в одной из уличных схваток. Имел он и весьма скандальную репутацию как человек аморальный.
Клодия была не менее яркой фигурой, чем ее брат. Ходили слухи, что она отравила своего мужа, Квинта Метелла Целера, сенатора, человека посредственного. При муже и особенно после его смерти Клодия отличалась вольностью поведения, вкушая плоды той эмансипации женщин, которая стала выразительной приметой жизни в Риме в последние десятилетия Республики. Несмотря на бурные романы, Клодия и после тридцати сохранила неувядаемую обольстительность: как и многие состоятельные римлянки, она неутомимо следила за собой. Вот какой увиделась она при первой встрече Катуллу:
«Цвет лица Клодии изумлял свежестью, кожа – упругостью и белизной, движения – грацией и свободой, – пишет В. Пронин в книге «Катулл». – Разумеется, все снадобья и ухищрения были использованы для поддержания божественного юного облика… Клодия даже не подкрашивала свои обольстительные губы и не сурьмила от природы чернью изогнутые ресницы. Низкий и ясный лоб – словно мрамор без малейшего изъяна, нос – совершенное явление красоты, овал лица – почти Фидисвой богини… Своим пышным, светло-каштановым волосам она придавала золотистый оттенок и укладывала в высокую прическу. Огромные, чуть косящие глаза Клодии постоянно меняют выражение: в них то нежность и кротость, то надменная уверенность, то грозный вызов могучей хищницы. И цвет глаз меняется – от безмятежной небесной лазури до взволнованной морской синевы».
вызывая восхищенные пересуды и завоевывая новых поклонников.
КАТУЛЛ И КЛОДИЯ.
Клодия не утаивала свои любовные увлечения. Поклонники тешили ее женское тщеславие. Но при этом она была образованна, интересовалась политикой, литературой, искусством, тянулась к людям одаренным и умным.
Как встретились поэт и светская красавица?
Мы не знаем конкретных обстоятельств, но, надо думать, они были уже наслышаны друг о друге. Конечно, бродившие по городу байки о светских победах неотразимой Клодии не могли не заинтриговать влюбчивого стихотворца. Но и честолюбивая Клодия умела «коллекционировать» всякого рода интересных и одаренных людей. А к поэзии была неравнодушна. Стремилась иметь среди поклонников и юных поэтов; иным даже оказывала материальную поддержку.
–7 лет моложе этой многоопытной женщины «бальзаковского» возраста.
Возможно, при первом знакомстве Катулл прочел ей какой-то мгновенно придуманный стихотворный экспромт, чем ее заинтересовал. Клодия умела оценить меткое слово, живость ума. Катулл был приглашен Клодией посетить ее роскошный дом. В это время умер любимый воробей красавицы. И поэт незамедлительно отозвался на это событие двумя стихотворными миниатюрами.
Бедный птенчик, любовь моей подружки.
Милых глаз ее он был ей дороже.
Слаще меда он был и знал хозяйку,
В стихотворении – катулловская ирония, легкое пародирование поминального обряда, надгробных речей; все это было высказано в шутливом и ласковом тоне. Оба стихотворения охотно цитировались в светских кругах Рима. Позднее другой замечательный поэт, Овидий, в подражание Катуллу сочинил элегию: «На смерть попугая».
«ИНТИМНЫЙ ДНЕВНИК».
В. Брюсов назвал стихотворный цикл Катулла, посвященный Лесбии, «интимным дневником поэта». Это было уникальное явление в римской поэзии. Почти восемь десятков стихотворений стали своеобразной стенограммой любовных переживаний поэта, самых разных, счастливых и горестных, этапов романа с Лесбией, длившегося несколько лет.
Их отношения развивались стремительно. Пылкость поэта нашла у Лесбии отклик. Они стали любовниками, Катулл чувствовал себя на вершине блаженства. Казалось, что он неспособен насытиться страстью:
Пусть ворчат старики – что нам их ропот,
За него не дадим монетки медной!
Пусть восходят и вновь заходят звезды, —
Помни: только лишь день погаснет краткий,
Дай же тысячу сто мне поцелуев,
Снова тысячу дай и снова сотню,
И до тысячи вновь, и снова до ста.
А когда мы дойдем до многих тысяч,
Чтобы сглазить не мог нас злой завистник,
Зная, сколько с тобой мы целовались.
В другом стихотворении Катулл признается, что полезней считать зыбучий песок ливийский, чем вести счет его с Лесбией поцелуям.
Возлюбленная видится ему совершенством. В одном из стихотворений упоминается Квинтия, известная прелестница: она «бела, стройна, высока». Но для Катулла не она эталон красавицы. В ней отсутствует то, что есть в Лесбии: грация, изящество, внутренняя порода женщины из патрицианского рода:
И вся изящества полна,
Она все прелести красавиц всей вселенной
В себе усвоила одна.
Несомненно, Катулл, как все влюбленные, пристрастен, наделяя Клодию безупречными достоинствами. Не к таким ли, как Катулл, обращены слова Шекспира: «Любовь слепа, и нас лишает глаз». А может быть, точнее: «Сердцу не прикажешь». И об этом также есть у Шекспира:
Они твои пороки видят ясно,
А сердце ни одной твоей вины
Не видит и с глазами не согласно.
Цикл стихов, посвященных Лесбии, будет волновать поколения читателей не только своей пронзительной подлинностью. В нем запечатлена глубоко индивидуальная и в то же время многократно повторенная ситуация. Это о ней сказал Гейне: «Эта старая история вечно новой остается». Сначала любовь взаимна, потом один остывает, охладевает, а другой любит. В чем тому причины? Они – многообразны. Может появиться третье лицо, а может просто угаснуть чувство. В истории с Катуллом первой охладела Лесбия. Нам не дано точно знать, что произошло, да и нужно ли это? Ничто не вечно под луной. Есть мнение, что Лесбия подсознательно «мстила» Катуллу за какие-то прошлые любовные неудачи. Не исключено, что поэт ей просто надоел, что у Лесбии, не привыкшей к длительным связям, появился кто-то другой. В неразделенной любви нет победителей. Обе стороны – проигравшие. Зато в выигрыше оказывается Поэзия.
Ты прежде, Лесбия, твердила,
Что лишь Катулл твой близкий друг
И что ни с кем иным житье тебе не мило,
Хотя б тебе Юпитер был супруг.
Как чтит любовник свет пустой,
Но так же как отцом, годов несущим бремя,
Бывает зять любим иль сын родной.
Катулл испытывает чувство, многим знакомое: чем холоднее Лесбия, чем больнее уязвляет она поэта, чем она «ничтожней и пошлей», тем сильнее он к ней влечется. Но не получившая должного отклика любовь, когда один – полон страсти, а другой – остывает, обретает какое-то новое качество. Лишается былой чистоты и непосредственности:
Но гасишь в нем любви огонь святой.
Поэтому Катулл корит себя, причем безжалостно, за неспособность совладать с собственной страстью. Вырвать Клодию из сердца. Никто до Катулла в античной поэзии не обнажал с такой открытостью собственную болезненно мятущуюся душу:
Катулл, измученный, оставь свои бредни,
Ведь то, что сгинуло, пора считать мертвым.
«терпеть», «быть твердым».
«И НЕНАВИЖУ, И ЛЮБЛЮ».
В конце концов, безответная, попранная любовь перерастает в свою противоположность. В ненависть. И тогда-то рождается прославленное двустишие:
Odi et amo, Quare id faciam, fortasse requiris.
Nescio, sed fieri sentio et excrucior.
Да, ненавижу и все же люблю! Как возможно, ты спросишь?
Не объясню я. Но так чувствую, смертно томясь.
(Пер. А. Петровского).
Е. Корш предложил свой вариант перевода, достаточно свободный: двустишие «расширилось» до четверостишия, появились рифмы, которых нет у Катулла:
Быть может, «почему?» ты спросишь. Я не знаю,
Но силу этих двух страстей
В себе я чувствую и сердцем всем страдаю.
Приведем и некоторые другие начальные строки перевода прославленного двустишия.
«Я ненавижу, люблю, люблю… зачем это делаю, спросишь?» (1850-е гг. В. Водовозов).
«Я ненавижу и вместе люблю – как же это?» (А. П. Тамбовский, 1896).
«Я ненавижу ее и люблю и, если ты спросишь…» (В. В. Уманов-Каплуновский, 1899).
«Я ненавижу и люблю…» (Згадай-Северский, 1910).
«Я, ненавидя, люблю. Зачем, быть может, ты спросишь…» (В. Байкин, 1918)
«И ненавижу ее, и люблю. Это чувство двойное» (Я. Э. Голосовкер, 1955).
«Я ненавижу любя. Возможно ли это, ты спросишь…» (Н. В. Вулих, 1963).
«Ненавидя – люблю. Как такое творю, может, спросишь?» (М. Амелин, 1999).
Как нетрудно заметить, поколения переводчиков настойчиво стремились передать трудно достижимый лаконизм и силу латинского подлинника.
Как и его любимая поэтесса Сапфо, Катулл воспринимает свое состояние как недуг, подлежащий излечению:
Помощь последнюю вы даже на смертном одре.
Киньте взор на меня, несчастливца, и, ежели чисто
Прожил я жизнь, из меня вырвите черный недуг!
«Обещания женщины надо доверять ветру или записывать их на воде», – такую мудрость извлек Катулл из общения с Лесбией. Он пробовал забыть ее, поступал так, как позднее советовал Овидий в стихотворном трактате: «Средства от любви». Пытался «переключиться» на другую. Хотел забыться в объятиях куртизанок. Но минутные наслаждения долго не могли убить истинное чувство. И это было не ново! «Если ты когда-нибудь любил, это не уходит», – писал Хемингуэй.
Со своими пусть кобелями дружит,
По три сотни обнимая их сразу,
Никого душой не любя, но печень
Каждому руша.
По ее вине иссушилось сердце,
Как степной цветок, проходящим плугом
Тронутый насмерть.
В этом стихотворении, ставящим точку в их отношениях, Катулл использует т. н.
Связь с Лесбией продолжалась три или четыре года. Чувства угасали, но разрыв произошел не сразу. В конце концов Катуллу стало ясно, что у него – счастливый соперник. А возможно, и не один.
Когда Катулл окончательно расстался с Лесбией, то, чтобы залечить душевную рану, отправился в годичное путешествие на Восток; он находился в свите Меммия, одного из богатейших людей Рима. Посещал города Малой Азии, могилу своего брата в Троаде. Видимо, когда Катулл вернулся в Рим, Лесбия попыталась восстановить отношения, но Катулл либо проявил характер, либо чувство уже угасло, как явствует из таких строк:
Прежней любви ей моей не дождаться,
Той, что убита ее же недугом,
Срезанный плугом.
Что касается Лесбии, то она еще некоторое время оставалась звездой римского бомонда. Среди ее известных любовников был Целий, начинающий оратор, ученик Цицерона. Этот светский жуир, соривший деньгами, по-видимому, был удачным соперником Катулла. Но если любовь Катулла к Лесбии имела своим результатом поэтические шедевры, то роман Лесбии с Целием завершился более чем прозаическим образом. Целий первый охладел к Лесбии, что больно ее уязвило. Желая ему отомстить, Лесбия подала на Целия в суд, обвинив его в попытке ее отравить. Защитником Целия выступил сам Цицерон. Желая рассчитаться с семьей Клодиев, особенно с братом Лесбии, его врагом, Цицерон аттестовал Лесбию как «подругу всех». Суд оправдал Целия, а репутация Лесбии после подобного скандала оказалась безнадежно подмоченной.
И все же рана, нанесенная Лесбией, оказалась трудноизлечимой. Возможно, что она ускорила раннюю кончину Катулла, последовавшую примерно через два года после возвращения из Вифании.
Некоторые исследователи выделяют в творчестве Катулла три этапа: до встречи с Лесбией, период их любви и годы после разрыва с ней.
Катулл был поэтом «миниатюристом». Мастером малой формы. Он опирался на опыт александрийцев, взял на вооружение их отдельные приемы. Но при этом оставался поэтом самобытным и оригинальным. Он создал ряд элегий, поистине образцовых, и положил начало этому жанру в римской поэзии: по стопам Катулла пошли Тибулл, Проперций, Гораций и Овидий.
Он удачно вводил в стихи просторечную лексику. Ученые филологи даже изучают на основании инвектив Катулла, анализа его «бранных» стихов латинские ругательства. Он также явил пример тщательной работы над словом. И достиг в этом плане счастливой выразительности. Он содействовал укоренению греческих размеров на римской почве; сам же был мастером стиха.
Лучшее у Катулла – его цикл, посвященный Лесбии. М. Л. Гаспаров заметил: «Значение Катулла в римской поэзии – не в том, что он страстно любил свою Лесбию и с непосредственной искренностью изливал свой пыл в стихах. Оно в том, что Катулл первый задумался о своей любви и стал писать не о женщине, которую он любит, а о любви как таковой». Может быть, здесь стоит внести небольшое дополнение. Глубокие переживания, вызванные отношениями с Лесбией, побудили Катулла задуматься о сущности любви, о ее природе. Греческая и римская литература знали разные ипостаси любви. Она могла быть чувственным наслаждением, как у Гомера; легким, приятным чувством, как у Анакреонта; «досугом», которому предается сильный пол, как правило, с гетерами, как у поэтов эпохи эллинизма; мучительной «болезнью», как у Сапфо. У Катулла любовь – это переживание, сопряженное с работой ума и сердца, душевными исканиями, захватывающими поэта безраздельно.
«Плеяда», особенно Пьер Ронсар. Из русских поэтов он был близок Батюшкову. И, конечно же, мимо него не мог пройти В цитировавшемся вольном переводе «Пьяной горечью Фалерна» Пушкин отозвался на светлый жизнерадостный пафос Катулла. При этом он отказался от воспроизведения тяжеловатого одиннадцатисложника, как в подлиннике, а использовал более динамичный и легкий четырехстопный хорей. В рецензии на книгу своего дяди В. Л. Пушкина «Путешествие N. N. в Париж и Лондон»
Пушкин ставит Катулла в один ряд с Вольтером как поэта, который проявляет себя «не только в обширных созданиях драмы и эпопей, но в игривости шутки и в забавах ума, вдохновленных ясною веселостью». Эта оценка важна для понимания поэтической природы самого Пушкина.
Валерий Брюсов, знаток, поклонник и переводчик римской поэзии, писал, что Катулл и поэты его поколения «первые в Риме дали создания в полном смысле лирические. Гений Катулла был лиричен в высшей степени, и его песни такой же интимный дневник жизни поэта, как стихи Гейне или Верлена». Одно из стихотворений Брюсова называется: «В духе Катулла».
Обманули твои, ах! поцелуи,
Я мечтал навсегда насытить жажду,
Но сегодня, как Скиф, без кубка стражду.
Ты солгал, о Насон, любимец бога!
Нет науки любви. И глядя строго,
Кто исторгнуть стрелу из сердца хочет.
Должно нам принимать богов решенья
Кротко: радости и любви мученья.