«ЛЯГУШКИ»
Первое представление пьесы состоялось на Ленеях в 405 г. до н. э. Пьеса не только получила первую награду, но, как уже упоминалось раньше, была так горячо встречена зрителями, что состоялось второе ее представление. Она посвящена критике идейных основ драматургии Еврипида и его сценических приемов. В то же время в ней немало высказываний Аристофана по вопросам внутренней и внешней политики Афин.
Однако Аристофан не сразу раскрывает свой идейный замысел. Наоборот, вначале речь идет о том, что за оскудением трагического творчества Дионис должен вывести из подземного царства прекрасного поэта Еврипида. Лишь в дальнейшем, после состязания в Аиде двух драматургов — Еврипида и Эсхила,— Дионис меняет свое первоначальное намерение и берет с собой на землю Эсхила.
Вероятно, толчком к написанию пьесы явилась смерть Еврипида и Софокла в 406 г. до н. э.
Проскений в «Лягушках» должен был представлять собой фасад дворца Плутона в Аиде. Центральная дверь проскения служила входом во дворец Плутона, а дом Геракла мог быть представлен одним из параскениев. Дионис появляется на орхестре в сопровождении своего слуги Ксанфия. Ксанфий едет на осле, на одном плече у него палка, к которой привязана поклажа хозяина. На Дионисе поверх плаща шафранного цвета надета шкура льва, кроме того, он запасся дубиной, чтобы больше походить на Геракла. На ногах у Диониса трагические котурны; по- видимому, у него был бутафорский живот, так как дальше Харон, перевозчик в царство мертвых, называет его брюханом. Дионис стучится в дом к Гераклу, чтобы расспросить у него о дороге в Аид. На стук выходит настоящий Геракл, и таким образом сразу же возникает забавная сценическая ситуация: сталкиваются два Геракла — настоящий и его комическое подобие. Узнав от Геракла дорогу в Аид, Дионис с Ксанфием отправляются в путь.
По греческим верованиям, дорога в Аид была не только трудной, но и полной всевозможных опасностей. В комически- пародийном преломлении «трудности » даются и в пьесе. Одна из них — это переправа через бездонное озеро. Перевозчик Харон сажает в лодку только Диониса, отказываясь взять раба, и Ксанфию приходится бежать кругом озера. Когда Дионис во время переправы говорит Харону, что тот неопытен в гребле, Харон заявляет, что стоит только приналечь на весло, как запоют болотные лебеди — лягушки,— и это облегчит греблю. Действительно, скоро из-за сцены слышится лягушачье пение, в котором есть звукоподражательный припев «брекекекекс, коакскоакс». Пение лягушек раздражает уставшего от гребли Диониса, и он требует, чтобы лягушки прекратили петь.
Происходит забавный дуэт между Дионисом и хором лягушек. Но вот наконец переправа окончена. Когда Дионис выходит из лодки, его уже встречает Ксанфий. Оба продолжают путь, то есть пересекают орхестру и подходят к дворцу Плутона. Слышится пение мистов — людей, которые при жизни были посвящены в элевсинские мистерии и из которых состоит хор комедии. Следует парод хора. Сначала издали слышатся призывы к элевсинскому двойнику Диониса Иакху прийти на луг и руководить необузданной пляской блаженных мистов. Когда же хор уже виден зрителям, он поет, что пришел, потрясая огненным факелом, Иакх — божественное светило ночного праздника. Яркими красками изображает хор пляску мистов.
Луг залит светом, старцы быстро передвигают ногам и забывают о печальной старости, о долгих тяжелых годах прежней жизни. Хор обращается с призывом прославить гимном Деметру. В конце парода, увлеченные буйной пляской хора, Дионис и Ксанфий сами пускаются в пляс. Узнав от хора, что перед ним дворец Плутона, Дионис стучится в ворота Аида. К нему выходит раб Плутона — Эак 36. Увидя перед собой Диониса, одетого в шкуру льва. Эак сначала принимает его за Геракла и начинает ругать за то, что он украл Кербера. Эак решает созвать всех подземных чудовищ для расправы с Гераклом.
Однако Дионис, желая избежать наказания, быстро обменивается костюмом с Ксанфием. Но в это время приходит рабыня Персефоны и от имени своей госпожи приветливо приглашает Геракла войти во дворец и принять там угощение. Ксанфий уже собирается войти во дворец, но Дионис его удерживает и заставляет снова надеть платье раба.
Эти переодевания повторяются три раза. Пришедший Эак перестает наконец понимать, кто же господин, кто раб,— и решает выпороть обоих, хотя мнимый Геракл и заявляет, что он бессмертный сын Зевса — Дионис. Выпоров обоих, Эак ведет их к Плутону: пусть сам господин разберется, кто из двух бог.
Дионис, Ксанфий и Эак покидают орхестру. Начинается парабаса, носящая в этой пьесе отчетливо выраженный политический характер. В ней есть выпад против вождя радикальной демократии Клеофонта, который был сторонником войны до победы и, следовательно, врагом Аристофана. Аристофан называет его болтуном и заодно попрекает матерью-фракиянкой.
В эпирреме содержится призыв к политической амнистии. Драматург говорит, что надо дать возможность загладить свою вину тем гражданам, которые попали в хитрые сети Фринпха (один из главарей олигархического правительства четырехсот) и поскользнулись. Ведь если даже рабы, только один раз принявшие участие в бою, получили право гражданства 37, то как же исключить из граждан тех, кто и сам не один раз воевал и чьи отцы тоже бились за город?
ворам-взломщикам. Услышав «словоизвитья », они нарекли Еврипида мудрейшим из людей, а он стал требовать передать ему трагический трон. Предстоит суд, причем судьей будет сам Дионис. Эак рассказывает и о Софокле, который довольствуется вторым местом; но если Еврипид победит в состязании Эсхила, тогда Софокл сам будет состязаться с Еврипидом. Входят Дионис, Эсхил и Еврипид. Начинается состязание поэтов. Оно составляет центральную часть всей пьесы.
Трагики появляются на орхестре, как бы продолжая ссору, начатую еще за сценой. Дионис старается успокоить их. Перед тем как приступить к состязанию, противники возносят моление богам — Эсхил Деметре, Еврипид своим особым божествам: питающему его Эфиру, поворотливому Языку, Понятливости и Ноздрям с тонким чутьем.
Еврипид порицает искусство Эсхила, упрекая его в архаичности драматических приемов: он сажал на сцене героя и героиню, покрыв их плащом, и те сидели в молчании38.
А хор, стуча ногами, песни
Четыре без конца бубнит, а те опять ни слова 39.
Тогда он дюжину еще добавит слов ходульных,
Гривастых и нахмуренных, страшилищ невозможных,
40
Таким образом, Еврипид указывает на недостаточное развитие действия в трагедиях Эсхила и на его якобы высокопарный язык. «Искусство Эсхила,— говорит Еврипид,— надуто брехней и тяжкими словами». Себя Еврипид хвалит за четкую композицию драмы, проявляющуюся уже в самом ее начале, в прологах. Уже первый персонаж, выходя на сцену, объяснял род драмы 41,
«от первых слов никто не оставался праздным», но говорили в драме все: и женщина, и раб, и господин, и девушка, и старуха. На восклицание Эсхила, не подлежит ли Еврипид за это смерти, последний отвечает:
Клянуся Аполлоном,
Я поступал как демократ 42.
Характеризуя свои драмы, Еврипид указывает, что в них он учил людей житейским делам:
Обдумать, видеть, понимать, обманывать, влюбляться,
43.
Он прибавляет, что в своих пьесах касался домашней жизни, и зритель тем легче мог судить об его искусстве. При всей утрировке бытописательские тенденции Еврипида схвачены верно, но как раз они и вызывают у Аристофана решительный протест. Устами Эсхила он изобличает Еврипида в том, что тот испортил людскую природу: «Теперь везде базарные зеваки, плуты, коварные злодеи». О себе же Эсхил говорит, что он создал драму, полную духа Ареса,—«Семеро против Фив». Это он поставил «Персов»— «лучшее свое творение»,— чтобы его сограждане всегда горели желанием побеждать врагов.
Поэт должен учить своих сограждан доброму, Эсхил хвалит себя за то, что он не создавал блудниц — Федр — и никогда не выводил на сцену влюбленной женщины. На замечание Еврипида, что не сам же он выдумал сказание о Федре, Эсхил отвечает:
Видит Зевс, это верно, но надо скрывать все позорные вещи поэтам.
Лишь полезное должен поэт прославлять 44.
«жалкими с виду на глазах у людей появлялись они». Еврипид научил людей празднословию, от этого опустели палестры и изнежились зады болтливых молокососов. Он стал показывать на сцене «сводней и дев, рожающих в храмах» 45. Вот откуда и происходит то, что город полон писаками, шутами, развлекающими народ обезьяньими шутками и не перестающими надумать его. И в то же время, поскольку гимнасии забыты, нет никого, кто мог бы нести факел на состязаниях.
Дальше спор трагиков переходит уже на вопросы слога, стихосложения п музыкальной композиции. Еврипид, который и раньше насмехался над туманным, с его точки зрения, и высокопарным слогом Эсхила, — первый переходит к нападению. Он высмеивает прологи Эсхила, упрекая его за неумение ясно и четко выражать свои мысли, а также и за употребление лишних слов. Отражая нападение противника, Эсхил, в свою очередь, высмеивает Еврипида за введение в трагедию выражений обыденной речи и за пристрастие к уменьшительным словам, например «шкурка», «кувшинчик», «мешочек ». Прологи, которые ему читает сам Еврипид, Эсхилу не нравятся, и он все время прерывает его насмешливыми словами: «кувшинчик потерял». Затем идут споры о достоинстве музыки того и другого поэта. Еврипид издевается над Эсхилом за постоянное повторение одного и того же припева, бессмысленно вставляемого в текст совершенно различных пьес. Кроме того, в хоровых партиях Эсхила Еврипид находит звукоподражание аккордам на кифаре, в соединении с совершенно бессмысленным текстом. Эсхил, в свою очередь, ставит в вину Еврипиду, что он свои песни заимствует у развратных женщин, применяет карийские, то есть варварские лады, заплачки, плясовые песенки. Для песен Еврипида требуется не лира, а ударный инструмент, производящий большой шум. Эсхил нападает и на манерность музыки Еврипида, который не только вводит новые лады, но и постоянно применяет в своих трагедиях монодии (1330 ст.). Необходимо заметить, что многое в этом музыкальном споре остается для нас неясным, так как мы обладаем лишь крайне скудными сведениями по древнегреческой музыке, а также и потому, что до нас дошла лишь незначительная часть произведений того и другого поэта.
Состязание кончается «взвешиванием » стихов обоих поэтов. На орхестру вносят большие весы, и Дионис предлагает противникам бросать на чаши весов стихи из их трагедий. Стихи Эсхила перевешивают — и он оказывается победителем. Дионис произносит свой приговор: он вернет на землю Эсхила.
Тщетно взывает Еврипид к Дионису помнить о богах, не нарушать данной ему клятвы и взять его с собой на землю. Дионис насмешливо отвечает Еврипиду, перефразируя его собственные стихи из «Ипполита»:
«Язык клялся, но выбран мной Эсхил» 46.
В эксоде Плутон 47, давая напутствие Эсхилу, поручает ему спасать Афины силой благих мыслей и перевоспитывать неразумных людей, которых так много. Уходя, Эсхил просит Плутона передать на время его отсутствия трагический трон Софоклу, считая его вторым по мудрости.
В «Лягушках» Аристофан дает наиболее полную и последовательную критику творчества Еврипида.
Он собрал и систематизировал все, что говорил в других комедиях и добавил много нового. Если раньше брались отдельные стороны творчества драматурга, встречавшие осуждение Аристофана (например, введение в трагедию монодий с повышенной эмоциональной окраской, снижение героического образа в трагедии и показ героев в жалком виде), то теперь Аристофан ставит вопрос шире и хочет показать роль Еврипида в развитии греческой трагедии и театра.
полное созвучие с породившей ее эпохой, а затем и полное, с точки зрения комедиографа, искажение сущности трагедии в творчестве Еврипида. Эсхил воспитывал своей поэзией бойцов Марафона и Саламина, а Еврипид испортил людскую породу. Всюду теперь мелкие люди, мелкие нездоровые страсти. Воздействие, оказываемое еврипидовской трагедией на нравственные устои общества, губительно. Эсхил, а его устами и Аристофан, особенно обвиняют Еврипида за то, что в его пьесах нашла отражение современная ему жизнь.
В этом споре мы не можем быть на стороне Аристофана. Раньше уже указывалось, что, если рассмотреть в самых общих чертах ход развития греческой трагедии от Эсхила до Еврипида, то он характеризуется нарастанием в ней интереса к живому человеку, какой он есть. И в этой эволюции греческой трагедии Еврипид с его стремлением к правдивому отражению жизни заслуженно занимает почетное место. Но как раз эта близость героев Еврипида к жизни и особые средства театральной выразительности, применявшиеся им, возмущали некоторых защитников старой трагедии, что можно видеть и по критике Аристофана в «Лягушках».
Мы не можем принять эристофановскую критику театра Еврипида, но мы должны объяснить ее. Объясняется же резкое отношение Аристофана тем, что драматургия Еврипида была для него одним из ярких проявлений современной ему духовной жизни. Так как в системе религиозных, нравственных, научных воззрений ясно обнаружились противоречия, нарушавшие прежнее политическое и моральное единство полиса, Аристофан не принимает ни новой философии софистов, ни новой поэзии, ни других течений общественной мысли своего времени. Он склонен усматривать в них лишь одни отрицательные черты. В этом сказывается ограниченность воззрений поэта, отражающего в своем творчестве взгляды и чаяния аттического крестьянства.
В «Лягушках» дается и критика трагедии Эсхила, некоторые недостатки которой, с точки зрения грека конца V в. до н. э., оттенены достаточно выразительно. Но в целом, по Аристофану, именно поэзия Эсхила благодаря своему высокоидейному содержанию и героическому духу является тем, что требуется для расцвета и славы родины.