Радциг С. И.: История древнегреческой литературы
Глава XX. Греческая литература в эпоху римского владычества

ГЛАВА XX
ГРЕЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА В ЭПОХУ РИМСКОГО ВЛАДЫЧЕСТВА

1. Римское завоевание и влияние его на культурную жизнь Греции. 2. Ранний период империи. Эпиграммы. Риторы, философы и историки. 3. Аттицизм и вторая софистика. 4. Плутарх. 5. Лукиан. б. Энциклопедические сочинения. Грамматики и лексикографы. 7. Начало христианской литературы. «Священное писание».

1. РИМСКОЕ ЗАВОЕВАНИЕ И ВЛИЯНИЕ ЕГО НА КУЛЬТУРНУЮ ЖИЗНЬ ГРЕЦИИ

подготовлялись постепенно, еще в период эллинизма, по мере того как римляне стали вмешиваться в дела Греции. Сами римляне признавали, что только «лучшие», т. е. богатые, люди в Греции стояли за союз с ними и приглашали их для улаживания своих дел — а под этим разумелось обеспечение их интересов, — тогда как народные массы и все недовольные существующим положением выступали против них (Ливии, «История», XXXV, 34, 3). В течение двух столетий римляне по известному своему принципу divide et impera — «разделяй и властвуй» —добились господства над греками. В 196 г. римский полководец Т. Квинкций Фламинин, победив македонского царя Филиппа V, торжественно на Истмийских играх в Коринфе объявил от имени римского правительства свободу Греции (Ливии, XXXIII, 32, 5). Однако вскоре же грекам пришлось узнать, что значила на деле эта «свобода»: владычество македонян они сменъ ли на владычество римлян. Естественно, что это повело к новой борьбе, которая временно разрешилась в 146 г. превращением балканской Греции в римскую провинцию (причем был взят и разрушен богатейший город Коринф), а закончилась покорением и остальных областей греческого мира.

Подчиняя греков, римляне приобретали не только материальные¹ богатства, но и большие моральные ценности греческой культуры. Это было очень метко определено римским поэтом Горацием в следующих стихах («Послания», II, 1, 636 — 637):

Греция, пленницей став, победителей грубых пленила,
В Лацийум сельский искусства внесла.

— разлагающее действие оказывало это завоевание на греков. Хотя власть Рима оставляла большую самостоятельность греческим городам и в большинстве случаев не касалась их внутренней жизни, однако она ложилась на них тяжелым бременем, так как населению приходилось жестоко страдать от произвола римских наместников и действовавших под их покровительством разных дельцов, особенно откупщиков податей, публиканов, как это видно из речей и писем римского оратора Цицерона. Недаром же в 88 г., когда Понтийский царь Митридат VI Эвпатор начал войну против римлян, по его призыву дружно поднялись города Греции и Малой Азии. Это восстание было жестоко подавлено римским полководцем Суллой, и в 86 г. до н. э. Афины были захвачены и разгромлены. Политическая борьба в самом Риме также тяжело отражалась на населении греческих городов, так как с него взыскивались средства на ведение междоусобных войн и военные действия часто велись в его областях. Так, столкновение Юлия Цезаря с Помпеем в 49 г. произошло при Диррахии (в Эпире) и при Фарсале (в Фесалии), а завершилось боями в Александрии, причем сгорела знаменитая «царская» библиотека. После убийства Юлия Цезаря республиканцы с Брутом и Кассием во главе направились собирать войска в Грецию и Малую Азию, и peшительное сражение с их новыми противниками разыгралось в 42 г. при Филиппах (в Македонии), а война Октавиана с Антонием в 31 и 30 гг. завершилась битвами при Актии на море у берегов Эпира и в Александрии. Результаты этих событий выразились в явном истощении и оскудении материальных и моральных сил Греции. Историк Полибий в середине II в. до н. э. отмечал упадок хозяйственной жизни и обезлюдение страны («История», XXXVII, 9,5 — 8). В середине I в. Сервий Сульпиций, утешая Цицерона по случаю смерти его любимой дочери, указывал на крупные общественные бедствия — на то, что лежат в развалинах целые города: Коринф, Эгина, Мегары, Пирей («К близким», IV, 5, 4). А в конце I в. до н. э. географ Страбон говорил о плачевном состоянии многих областей Греции — Спарты, Мессены, Аркадии, Беотии, Этолии1. В этих условиях и надо искать причину упадка греческой культуры и литературы, который стал заметен уже в последнюю пору эллинизма — со II в. до н. э.

Поскольку Рим сделался владыкой вселенной и политическим центром, он стал привлекать к себе и торговцев, и ремесленников, и строителей, и художников, и писателей — всех, кто хотел выдвинуться, сделать карьеру. Греческая литература и наука стали делать быстрые успехи в Риме. Греческий язык сделался там языком высшего общества, передовой аристократии, как видно особенно на примере фамилии Сципионов. Первые римские историки-летописцы (анналисты) писали на греческом языке, например Фабий Пиктор. Однако в Рим из Греции потянулись далеко не лучшие люди, а по преимуществу различные искатели счастья или карьеристы, утратившие чувство родины, и потому у многих римлян складывалось о них нелестное мнение: они называли их презрительно «греченки» (graeculi) и относились к ним с подозрением, боясь их вредного влияния на молодежь. Таков был прославившийся своей строгостью Марк Порций Катон. Однако и он в своих сочинениях обнаруживает хорошее знакомство с греческой литературой, а под конец жизни занялся даже изучением греческого языка. Это — наглядный показатель того значения, которое приобрела греческая культура в жизни римлян. Большую роль в ее распространении сами римляне приписывали пребыванию у них в 168 г. греческого философа стоической школы (см. с. 387) Кратета, который знакомил их с греческой литературой. Затем в 155 г. из Афин прибыло посольство в составе академика КарнеадаДиогена и перипатетика Критолая. Римская молодежь с восторгом слушала их лекции. Особенно важную роль сыграло пребывание в Риме стоического философа (180—110 гг. до н. э.) и историка Полибия. Оба они входили в кружок Сципиона Эмилиана (185—129 гг. до н. э.) и сделались руководителями и вдохновителями передовой римской аристократии. Книга Панетия «О долге» позднее послужила основой для сочинения Цицерона «Об обязанностях». В ней Панетий проводил мысль о необходимости для мудрого быть в постоянной готовности и бдительности ко всяким ударам судьбы (Авл. Геллий, «Аттические ночи», XIII, 28). Однако по временам прежняя подозрительность давала себя знать, как видно из запрещения греческих риторских школ, наложенного в 92 г. по настоянию известного оратора Красса.

Крупнейшим представителем греческой литературы II в. до н. э. был (прибл. 203—120 гг. до н. э.), бывший весьма деятельным проводником греческих просветительных идей в римском обществе. Полибий был сыном стратега (вождя) Ахейского союза и сам в 169 г. занимал важную должность начальника конницы. По окончании третьей Македонской войны (171 — 167 гг.) он как видный общественный деятель был взят в качестве заложника в Рим и провел там 16 лет (166—150 гг.). Живя в доме Эмилия Павла, победителя в этой войне, он сблизился с выдающимися представителями римской передовой аристократии, особенно с Сципионом Эмилианом, сыном Эмилия Павла, усыновленным одним из Сципионов, и оказал на них сильнейшее влияние. В «Истории» Полибия (XXXII, 9—10) сохранился интересный рассказ о начале его дружбы с Сципионом и блестящая характеристика этого деятеля (XXXII, 11 — 16). Благодаря своим связям с руководителями римской политики Полибий получил возможность вернуться на родину и не раз оказывал помощь своим соотечественникам, особенно городам Пелопоннеса при новой организации их.

Полибий застал Рим на высоте его могущества, которое особенно поражало его в противоположность раздираемой междоусобицами Греции, и он сделался искренним поклонником римского государственного строя, который описал в VI книге своей «Истории» (сохранилась только в отрывках). Несмотря на полученную свободу, Полибий сопровождал Сципиона Эмилиана в его походах и, как очевидец, описал взятие и разрушение городов Карфагена в 146 г. и Нуманции в Испании в 133 г. до н. э.

Полибий был высоко образованным человеком, воспитанным в духе учений Аристотеля. Он был автором огромного исторического труда в 40 книгах — «Всемирной истории», как он его называл. Он имел в виду (XL, 14) продолжать подобный же труд Тимея (см. гл. XIX, с. 388). После беглого обзора в первых двух книгах событий со времени царя Пирра (начало III в. до н. э.) он начинает систематический рассказ с 220 г., описывает события II Пунической войны и доводит изложение до 146 г., кончая разрушением Карфагена и Коринфа. Его главная задача — показать, как римляне в короткий срок, в течение пятидесяти трех лет, подчинили своей власти почти весь известный в то время мир, и он объясняет это прочностью организации Рима.

Унаследовав политические взгляды Аристотеля о трех лучших видах государственного устройства, он по-своему изменил их, признав в Риме счастливое соединение этих трех форм — монархии в виде магистратуры, аристократии в сенате и демократии в комициях (народном собрании). Этот взгляд был потом усвоен римскими политическими деятелями.

и объективностью: прославляя римлян, он отдает дань справедливости и смертельному врагу их — Ганнибалу. Правда, он не может скрыть своих личных симпатий к вождям Ахейского союза Филопемену и Арату и к представителям круга Сципионов. Некоторые моменты он излагал как очевидец, для освещения других событий почерпнул сведения из архивов. Всюду он руководствовался своим собственным политическим и военным опытом, а также знанием географии, ради чего сам предпринимал путешествия. Так, он лично осматривал путь Ганнибала через Альпы.

Полибий называет свою историю «прагматической», обращая главное внимание на политические и военные события, и излагает их в логической последовательности, учитывая причины и последствия. При этом в истории он видит полезное поучение для политических деятелей. Изложение его отличается простотой и даже некоторой сухостью, которая иногда оживляется речами, построенными по правилам риторики. К сожалению, от этого большого труда Полибия сохранилась лишь малая часть — пять первых книг и довольно значительные отрывки из других.

Сочинение Полибия заслужило общее признание; автора называли даже вторым Фукидидом. Ввиду высокой ценности этого труда им много пользовались последующие историки, как, например, римский историк Ливий. Описание римского государственного и общественного устройства в отрывках VI книги принадлежит к числу замечательных произведений исторической мысли.

Полибию принадлежали и еще некоторые исторические труды, как «Жизнеописание Филопемена», «История Нумантийской войны», «О тактике»; но эти сочинения не сохранились.

Из ученых, оказавших сильное влияние на римлян, надо указать еще на из Апамеи (прибл. 135—51 гг. до н. э.), который в самом начале I в. до н. э. предпринимал с научной целью путешествие на запад — в Испанию, Галлию, северную Африку, причем заезжал и в Рим. Его сочинением «Об Океане» много пользовался впоследствии Страбон. Позднее Посидоний основал школу на острове Родосе и в качестве посла от этого государства в 86 г. вторично приезжал в Рим, где и увлек своим преподаванием молодежь. К нему на Родос приезжали учиться Цицерон, Помпей и другие. Посидоний был весьма разносторонним ученым. Он занимался стоической философией как ученик Панетия, но придал ей несколько мистическое направление, причем оправдывал рабовладение. Он оказал сильное влияние на Цицерона (особенно в сочинениях «О гадании» и «О природе богов»), В области истории Посидоний продолжил труд Полибия и довел изложение до 82 г. до н. э., отдавая свои симпатии нобилитету. Этот труд его не сохранился, но известно, что им пользовались позднейшие греческие историки — Диодор, Плутарх, Аппиан и римские историки Цицерон, Юлий Цезарь, Саллюстий, Ливии и Тацит, — проводя его концепцию об идеальной простоте и нравственной чистоте первобытных людей, а также его аристократическую точку зрения.

Еще можем назвать Филодема (I в. до н. э.), представителя, хотя и поверхностного, эпикурейской философии, отрывки из произведений которого сохранились в папирусе из Геркуланея. Он же известен нам как автор ряда эпиграмм, хотя и неглубоких по содержанию, но остроумных и изящных по форме.

Антипатр Сидонский (конец II в. до н. э.) и Архий из Антиохии (начало I в. до н. э.) по собственной инициативе приехали в Рим и пользовались большим успехом как поэты-импровизаторы. Римский собиратель учености Авл Геллий (II в. н. э.) ставил Антипатра на один уровень с Анакреонтом, но мы не можем этого проверить. До нас дошло лишь несколько его эпиграмм, содержащих по преимуществу характеристики древних поэтов. Ему, может быть, принадлежат некоторые из так называемых «анакреонтических» стихотворений. Архий известен нам главным образом по речи Цицерона 62 г., где оратор, превознося значение поэтического таланта, этим самым оправдывает дарование ему прав римского гражданства. По-видимому, Архию обязан римский поэт Катулл (прибл. 8 7—5 4 гг. до н. э.) своим увлечением поэзией Каллимаха.

Мелеагр из Гадары (в Палестине) конца II и начала I в. до н. э. От него сохранилось около 130 произведений сатирического и любовного содержания. Он первый составил сборник — Антологию — (букв, «цветник») из произведений 40 поэтов под названием «Венок», которые впоследствии были включены в так называемую «Палатинскую антологию», сохранившуюся до нашего времени (см. гл. XXI, с. 451).

2. РАННИЙ ПЕРИОД ИМПЕРИИ. ЭПИГРАММЫ. РИТОРЫ, ФИЛОСОФЫ И ИСТОРИКИ

Укрепление расшатавшегося рабовладельческого строя путем установления военной диктатуры в виде «принципата» Октавиана Августа было началом империи. Установление этого нового порядка в огромном римском государстве принесло на первых порах умиротворение — «римский мир» (pax Romana), как тогда говорили, который был так необходим для развития всей экономической и культурной жизни. Греческие области, как и другие римские провинции, испытали некоторое облегчение, освободившись от произвола ежегодно сменявшихся наместников и от поборов на бесконечные войны. Но это улучшение было временным, так как основные противоречия рабовладельческого строя оставались неразрешенными и даже еще более возрастали. Сельское население покидало насиженные места и устремлялось в большие города, рассчитывая на. всевозможные подачки и живя впроголодь. Оно сливалось там с толпами рабов и вольноотпущенников, число которых бесконечно множилось, так как содержание рабов явно не окупалось для хозяев, и с толпами различных «варваров», торговцев и ремесленников, ищущих счастья и приносивших свой фольклор, свои сказки, поверья, религиозные представления и обычаи²

В то время как римская литература в конце I в. до н. э. и в начале I в. н. э. переживала свой «золотой век», греческая литература оказывалась на положении «провинциальной», так как лучшие силы тяготели к центру и, принадлежа по преимуществу к высшему, эксплуататорскому кругу, не могли быть выразителями народных интересов. Лучшие представители литературы этого времени посвящают себя разным видам научной работы, находя в ней спасение от неприглядной действительности. Голос же простых людей слышится в мелких жанрах, по преимуществу в эпиграммах.

* * *

Греческая поэзия времени Августа известна нам по эпиграммам Кринагора и Антипатра он прославляет рождение Друса Германика и Антонии и выражает надежду на соединение в их лицах двух домов — Юлиев и Антониев («Палатинская антология», XI, 419).

Интересна эпиграмма Антипатра Фессалоникского, в которой он говорит об изобретении водяной мельницы, выражая чувства трудящегося человека.

Дайте рукам отдохнуть, мукомолки; спокойно дремлите,
Хоть бы про близкий рассвет громко петух голосил:
Нимфам пучины речной ваш труд поручила Деметра;

Видите? Ось завертелась, а оси крученые спицы
С рокотом движут глухим тяжесть двух пар жерновов.
Снова нам век наступил золотой: без труда и усилий
Начали снова вкушать дар мы Деметры святой.
«Палатинская антология», XI, 418, перевод Ф. Ф. Зелинского)

Маркс приводит эту эпиграмму как образец тех мечтаний об освобождении от тяжести труда, которым с давних пор предавались люди³.

Эпиграммы насмешливого характера писали Лукилий и Никарх — 68). Они осмеивали философов, атлетов и т. п. Лукилий описывает, например, жалкую долю бедняка, у которого и мышь ничего не найдет («Палатинская антология», XI, 391, ср. XI, 338). Аммиан описывал роскошь богачей, от которой приходится бежать бедняку («Палатинская антология», XI, 413).

Черты явного упадка видны в эпиграммах Руфина Стратона из Сард времени Антонинов (138 —192 гг.). Они служат предвестием политической анархии конца II в. н. э.

При общем упадке художественного творчества в Греции в период империи наибольшее развитие получила проза, особенно историческая и риторическая, отчасти и философская. Явным признаком упадка у многих писателей является равнодушное отношение к стилю речи. Только в риторических сочинениях еще чувствуется важное значение этой стороны. А вместе с тем риторические школы сделались главными распространителями образования, и потому естественно, что риторика наложила свой отпечаток на всю литературу этого времени.

Ко времени Августа относится деятельность целого ряда выдающихся ученых риторов — Кекилия (Цецилия) Калактинского, Зенона, Деметрия, Аммея и Дионисия Галикарнасского. Они внесли новую струю, стараясь оживить интерес к выдающимся писателям периода высшего расцвета греческой культуры. Среди них главная роль принадлежала Кекилию и Дионисию. Но, к сожалению, произведения первого известны нам только по указаниям других авторов. Видно, что он оказал сильное влияние на своего современника Дионисия.

Галикарнасский, как видно из его собственных слов («Римская археология», 1, 7), прибыл в Рим в 30 г. до н. э. и начал свою деятельность в качестве учителя в знатных римских семьях. Сохранился ряд его интересных сочинений, каковы, например, «О старинных ораторах», где после небольшого общего введения следует специальные части о Лисии, Исократе, Исее и «Об удивительной силе красноречия Демосфена»; к этому примыкают статьи «О Динархе» и «О Фукидиде». Кроме того, ему принадлежит «Риторика», в которой даются наставления для написания разного рода торжественных (эпидиктических) речей, и в виде приложения к ней объяснительные замечания о пользовании фигурами, предостережения против возможных в работе над речами ошибок и критике их. Большой литературный интерес представляют также его «Письма» — два к ритору Аммею и одно к неизвестному нам Гнею Помпею Гемину. В них он развивает свое понимание литературного стиля и проводит интересные параллели между разными ораторами и писателями — между Демосфеном и Платоном не в пользу последнего, между Фукидидом и Геродотом, опровергает мнение некоторых, будто Демосфен пользовался высказываниями Аристотеля, и обосновывает свой взгляд тем, что большинство речей Демосфена было произнесено еще до того, как была написана «Риторика» Аристотеля. Не меньшее значение имеет сочинение «О сочетании слов». Тут автор говорит о соотношении между мыслью и словом, о частях речи, о мелодии и ритме речи и о трех видах сочетаний — суровом, гладком и умеренном (146). Все высказывания сопровождаются примерами, а иногда и цитатами.

Все названные сочинения Дионисия показывают его глубокое знание предмета и специальной литературы, особенно Аристотеля, Феофраста и других, и острое критическое чутье. Как тонкий знаток языка и стиля, он дал много метких и ценных характеристик писателей, а в некоторых случаях сумел отделить от подлинных сочинения подложные. Он указывал на большую важность для начинающих авторов руководствоваться образцами старых, особенно знаменитых аттических писателей, высоко ставил простоту и изящную выразительность и образность Лисия и восхищался Демосфеном, считая его величайшим оратором. Вместе с тем он решительно восставал против распространенной в его время вычурности и напыщенности так называемого азиатского стиля — «азианизма» (см. гл. XIX, с. 389—390). Кекилий и Дионисий — предшественники «аттицизма», пышно развившегося во II в. н. э.

Плодом исторических занятий Дионисия был большой труд «Древняя история Рима» («Римская археология») в 20 книгах, где излагалась римская история от древнейших времен до I Пунической войны. Но из этого сочинения сохранились лишь первые девять книг и отрывки десятой и одиннадцатой. Дионисий использовал труды предшественников, так называемых «анналистов» (летописцев), ввел в свой рассказ материалы древних преданий, обычаев и учреждений. Все это придает ценность его труду. Но серьезным недостатком его является отсутствие критики, непонимание политической обстановки и т. д., а изложение часто сбивается на риторскую декламацию и значительно уступает выразительному и художественному рассказу современного ему римского историка Ливия.

Среди образцов литературной критики I в. н. э. заслуживает серьезного внимания сочинение неизвестного автора, наугад названного переписчиком: или Лонгина, под заголовком «О возвышенном». Автор задается вопросом, в чем состоит возвышенность стиля, и указывает средства для достижения ее: полнота мыслей и творческий подъем, а также соответствующие этому фигуры речи, благородный язык и сочетание слов. Он обращает внимание на то, что эта возвышенность стиля присуща прежним писателям, но отсутствует у современных. Подобно Дионисию, он нападает на напыщенность азиатского стиля и на сухость и крайний натурализм произведений последнего времени. Наконец, автор задается вопросом о причинах упадка литературы и объясняет это отчасти утратой свободы и демократического строя, возбуждавшего в гражданах соревнование, отчасти моральным упадком. Он придает большое значение поэтическому вдохновению, вводя, таким образом, до некоторой степени мистический элемент. Автор отмечает сильные моменты у Гомера, Эсхила, Демосфена, характеризует изображение страсти у Сапфо и т. д. Сочинение «О возвышенном», впервые обнаруженное в 1554 г., имело большой успех в новое время.

К трактату «О возвышенном» близко примыкает и по времени и по характеру другой трактат — «О стиле», автором которого считали какого-то Деметрия «Риторики» Аристотеля и, хотя уступает по значению трактату «О возвышенном», все же содержит много ценных мыслей. Автор его подробно излагает теорию периодической речи, показывает структуру периода, которая определяется сочетанием «колен». Эти «колена», по его мысли, являются как бы опорными камнями, на которых держится свод постройки (13). Он различает несколько форм стиля: величавый, изящный, мощный, ходульный, скудный, безвкусный, небрежный. Каждый из этих видов стиля должен выражать определенное содержание. «Надо стараться, — пишет автор, — употреблять слова, находящиеся в соответствии с предметом» (276).

Из историков времен Августа надо отметить прежде всего Диодора Сицилийского (прибл. 90 — 21 гг. до н. э.), написавшего большое историческое сочинение в 40 книгах под названием «Исторической библиотеки». Из этого сочинения сохранилось 15 книг (I — V и XI — XX) и отрывки из других. Это сочинение содержит всеобщую историю средиземноморских народов: египтян, эфиопов, вавилонян, греков, римлян и др. — с мифических времен до смерти Юлия Цезаря. Этот исторический труд имеет до некоторой степени энциклопедический характер, так как, кроме политической истории, дает сведения по истории учреждений и нравов того времени, касается искусств и литературы.

Как историк Диодор не представляет ничего оригинального, он только пересказывает труды своих предшественников, не проявляя критического отношения к этим материалам. Ценность его труда определяется главным образом тем, что он до некоторой степени возмещает утраченные произведения более знаменитых авторов: например, XVIII — XX книги содержат историю преемников Александра Македонского, интересную характеристику Деметрия Полиоркета и т. д. У него же мы находим сведения о сочинениях Эвгемера и Ямбула (см. гл. XIX).

Страбон (63 г. до н. э. — 19 г. н. э.) из Амасии в Понте. Он занимался историей и географией, но особенную известность приобрел как географ. Мы имеем его «Географию» в 17 книгах, из которых первые две посвящены общим вопросам физической и математической географии, в III — X дается география Европы, в XI — XVI география Азии и в XVII — география Африки, главным образом Египта. Это сочинение основано на большом научном материале, почерпнутом частью из научных трудов его предшественников, как Посидоний, Эратосфен и другие, отчасти из личных наблюдений во время далеких путешествий. Он объездил, как сам говорит (II, 5, 11, р. 117), столько стран, сколько ни один человек до него. В исторических вопросах, которым он уделяет значительное место, он проводит моральную точку зрения (I, 1, 23, р. 13). Изложение его неровное и зависит от материала, которым он располагает. Он бегло рассказывает о Британии, гораздо подробнее об Испании и Галлии, любопытные подробности приводит об Индии. У него мы находим обстоятельное описание Александрии, Коринфа и некоторых других городов, торговли на острове Делосе и т. д. Автор обильно пользуется данными художественной литературы, занимаясь, например, вопросами гомеровской географии. Он сообщает много сведений по истории литературы, по мифологии и по разным отраслям знания; говоря об отдельных городах, он попутно рассказывает о знаменитых людях, местных уроженцах, прославляет мирную политику Августа и Тиберия (VI, 4,2, р. 288) и т. д. Он делает попытку критически разобраться в сообщаемом материале, хотя это и не всегда ему удается. За изяществом изложения он не гонится. Язык его прост и ясен, но совершенно бесцветен.

Многосторонним писателем был Николай известностью пользовалась его «Всемирная история» в 144 книгах, излагавшая события с древнейших времен до 4 г. н. э. В первых 120 книгах это была компиляция из трудов предшественников, в последних же он описывал события своего времени как непосредственный свидетель. Но из этого сочинения имеются только отрывки. Особенно интересны отрывки, драматически описывающие жизнь при дворе Ирода, а также рассказ о смерти Юлия Цезаря. Отрывки свидетельствуют о художественном мастерстве писателя.

Несколько исторических трудов принадлежало нумидийскому царьку Юбе II (умер в 20 г. н. э.): «Римская история», «История живописи», «История театра». Эти произведения не сохранились и известны нам потому, что ими пользовались позднейшие писатели. К этому же времени относится и очерк греческой мифологий, известный под названием «Библиотеки Аполлодора», о котором мы говорили выше (гл. XIX).

Труды Диодора, Страбона, Николая Дамасского и т. п. явно свидетельствуют о потребности общества в популярных книгах, которые могли бы заменить обращение к специальным исследованиям предмета.

так что могли уже вносить свой вклад в образование нового миросозерцания. В этом отношении заслуживает внимания историк Иосиф Флавий и философ Филон.

Представителями стоической школы в I в. н. э. были Корнут, учитель римских поэтов Персия и Лукана, и Мусоний Руф«Очерк преданий по греческому богословию». Вся греческая религия рационализируется и сводится к аллегорическим образам. Образцом такой символической литературы может служить «Картина» Кебета (конец I в. н. э.).

3. АТТИЦИЗМ И ВТОРАЯ СОФИСТИКА

Во II в. н. э. при императоре Адриане (117—138 гг. н. э.) после длительных волнений и борьбы разных претендентов за власть наступила временная стабилизация. Это открыло возможность для некоторого культурного подъема, в котором отдельные ученые усмотрели даже признаки «золотого века». Но этот подъем был лишь внешним. Строились и росли новые города, как, например, Адрианополь, Фессалоника (современные Салоники), Птолемаида и Тивериада (в Финикии), Пальмира (между Сирией и Месопотамией), Смирна (в Малой Азии) и особенно Антиохия, но зато многие города были разрушены или пришли в упадок, превратившись в захолустье, например Коринф, Мегары и др. (Плутарх, «Об упадке оракулов», 8, р. 413 F; Дион Хрисостом, VII, 34 и 42). Пелла, бывшая прежде столицей Македонии, представляла, по свидетельству Диона Хрисостома, груду кирпичей (XXXIII, 27). В Аттике истощились знаменитые Лаврийские серебряные рудники (Страбон, IX, 1, 23, р. 399). Афины сохраняли только память своей былой славы. Местное производство в греческих городах замерло, и населению приходилось пользоваться по преимуществу привозными продуктами, платя за них высокие цены, как видно из надписей, сохранивших распоряжения властей.

язык. Поэтому характерным явлением литературы этого времени было то, что она создавалась людьми самого разнообразного происхождения; тут мы встречаем сирийца Лукиана из Самосаты, Биона Борисфенского из Ольбии, Мелеагра из Гадары в Палестине, Афинея из Невкратиса в Египте, Диона Хрисостома из Прусы в Вифинии и т. д. В городах большинство населения составляли рабы. Но они уже становились бременем для своих хозяев, так как не окупалось их содержание. Свободное сельское население оказалось в полной зависимости от богатых землевладельцев. В 172 г. в Египте вспыхнуло крупное восстание так называемых «буколов» (пастухов). Обнищавшие свободные люди, рабы, вольноотпущенники и разноплеменные «варвары» — все объединялись в общем протесте против условий жизни, а более смелые из них пополняли армию разбойников, которая пользовалась поддержкой мирного населения. Вот почему разбойникам отводится много места в романах этого времени, появляется даже тип благородного разбойника. Это — явный симптом надвигающегося крушения всей античной системы.

«Население, — читаем мы у Энгельса, — все больше и больше разделялось на три класса, представлявшие собой смесь самых разнообразных элементов и народностей: богачи, среди которых было не мало вольноотпущенных рабов (см. Петрония), крупных землевладельцев, ростовщиков, или тех и других вместе, вроде дяди христианства Сенеки; неимущие свободные — в Риме их кормило и увеселяло государство, в провинциях же им предоставлялось самим заботиться о себе; наконец, огромная масса рабов»⁴.

Чувствуя себя постоянно под угрозой взрыва гнева со стороны угнетенных низов, разбогатевшие магнаты искали поддержки у высшей власти и в то же время старались в глазах народа разыгрывать роль «благодетелей», оплачивая почетные титулы богатыми пожертвованиями, раздачами продуктов и роскошными постройками. В числе горячих поклонников греческой культуры был сам император Адриан, который щедро покровительствовал греческим художникам и писателям. Приближенные, естественно, старались подражать его примеру. Среди них особенную известность приобрел уроженец Аттики, крупный богач Герод (Ирод), получивший даже прозвище «Аттика». Он соорудил в Афинах грандиозный стадион, заново отстроил храм Зевса, начатый еще Писистратом, Одеон — театральную постройку, остатки которой в настоящее время снова приспособлены для представлений. Афины, как и многие другие города, были украшены памятниками и статуями таких «благодетелей» и надписями с почетными постановлениями в честь них, отчасти сохранившимися до сего времени.

Стремление оживить былую славу Афин продолжалось и при преемниках Адриана и отчасти даже в III в. н. э. Антониной Пием (138 —161 гг. н. э.) в Афинах была учреждена школа риторики, а Марком Аврелием (161 — 180 гг. н. э.) четыре кафедры философии — академической, перипатетической, стоической и эпикурейской. Однако покровительство богачей и высокопоставленных людей имело и обратную сторону, так как часто делало из философов параситов-прихлебателей. Это было едко осмеяно замечательным сатириком Лукианом, а затем дало основание Марксу говорить, что в то время философы в большинстве превратились в шутов и скоморохов на службе у богачей. В статье «Бруно Бауэр и первоначальное христианство» Энгельс писал: «Философы были или просто зарабатывающими на жизнь школьными учителями, или же шутами на жалованье у богатых кутил. Многие были даже рабами»⁵.

На таком покровительстве знатных и богатых людей держался внешний блеск этой эпохи, и этим определяются основные черты литературы — по преимуществу показной ее характер.

В противоположность напыщенности, высокопарности и манерности азиатского стиля уже теоретики конца I в. до н. э. Кекилий и Дионисий Галикарнасский поставили в образец простоту, выразительность и изящество знаменитых аттических ораторов, особенно Лисия и Демосфена. Однако у многих это течение ограничивалось лишь формальными изменениями и в общем было только преобразованием азиатского направления. Новые писатели пользовались аттическим диалектом, хотя и с примесью элементов современной речи. Этому направлению присвоено название «аттицизма». Вспоминая научный подъем V—IV вв. и возникновение ораторского искусства, деятели этого нового направления стали называть себя софистами, вследствие чего оно известно также под названием «второй софистики». Но оно возникло в такое время, когда живой ораторской речи в народных собраниях и в судах почти уже не было, и потому оно развивалось только в школах, не связанное с народными массами, как искусственно культивируемый цветок, как «искусство для искусства». Выступления ораторов превращались в своего рода концерты для избранной публики. Оторвавшись от живой действительности, это направление не создало почти ничего оригинального, жило перепевами старого и потому было в основе своей мертвым и реакционным. Лукиан едко высмеял его в пародийной речи «Похвальное слово мухе».

Руководящее значение в литературе II в. н. э. принадлежало риторике. Поэзия оказалась оттесненной на задний план, и многие поэты известны нам лишь по именам. Сохранилась поэма «Описание Вселенной» Дионисия Периегета (т. е. описателя) в 1187 стихах, которая переводилась на латинский язык и на много столетий сделалась основой для преподавания географии. Впрочем, она является только переложением данных из работ прежних ученых и ничего оригинального не содержит. Сохранились еще поэмы Оппиана «О рыболовстве» и «Об охоте» — изложение специальных тем изящными стихами. К концу II в. относятся, по-видимому, и «Басни» Бабрия. Это главным образом стихотворные переработки так называемых басен Эсопа: «Больной лев», «Лисица и Олень», «Волк и Журавль» и т. п. (ср. гл; I, с. 31). Тут повторяются сюжеты, использованные отчасти и Федром(1 в.) в римской литературе. Но есть у Бабрия и басни на современные темы. В общем же его творчество не блещет особенной художественной силой. Басни эти написаны холиямбами по образцу Гиппонакта. В языке их впервые замечаются признаки перехода от метрического принципа стихосложения к тоническому — совпадение в окончании стиха ритмического ударения с естественным речевым ударением.

Серьезная драма явно уступила место мимам, т. е. мелким сценкам вроде фарса, по преимуществу сомнительного содержания, и пантомимам, т. е. балету, а искусство актеров почти всецело перешло к танцорам, которые должны были изощряться в мимическом воспроизведении самых драматических сюжетов — смерти Аякса, подвигов Гектора и т. п. Интересные сведения об этом сообщает Лукиан в сочинении «О пляске».

Одним из первых и характерных представителей второй софистики был упомянутый уже покровитель искусства Герод Аттик (101 177 гг. н. э.) из Марафона в Аттике. Ему принадлежало много речей — декламаций и писем. Сохранилась же только речь «О государственном устройстве», однако принадлежность ее Героду большинством критиков отвергается. Герода далеко превзошел Элий Аристид (прибл. 117—189 гг. н. э.) из области Мисии в Малой Азии. Он был сыном жреца Зевса, учился риторике в Пергаме, а потом в Афинах под руководством Герода Аттика, риторские выступления начал в Египте, а около 145 г. приехал в Рим. Он много рассказывает о своей продолжительной болезни, которая, однако, не остановила его усердных занятий. В 176 г. он обратился с письмом к императору Марку Аврелию, ходатайствуя о помощи городу Смирне, сильно пострадавшему от землетрясения, и эта просьба имела успех (XL I).

— торжественные речи, отчасти на исторические темы. Из них выделяется «Панафинейская речь», явное подражание Исократу — прославление Афин в торжественных выражениях с поминанием великих событий их истории (XIII). Особенно славится его «Похвальное слово Риму» (XIV), в котором автор отмечает благодеяния, оказанные Римом всем провинциальным городам, и прославляет его за установление мира, который несет людям радость и возможность наслаждаться праздничными играми. Среди напыщенных декламаций выделяется слово искренней скорби по поводу землетрясения в Смирне (XX) и живое описание землетрясения на острове Родосе в 155 г. (XLIII).

В числе речей Аристида есть две на тему о риторике (X L V и X L VI). Есть речи на вымышленные сюжеты — в защиту исторических деятелей прошлого: Мильтиада, Фемистокла, Кимона и Перикла (X L VI). Любопытны шесть «Священных речей» (XXIII — XX VIII), в которых Аристид рассказывает о своей болезни и о различных способах, которыми он лечил себя, включая чудесные указания бога Асклепия.

Речи Аристида блистают тщательнейшей отделкой, написаны на чистейшем аттическом наречии, не отличающемся от языка писателей V IV вв. до н. э., но в большинстве случаев они лишены подлинного чувства и являются простыми декламациями. Однако автор полон самомнения, считает себя выше всех в своей области, даже выше Демосфена (VI и LIII), и защищает риторику против Платона ( X L V — XLVII).

Большой популярностью в позднейшие времена пользовался Максим «Демон Сократа», «Сократ и любовь», «Об удовольствии», «О том, как приобретать друзей», «О жизни киника» и т. п. Написанные правильным, но бесцветным языком, эти рассуждения являются просто риторическими упражнениями на философские темы и лишены всякой оригинальности — явный показатель упадка мысли.

Теория ораторского искусства еще раз была подробно разработана Гермогеном (конец II и начало III в. н. э.) во многих дошедших до нас сочинениях, каковы, например: «О постановке основного вопроса», «Об изобретении», «Об идеях» и т. д. Автор отдает решительное предпочтение перед всеми ораторами Демосфену. Теории Гермогена дают окончательную формулировку системе античной риторики. С ним отчасти соперничал его современник Феон из Александрии, оставивший несколько сочинений по риторике, в том числе ценные с практической точки зрения «Прогимнасматы» (Упражнения).

В конце I и во II в. н. э. получила свое завершение стоическая философия, имевшая в это время трех выдающихся представителей: Эпиктета, Диона Хрисостома и Марка Аврелия Антонина.

Эпиктет —135 гг. н. э.) был привезен в Рим из Фригии в качестве раба к Эпафродиту, дворецкому Нерона, получил хорошее образование и, отпущенный затем на волю, сделался учеником Мусония. Впоследствии он сам стал руководителем стоической школы в Никополе в Эпире. Эпиктет ничего не писал, а учение его было записано учениками. Особенное значение имеют его «Беседы» и «Руководство», записанные Аррианом простым разговорным языком. Эпиктет главное внимание обращал на этику, учил о свободе духа, который выше всего ставит стремление к добру и к правде. Это учение оказало сильное влияние на христианскую догматику.

Интересное применение нашла стоическая философия у оратора Диона из Прусы в Вифинии, прозванного за его красноречие Хрисостомом, т. е. Златоустом (прибл. 40—120 гг. н. э.). Первоначально Дион был ритором и даже сочинял речи против философии, но потом его привлек к философии Мусоний Руф. В 82 г. Дион по каким-то причинам был изгнан из Рима императором Домицианом и в течение четырнадцати лет странствовал, причем побывал в северном Причерноморье в Ольбии, на берегах Дуная и в других местах. С воцарением Нервы он был возвращен, и с этих пор началась весьма энергичная деятельность его в качестве оратора.

«Филоктетов» (LII) — Эсхила, Софокла и Эврипида (из этих трагедий сохранился только «филоктет» Софокла), рассуждение о выборе чтения из трудов греческих писателей, несколько обращений к городам, содержащих интересные сведения об их состоянии. Моральные речи — это своего рода философские проповеди. Дион выступал то с ходатайствами перед императором, то перед гражданами городов с разъяснением по поводу их распрей и недовольства — ив этом сказывается идеология богатого рабовладельца, поддерживающего существующий строй, — или, наконец, в частных собраниях с изложением принципов стоической или даже кинической морали. Он выступал и непосредственно перед императором Траяном на тему об обязанностях правителя, причем прославлял царскую власть — с условием, однако, чтобы она была справедливой, а не тиранической (I — IV и VI). Случаем побега раба у одного приятеля он пользуется для наставления, что правильно пользоваться рабом можно только, хорошо познав самого себя (X). Утешая себя в изгнании, он рассказывает о местах, где ему пришлось побывать, говорит о ничтожестве богатства и неоднократно повторяет, подобно Сократу, что ничего не знает; характерно для него, что тщета человеческого знания открывается ему в мистериях (XII). Среди речей Диона для нас большой интерес представляет «Борисфенская речь» (XXXVI), где он рассказывает о посещении города Ольбии на Борисфене (Днепр) и описывает жизнь города, сыгравшего важную роль при зарождении русской культуры. Особенной известностью пользуется «Эвбейская речь, или Охотник» (VII), содержащая рассказ о жизни бедных пастухов и охотников на острове Эвбее. Среди полного запустения страны после конфискации большого владения эти люди живут вдалеке от города, сами приготовляют себе все необходимое. Их мирная и спокойная жизнь на лоне природы и по законам природы — наглядное осуществление того идеала естественной жизни, о котором мечтали философы. Однако, как резкий контраст, в их жизнь врывается жестокая действительность; является сборщик податей и тащит одного из них в город к ответу за пользование общественной землей, хотя Много земли остается необработанной, — характерная черта экономической жизни этого времени.

Речи Диона Хрисостома написаны на прекрасном аттическом наречии, изобилуют художественными образами, оживлены диалогическими сценками, но мало оригинальны, являясь перепевами старых ораторских и литературных мотивов. Особенно часто он ссылается на Гомера и цитирует его, будучи горячим его почитателем. Часто он пользуется примерами из жизни и деятельности Сократа и Диогена-киника.

Среди сочинений философов выделяется книга римского императора из династии Антонинов — Марка Аврелия —180 гг. н. э., император с 161 г.) под названием «К самому себе», написанная на греческом языке. Это не ученое сочинение, излагающее философскую теорию, а размышления с самим собой. Рассказывая о своей юности, автор говорит, что, хотя окружающие старались увлечь его тонкостью софистической техники, он предпочел философское самоуглубление. С глубокой сердечностью он высказывает благодарность своим учителям и близким, которые наставляли его на путь добродетели. Впрочем, далеко не все эти близкие люди были так добродетельны, как ему казалось. «Будь, как скала, о которую постоянно ударяются волны: она стоит, и вокруг нее стихают вздувшиеся воды» (IV, 49) — так он определяет свой идеал мудреца согласно учению школы стоиков, в которой он нашел единственное верное прибежище; глубокой драмой для автора было то, что он, полный гуманных и мирных намерений, проповедовавший любовь к людям, почти все время своего правления был вынужден провести в походах то в Парфии, то на берегах Дуная, защищая границы империи от натиска «варваров». Книга его написана простым языком и свободна от всякого рода словесных украшений.

В литературном отношении Марк Аврелий создал совершенно новую форму личных признаний и оказал сильнейшее влияние на Юлиана и Августина («Исповедь»), а в новое время — на Ж. Ж. Руссо и Л. Н. Толстого.

Период аттицизма включает в себя большое число писателей — историков, каковы Арриан, Аппиан, Дион Кассий, Геродиан и др.

Арриан (прибл. 9 5—175 гг. н. э.) из Никомедии в Вифинии характеризуется как новый Ксенофонт. Он был учеником Эпиктета и записал его «Беседы» (см. с. 42 5), в которых представил его наподобие Сократа. Главное из его сочинений — «Анабасис (т. е. поход) Александра», названное по образцу известного сочинения Ксенофонта. Это добросовестная и хорошо написанная компиляция из записок Птолемея, Аристобула и Каллисфена об Александре. Ввиду утраты тех сочинений «Анабасис» Арриана является одним из главных наших источников по истории Александра.

(прибл. 9 5 —165 гг. н. э.) из Александрии, получивший римское гражданство и звание всадника и бывший при Антонине Пие прокуратором в Египте, написал «Римскую историю» в 24 книгах — с древнейших времен до правления Траяна, но из них сохранились лишь VI — VIII и XI — XVII книги. Они разделяются по содержанию на части: Пунические, Испанские, Сирийские, Митридатовские и гражданские войны. Автор использовал труды некоторых анналистов, Полибия, Саллюстия, Ливия и др. Особенный интерес представляет отдел гражданских войн — книги XIII — XVII: от Гракхов до битвы при Акции (31 г. до н. э.). Были у Аппиана и другие сочинения, но от них сохранились лишь отрывки.

К. Маркс высоко ценил Аппиана. В письме от 27 февраля 1861 г. он писал Ф. Энгельсу: «... По вечерам читал для отдыха Аппиана о гражданских войнах в Риме, в греческом оригинале. Очень ценная книга. Автор — родом из Египта. Шлоссер говорит, что у него «нет души», вероятно потому, что тот старается докопаться до материальной основы этих гражданских войн. Спартак в его изображении предстает самым великолепным парнем во всей античной истории»⁶.

Эту же особенность Аппиана подметил и Ф. Энгельс: «Из древних историков, которые описывали борьбу, происходившую в недрах Римской республики, только Аппиан говорит нам ясно и отчетливо, из-за чего она в конечном счете велась: из-за земельной собственности»⁷.

Наиболее замечательным из историков этого времени был (прибл. 155 — 235 гг. н. э.) из Никеи в Вифинии, занимавший высокие должности при Северах. Он написал «Римскую историю» в 80 книгах, в которых излагал события от прибытия в Италию Энея до своего времени (229 г.). Из нее сохранились книги XXXVI — LIV, содержащие рассказ о событиях с 68 по 10 г. до н. э. и с некоторыми пропусками (LV — LX) о событиях с 9 г. до н. э. по 46 г. н. э., отрывки из XVII, LXXIX и LXXX книг, большинство остальных в пересказе византийских писателей, именно — первые тридцать главным образом у Зонары (XII в.) и LX I — LXXX у Ксифилина (XI в.). Это — один из лучших наших источников для истории конца республики и начала империи. Автор опирался на документальные данные, свидетельства современников. Его изложение отличается большой точностью и художественной силой. Так, в XLIV книге дается подробный рассказ о диктатуре Юлия Цезаря и его смерти; в L книге мы находим замечательное описание событий, связанных с битвой при Акции в 31 г. до н. э.; в LVI (18 — 22) очень драматично рассказано о битве в Тевтобургском лесу (9 г. н. э.); в отрывке из LXX (2) дается потрясающий рассказ об убийстве императором Каракаллой его собственного брата в объятиях матери. Монархическая тенденция Диона Кассия ярче всего обнаруживается в передаче продолжительной беседы между Октавианом, Агриппой и Меценатом, когда в ответ на предложение Агриппы восстановить республику Меценат обстоятельно доказывает необходимость власти императора, избираемого сенатом (LI I). В своем стиле Дион подражал Фукидиду и Демосфену, вводя в рассказ речи действующих лиц, иногда довольно длинные, выражающие понимание событий самим автором.

Геродиан (начало III в. н. э.) известен своим трудом «Истории римских императоров после Марка», в котором излагаются события от смерти Марка Аврелия (180 г.) до времени императора Гордиана III (238 г.). Занимательность изложения, а в некоторых случаях даже драматизм, как, например, в описании злодейств императора Коммода, привлекали интерес читателей, и эту историю много раз переводили на разные языки в XVI — XVIII вв. В России ее перевел В. И. Оболенский в 1829 г. Однако позднее она оказалась почти забытой.

4. ПЛУТАРХ

— не столько историк, сколько философ-моралист и замечательный рассказчик.

Плутарх (приблизительно 45—120 гг. н. э.) был родом из беотийского города Херонеи, получил образование в Афинах и в Александрии, много путешествовал, бывал и в Риме. Он был восторженным поклонником Сократа и Платона и читал лекции по философии. Под старость он получил жреческую должность в Дельфах, а император Адриан (117—138 гг. н. э.) назначил его прокуратором Ахайи. Он был для своего времени широко образованным человеком с гуманными взглядами, ценителем великого прошлого своего народа. Но он не был оригинальным мыслителем или исследователем, а в старости обнаружил наклонность к мистике.

Плутарх был весьма плодовитым писателем. До нас дошло очень большое количество его сочинений. Основным направлением, которое видно и в его исторических сочинениях, была моральная философия. В сохранившемся собрании его сочинений значительный отдел —более половины — составляют так называемые «Моральные сочинения». Сюда входят статьи весьма разнообразного содержания: «Пир семи мудрецов», «Пиршественные исследования», «О демоне Сократа», «О музыке», «О душевном спокойствии», «О позднем возмездии божества», «О том, как молодому человеку надо читать поэтические произведения», «О воспитании», «Наставления об управлении государством», «О суеверии», «Об Осирисе и Исиде», «Беседа о лике, видимом на луне», «Сравнение Аристофана и Менандра», «О злонравии Геродота», много исторических анекдотов и мудрых изречений и т. д.

Все это свидетельствует о его широком кругозоре. Но философия его — эклектическая: главную основу он берет из учения Платона, причем уклоняется еще более в мистику, отдавая дань учениям орфи-ов и Элевсинских мистерий.

«Параллельными жизнеописаниями». Это — биография 50 более или менее крупных исторических деятелей. Названы они «параллельными» потому, что биографии деятелей греческих и римских располагаются парами по какому-нибудь сходству, например: Тезея и Ромула, Ликурга и Нумы, Перикла и Фабия Максима, Аристида и Катона Старшего, Демосфена и Цицерона. Александра и Юлия Цезаря и т. д. Только в немногих случаях Плутарх отступил от этого принципа и дал самостоятельные биографии: Тиберия и Гая Гракхов, Агиса и Клеомена, а также Арата и Артаксеркса, Гальбы и Отона.

В «Параллельных жизнеописаниях» мы находим историю Греции и Рима, выраженную в деятельности выдающихся представителей от мифических времен почти до времени автора. «Жизнеописания» Плутарха — не научные исследования, а только популярное изложение данных, заимствованных у других писателей, но большинство сочинений, которыми он пользовался, утрачены, и поэтому его труд представляет большую ценность, так как заменяет их. Его точка зрения чисто моралистическая, и своих героев автор выставляет в качестве образцов добродетели или порока, желая этим воздействовать на читателей. «Мы пишем не историю, — говорит он в «Жизнеописании Александра» (гл. 1), — а жизнеописания, и вообще не по славнейшим деяниям может быть показана добродетель или порок, но часто незначительное дело, слово и какая-нибудь шутка лучше выразит характер человека, чем сражения с тысячами убитых и величайшие походы и осады городов... Нам да будет позволено скорее углубляться в душевные свойства и через них изображать жизнь каждого, предоставив другим рассказывать о великих событиях и подвигах». Среди общего морального разложения в его время такая точка зрения весьма типична. На исторических примерах Плутарх проводит теоретические взгляды, высказанные им ранее в трактате «О воспитании».

Недостатком «Жизнеописаний» Плутарха является некритическое отношение к источникам, вследствие чего он нередко допускает ошибки и впадает в противоречия. Кроме того, он имеет пристрастие к анекдотам. Но зато в его рассказе вырисовываются яркие пластические образы героев. Плутарх очень заботится о занимательности изложения и относится к своей работе, как к художественному произведению. И действительно, многие его биографии именно так и воспринимаются. Любопытна, например, характеристика Александра Македонского, замечателен образ талантливого, но беспутного и беспринципного Алкивиада, образ сурового цензора Катона Старшего, ловкого эксплуататора и ростовщика Красса и т. д. Менее удались ему биографии Перикла и Демосфена, так как он, видимо, не сумел справиться с противоречивыми суждениями своих источников. Живо рисуется нам деятельность таких революционеров, как братья Тиберий и Гай Гракхи, спартанские цари-реформаторы Агис и Клеомен с их трагической судьбой. Созданный Плутархом образ Тимолеонта, непримиримого борца за освобождение Сицилии от тирании увлек Белинского. Перед читателем как бы оживают сцены из последних дней Юлия Цезаря в биографиях Брута, Цицерона, Антония и Катона Младшего. Придавая большое значение личности человека, независимо от его общественного положения, Плутарх дает высокую оценку вождю восстания рабов Спартаку («Красс», 8).

Благодаря высоким литературным достоинствам, простоте и ясности изложения «Жизнеописания» Плутарха в новое время представляли излюбленное чтение образованных людей и оказали сильнейшее влияние на литературу. Среди ученых эпохи Возрождения Плутарх пользовался широкой известностью. В XVI в. французский гуманист Монтень писал о нем: «Во всех отношениях Плутарх — мой автор», «это философ, который учит добродетели» («Опыты», II, 32). На основе биографий Плутарха Шекспир создал свои римские трагедии: «Корион», «Юлий Цезарь» и «Антоний и Клеопатра». Плутархом зачитывался в юности Ж. Ж. Руссо, как сам он вспоминает в «Исповеди». Он рекомендует читать его своему Эмилю⁸. Плутарх был одним из любимых писателей Гёте, а у Шиллера в «Разбойниках» Карл Моор восклицает: «О, как мне становится гадок этот чернильный век, когда я читаю в моем Плутархе о великих людях!» (Действие 1, сцена 2). На «Жизнеописаниях» Плутарха воспитывалось поколение декабристов. Поэтому вполне правильно Л. Н. Толстой, говоря о воспитании Николеньки, сына князя Андрея Болконского, как будущего декабриста, приписывает ему такие мысли: «Я только об одном прошу бога: чтобы было со мною то, что было с людьми Плутарха, и я сделаю то же» («Война и мир», эпилог гл. 16). А у Герцена в романе «Кто виноват?» представлено, что воспитатель молодого Бельтова женевец Жозеф в виде награды позволяет ему читать Плутарха (ч. 1, гл. 6). Особенно надо отметить то впечатление, какое произвели «Жизнеописания» на В. Г. Белинского. «Я понял через Плутарха, — писал он В. П. Боткину, — многое, чего не понимал. На почве Греции и Рима выросло новейшее человечество. Без них Средние века ничего не сделали бы. Я понял и французскую революцию и ее римскую помпу, над которою прежде смеялся. Понял и кровавую любовь Марата к свободе, его кровавую ненависть ко всему, что хотело отделяться от братства с человечеством хоть коляскою с гербом»^9.

анекдоты вошли прочно в культуру нового времени.

5. ЛУКИАН

Одним из наиболее оригинальных писателей периода аттицизма является сатирик Лукиан — «Вольтер этой эпохи», по выражению А. И. Герцена («Письма об изучении природы», 5). Вольтером классической древности называл Лукиана Энгельс¹⁰.

Лукиан (прибл. 120 — 200 гг. н. э.) — уроженец сирийского города Самосаты и, может быть, даже семит по происхождению. Родители его, как сам он сообщает в «Сновидении», люди бедные, отдали сына сначала в обучение к дяде — скульптору. Но, разбив по неловкости мраморную плиту, он был побит дядей и бежал от него в родительский дом. После этого Лукиан стал учиться красноречию и, овладев этой наукой, сам сделался учителем красноречия и адвокатом в 150 г., а потом в течение долгого времени вел жизнь странствующего софиста, произнося речи в разных городах Греции, особенно в Антиохии и в Афинах, а также в Италии и даже в Галлии. Он добился большого успеха на этом поприще, так что, как сам он говорит в специальном сочинении, его даже называли «Прометеем красноречия». Однако в дальнейшем, разочаровавшись в этой профессии, он уже в сорокалетнем возрасте обратился к философии. Но и она по прошествии некоторого времени не дала удовлетворения. Под конец жизни Лукиан получил какую-то высокую судебную должность; но оставался на ней, по-видимому, недолго.

— частью в виде речей, писем или рассуждений, частью в диалогической форме. Одни из них написаны на риторские, другие на философские темы, в том числе и на религиозные, третьи дают бытовые картинки. Из 82 произведений, дошедших под именем Лукиана, далеко не все безусловно принадлежат ему, и подлинность некоторых подвергается сомнению. Ему принадлежит ряд эпиграмм.

Разочаровавшись в риторской и затем в философской деятельности, Лукиан отдался всецело сатирическому творчеству, чем и стяжал себе мировую славу. В его сочинениях находит яркое освещение современная действительность, даются выразительные картины измельчания и нравственного оскудения высшего общества. Вместе с тем его сатира раскрывает нам и литературный упадок, показывая во всем ничтожестве литературных знаменитостей того времени — риторов, философов и поэтов. Нередко Лукиан говорит и о самом себе. Результаты своих жизненных наблюдений он высказал в комической сценке «Сновидение, или Петух». Простой сапожник Микилл проснулся спозаранку от крика петуха как раз в такой момент, когда он во сне мнил себя обладателем богатства. Но петух, оказывается, согласно учению Пифагора о переселении душ, прошел уже через много перевоплощений и был даже одно время в теле самого Пифагора, и вот, таким образом познав хорошо изменчивость человеческой жизни он поучает Микилла, что в богатстве вовсе нет счастья, так как оно беспрестанно приносит беспокойство то из-за боязни ограбления, то из-за боязни войны или конфискации имущества при народных волнениях, и что, наоборот, бедность дает душевное спокойствие, а труд помогает перенесению невзгод. Ясно, что это — точка зрения кинической школы, а вместе с тем отражение взглядов простого человека. Видно, что в лице Лукиана мы находим тип интеллигентного труженика, близко стоявшего к народным массам. В век глубокого морального упадка и утраты чувства родины нас привлекает патриотизм Лукиана, которым наполнено «Похвальное слово родине».

В литературных признаниях Лукиана интересно прежде всего определение его литературной задачи И литературного жанра. Задавшись целью высмеивать уродливость современной жизни он пользуется соединением риторской декламации с формой философского диалога, заимствованной им по преимуществу у Платона, но приспособленной к новым требованиям малого объема. Не без гордости он заявляет, что он, сириец, облек свой диалог в аттическую одежду, «научил его ходить по земле, по-человечески» («Дважды обвиненный», 34). Он говорит также о влиянии на него кинического философа-сатирика Мениппа (см. гл. XIX, с. 382). Лукиан ставит себе в заслугу упрощение речи, освобождение ее от ученых тонкостей Й т. п.

Лживость, бессодержательность и напыщенность современного ораторского искусства и риторики Лукиан едко высмеял в рассказе «Учитель красноречия» и в пародийной речи «Похвала мухе». Положительную задачу писателя — правдивость и искренность — он раскрывает в ироническом трактате «Как следует писать историю», где, высмеивая наклонность современных писателей к преувеличениям и басням (10), он делает вывод: «Если даже историк лично к кому-нибудь питает ненависть, он более важным будет считать общее дело и поставит правду выше ненависти, а если кого любит, все-таки в случае его ошибки не оставит этого неотмеченным: ведь единственно в этом, как я сказал, и заключается задача истории, и только правде должен служить тот, кто хочет писать историю» (39, ср. 9; 47; 51). «Против лжи одно средство — правда и правильное суждение», — говорит он в «Любителе лжи» (40). А моду на рассказы о всевозможных фантастических приключениях и путешествиях он в виде пародии представил в «Правдивой истории». Герой этой повести выехал за пределы Геракловых Столпов (современный Гибралтар) в Атлантический океан и там, захваченный смерчем, был закинут на луну. Радушно принятый тамошними жителями, он узнает о страшной войне, которую вели жители луны с жителями солнца, и добивается примирения между ними. Попутно описываются необыкновенная внешность и нравы жителей луны. На обратном пути герой был проглочен огромным китом, но освободился, разложив внутри его костер. В таком духе и идет весь рассказ.

В начале своей деятельности Лукиан встретился с философом-платоником Нигрином, который И обратил его к занятию философией. Впечатление от этой встречи Лукиан описал в чисто платоновском духе в диалоге «Нигрин». В то время как все люди охвачены суетой жизни и жаждой стяжательства, Нигрин учил своих последователей добру и своим поведением показывал, что «по природе мы ничем не владеем». («Нигрин», 26). Он давал образец умеренности, скромности и спокойствия. Его речь, замечает Лукиан, «пронзала самую душу» (35). Так он представляет истинного философа-учителя.

«Жизнеописание Демонакта», 2). Однако это не мешает ему критически относиться и к этой школе («Продажа жизней», 10). В комическом виде представлен выбор философского направления в «Гермотиме». А в «Икаромениппе» (29) он характеризует философов, как особую породу людей — праздных, глупых и тщеславных — «земли бесполезное бремя». В «Рыбаке» (15) он сравнивает их с площадными крикунами. Дальнейшее разоблачение философов Лукиан дает в послании «О философах, состоящих на жалованье», где изображает жизнь многих философов, которые ради денег и всякого рода материальных благ лестью и происками втираются в дома знатных или богатых покровителей И играют там жалкую роль шутов И прихлебателей. А некоторые философы, проповедующие высокую нравственность, ведут жизнь в полном противоречии с их рассуждениями.

Особой язвительностью отличается сатира на философов в диалоге «Продажа жизней», где он выводит на продажу с аукциона руководителей различных философских школ, причем Сократ идет за два таланта, Пифагор за десять мин, Диоген за два обола, а на Демокрита и Гераклита и вовсе не находится покупателя. Такая расценка свидетельствует о преобладании в обществе мистического течения. Среди философов выделяется оригинальная личность Тимона, выведенного в диалоге этого наименования. Он представлен как тип настоящего мизантропа. Напрашивается сравнение: тип мизантропа Кнемона Менандра (с. 365). Тимон был богачом и щедро раздавал свои богатства, помогая друзьям. В результате он разорился и сделался нищим, и тогда все друзья его покинули. Под влиянием этого он озлобился и против богов и против людей, сделался человеконенавистником — «мизантропом». «Я всех ненавижу, — говорит он, — и богов и людей» («Тимон», 34, ср. Эсхил, «Прометей», 975). Наконец Зевс, признав несправедливость в отношении к этому человеку, некогда приносившему богам щедрые жертвы, возвратил ему богатство. Прежние льстецы, заслышав об этом, снова пришли к нему. Однако бог, наученный горьким опытом, встретил их мотыгой и камнями.

Очень большое место в сочинениях Лукиана отводится вопросам религии. Лукиан выступил с уничтожающей критикой всех религиозных направлений. Он, как сириец, был близко знаком с восточными культами и дал обстоятельное и конкретное разоблачение культа так называемой Сирийской богини («О Сирийской богине»). Он показывает нелепость культов и обрядов, а также всего антропоморфного представления о богах, которое придает им все человеческие свойства, иногда даже весьма низменного рода. Затем он выясняет несостоятельность всего вообще понятия о божестве. Нелепая вера во все чудесное осмеяна Лукианом в диалоге «Любитель лжи», где мы знакомимся с группой философов, которые готовы были верить самым нелепым вещам и возмущались неверующим собеседником. Автор отмечает также корыстолюбие богов, которые ничего не делают бесплатно, и подтверждает эту мысль примерами из рассказов Гомера и из мифов («О жертвоприношениях»).

В диалоге «Зевс трагический» сам Зевс признает, что дела богов находятся в крайней опасности. Только стоик Тимокл еще отстаивает существование промысла богов (38), но эпикуреец Дамид доказывает, что боги или вовсе не существуют, или ничем на свете не распоряжаются. Ввиду таких обстоятельств собирается сходка богов, и Зевс делает доклад о положении вещей. Бог Мом (Насмешка) признает, что действительно есть основание для отрицательных суждений. В споре Дамид совершенно побивает Тимокла, так что тот ищет защиты в существовании алтарей, чем вызывает смех Дамида, так как алтари воздвигаются самими людьми.

Любопытная сцена представлена в «Собрании богов». Оказывается, что большинство присутствующих богов — чужеземцы или незаконнорожденные, неправильно внесенные в списки и т. д.; приходится производить чистку их состава.

и не имеют отдыха, терпят обиды от людей («Дважды обвиненный», 1). Сила богов — это выдумка поэтов, молния Зевса стала простой головешкой, распространяющей только копоть («Тимон», 1 — 2).

Есть у Лукиана особая группа произведений, которые уже всецело посвящены критике религиозных представлений. Это — «Разговоры богов» И «Морские разговоры». Им предшествует как самостоятельное произведение, но по существу не отличающееся от них, — диалог «Прометей, ИЛИ Кавказ», где к моменту приковывания Прометея к Кавказской скале приурочивается спор его с Гефестом и Гермесом. Гермес произносит обвинительную речь, обвиняя Прометея, во-первых, в обмане Зевса при дележе жертвенного мяса; во-вторых, в создании людей; в-третьих, в похищении огня. Прометей защищается по всем пунктам и доказывает, что сами боги повинны в воровстве и многих других преступлениях, а похищение огня не принесло им никакого ущерба. Ряд сценок подобного рода и объединен под названием «Разговоры богов». К ним присоединяется еще группа под специальным названием «Морские разговоры», где разговоры ведутся между морскими богами. Все эти сценки при малом объеме и краткости отличаются исключительной силой и меткостью. Всевозможные похождения богов представлены в самом комическом виде: встреча двух богинь-соперниц — Геры и Латоны, которые перерекаются друг с другом (16), пикантный рассказ Гермеса о том, как Гефест застал свою супругу Афродиту в прелюбодеянии с Аресом (17), не менее пикантная сценка, когда три богини стараются соблазнить своими обещаниями Париса (20), полная комизма сцена, когда Гефест при всех своих опасениях, но по приказанию Зевса, разрубает ему голову топором и из нее выскакивает в полном вооружении красавица Афина (8); неподражаемого комизма полон разговор Гермеса с Посейдоном, которого Гермес не пропускает к Зевсу на том основании, что он болен: оказывается, что он только что родил, доносив в бедре недоношенного сына Семелы — Диониса (9) и т. д. — какое богатство веселого и вместе с тем едкого остроумия во всех этих сценах-миниатюрах !

Трудно представить себе более тяжелый удар по старым религиозным представлениям, чем тонкая насмешка Лукиана. «Богам Греции, которые были уже раз — в трагической форме — смертельно ранены в «Прикованном Прометее» Эсхила, — говорит К. Маркс, — пришлось еще раз — в комической форме — умереть в «Беседах» Лукиана»¹¹. А. И. Герцен в «Письмах о природе» (V) делает из этого вывод о нравственном опустошении, происходящем в ту пору в умах: «Можно было потрясти язычество, особенно в известном кругу людей, такими едкими насмешками, но такое отрицание оставляло пустоту».

Близки по содержанию к этим «Разговорам» еще «Разговоры в царстве мертвых», где под видом встреч в загробном мире разных исторических деятелей или мифологических героев — Александра, Диогена, Мениппа, Ганнибала, Фабия Максима и также богов загробного мира — Плутона, Гермеса, Миноса — даются оценки героев и разных событий с ТОЧКИ зрения как бы постороннего наблюдателя и суждения людей позднейшего времени. Диоген выражает удивление, встречаясь с Александром, которого считали за бога (13). Крез, Мидас и Сарданапалл оплакивают потерю своих богатств, вызывая насмешки киника Мениппа (2). Не раз бичуется погоня за богатым наследством (4 — 9, 11). А вместе с тем осмеиваются и представители разных философских школ и риторы. Таким образом, и тут дается острая критика современной действительности. Среди поднимаемых Лукианом вопросов важное место занимает вопрос о нравственной ответственности человека. Разбойник Сострат на суде у Миноса в ответ на обвинение в совершенных преступлениях говорит: «А разве то, что я делал при жизни, я делал по собственной воле, а не потому, что это было предназначено мне Мерой» (богиней судьбы. — С. Р.). И Минос вынужден согласиться; он освобождает его от наказания и только просит никому об этом не рассказывать (30). Вопросу о судьбе уделяется много места в «Зевсе уличаемом». Для времени Лукиана, когда многое в жизни казалось игрой случая, это решение можно считать весьма показательным.

«пророков», которые в эту пору появились во множестве на Востоке и стали морочить головы легковерным людям. Сюда принадлежит прежде всего «Александр, или Лжепророк» — описание жизни и наглых обманов действительной личности, носившей это имя, из города Абонотиха в Пафлагонии.

Лукиан, по выражению Ф. Энгельса, «одинаково скептически относился ко всем видам религиозных суеверий». У него, говорит он далее, «не было ни религиозно-языческих, ни политических оснований относиться к христианам иначе, чем к любому другому религиозному объединению. Напротив, он их всех осыпает насмешками за их суеверие, — почитателей Юпитера не меньше, чем почитателей Христа; с его плоско-рационалистической точки зрения и тот и другой вид суеверий одинаково нелепы»¹² А что Лукиан действительно был знаком с христианскими учениями, видно из диалога «Друг отечества» (12), где упоминается о троичности божества, об обновлении водой, т. е. о крещении, о галилейском учителе и т. д. Об учителе христиан, распятом в Палестине, говорит он в «Кончине Перегрина» (11).

Тип другого религиозного шарлатана и авантюриста обрисован в письме «О кончине Перегрина». Этот Перегрин присвоил себе для большей внушительности имя гомеровского Протея — того чудесного морского бога, которого с трудом сумел захватить Одиссей, так как он имел способность бесконечно изменять свой вид. Совершив ряд преступлений, за которые ему грозило наказание и, наконец, убив своего отца, он убежал, прикинулся приверженцем христиан и, заключенный в тюрьму, разыграл роль страдальца за убеждения и этим способом у доверчивых людей сумел выманить большие деньги, а освободившись затем из тюрьмы, предал христиан и предпочел вести жизнь бродячего философа. Но, не довольствуясь приобретенной таким образом славой, он после целого ряда новых неблаговидных дел устроил себе сожжение на костре в Олимпии, бросившись в огонь. А его приверженцы распустили молву, будто видели, как душа его вылетела из костра в виде птицы. Лукиан заканчивает свой рассказ обращением к другу: «Смейся же и ты, когда услышишь, как остальные дивятся Перегрину». Из этого видно, что таких лжепророков было, немало в его время и что они пользовались успехом. На эту историю ссылается Ф. Энгельс в том же месте статьи «Бруно Бауэр и первоначальное христианство».

Изображенная Лукианом картина жизни христианской общины и ее представителей вызвала гнев и негодование христианских учителей, и от них идет легенда, будто Лукиан «умер, растерзанный собаками за то, что лаял против истины».

«Разговоры гетер», где мы встречаем некоторые типы женщин, хорошо знакомые нам по новой аттической комедии.

Особое место занимает диалог «Анахарсис», где греческий быт и нравы показаны с точки зрения наблюдательного иностранца —мудрого скифа Анахарсиса, приезжавшего в Грецию во времена Солона. Ему, например, кажутся странными спортивные игры, когда люди, не враждуя друг с другом, ожесточенно борются, или театральные представления, в которых заведомо дается обман зрителей.

Для характеристики театра времени Лукиана интересные сведения находим в его сочинении «О пляске». Из разговора видно, что прославленные театральные жанры, — трагедии и комедии — уступили теперь место пантомимам, т. е. балету. Автор передает много примеров замечательной игры танцоров, которые мимически воспроизводят самые сложные и драматические сюжеты своей пляской.

Наконец, среди произведений Лукиана имеется небольшая повесть с фантастической основой «Лукий, или Осел» (правда, некоторые ученые отвергают ее принадлежность Лукиану). Молодой человек Лукий приехал по делам в Фессалию, которая славилась как страна колдуний. Ему пришлось остановиться в доме, где хозяйка занималась колдовством. Сведя знакомство со служанкой, он хотел через нее получить снадобье, дающее возможность обратиться в птицу. Но служанка по ошибке дала ему не ту банку, и он превратился не в птицу, а в осла. Осел этот вследствие различных превратностей судьбы переходит от одного владельца к другому, и, так как перед ослом никто не стесняется, он делается свидетелем всевозможных гнусностей и преступлений, пока, наконец, ему не удается съесть цветы розы и благодаря этому вернуть свой первоначальный вид. Этот сюжет, как известно, повторяется в знаменитом романе римского писателя этой же эпохи Апулея «Метаморфозы, или Золотой осел». Это совпадение объясняется скорее всего тем, что оба писателя воспользовались общим источником — народным творчеством. До Лукиана и Апулея этот сюжет был обработан неким Лукием из Патр.

В новое время многие исследователи недооценивали творчество Лукиана, видя в нем только остроумца-забавника, не имеющего определенной программы. Действительно, он не создал своего оригинального философского учения, но сквозь его язвительную сатиру на современное общество светится глубокое сочувствие к беднякам-трудящимся. Своим политическим идеалом он представляет государство, в котором царит свобода и справедливость и нет ни социальных, ни расовых различий. «Чтобы стать гражданином, — говорит один из собеседников диалога «Гермотим» (24), — достаточно обладать умом и стремлением к прекрасному, усердно и неослабно трудиться и не падать духом, встречаясь на пути с трудностями». Это характеризует положительный взгляд автора на жизнь, далекий от пессимизма, который некоторые готовы ему приписать. Даже бедняк-старик, хромой и полуслепой, заявляет, что «жизнь прекрасна, а смерть ужасна и ее надо избегать» («Разговоры в царстве мертвых», 27, 9). В другом диалоге в ответ на угрозы Зевса загробными муками Киниск не хочет думать о том, что может быть там, а хочет только прожить счастливо в этой жизни («Зевс уличаемый», 17).

для своих сатирических целей философский диалог и риторскую декламацию, форму письма и биографии, воспользовался формой комедии и т. д. Он зорко уловил черты глубокого разложения рабовладельческого общества.

Язык Лукиана отличается большим лексическим богатством. Пользуясь принятым в литературе его времени «общим» языком, он соблюдает все требования «аттицизма». Речь его отличается простотой и ясностью, но в то же время в целях сатиры он вводит и много поэтических выражений и цитат, допускает даже неологизмы и все это пересыпает множеством пословиц и поговорок, что передает все оттенки живого разговорного языка.

Лукиан оказал сильное влияние на литературу последующих времен. Особенно велико было его значение в эпоху Возрождения, когда ему подражали Ульрих фон Гуттен и Эразм Роттердамский. «Письма темных людей», «Похвала Глупости» и т. п. произведения живо напоминают его манеру. «Тимон Афинский» Шекспира развивает образ, взятый у Лукиана, во Франции Лукиану подражал Рабле (XVI в.), в Англии — Свифт (1667 —1747 гг.). Французский аббат Бартелеми (1716—1795 гг.) сделал попытку изобразить греческую жизнь в знаменитом романе «Путешествие юного Анахарсиса» (1788 г.), написанном в подражание Лукиану. Высоко ценил его и брал за образец Вольтер (1694—1778 гг.). В немецкой литературе его влияние заметно в произведениях Виланда (1733—1813 гг.), который даже перевел Лукиана на немецкий язык. У нас Лукианом интересовался М. В. Ломоносов, который в «Риторике» (§ 283) дал в качестве образца 12-ю сценку из «Разговоров в царстве мертвых» в своем переводе. Интересовались им также В. Г. Белинский и А. И. Герцен. Близок к Лукиану был его современник Алкифрон, под именем которого сохранились «Письма» (в количестве 122). Это мнимые письма людей самых разнообразных занятий: крестьян, рыбаков, параситов, гетер и т. п. — к приятелям и знакомым, в частности, тут есть письма Менандра и его возлюбленной Гликеры.

6. ЭНЦИКЛОПЕДИЧЕСКИЕ СОЧИНЕНИЯ. ГРАММАТИКИ И ЛЕКСИКОГРАФЫ

Научная мысль во II и III вв. имела весьма разносторонний характер, но в противоположность эллинистической эпохе она была мало оригинальной. Она занималась не столько исследовательской работой, сколько популяризацией прежних достижений, заботясь более всего о занимательности изложения.

«Описание Греции» Павсания из Магнесии в Малой Азии (II в. н. э.). Это — нечто вроде путеводителя по Греции в пределах Балканского полуострова. Автор знакомит путешественника, прибывающего в страну, с местными достопримечательностями, с памятниками, постройками, преданиями, мифами и историческими событиями. Преследуя чисто практическую цель, это сочинение не отличается ни глубиной содержания, ни художественностью изложения, зато дает неоценимые сведения по истории, археологии, истории искусства и мифологии, а также по вопросам обрядов быта. Мы находим, например, подробное описание афинского Акрополя со всеми памятниками, находившимися там в его время, в том числе описание Парфенона и знаменитых статуй работы Фидия — Афины-Девы (Парфенос), Афины-Поборницы (Промахос) и т. д. (в I кн.), такое же описание Дельф с их святилищами и сокровищницами (X кн.) и Олимпии (V — VI кн.) со всеми ее памятниками, в том числе со статуей Зевса работы Фидия и с ценным указанием относительно статуи Гермеса работы Праксителя, которая при раскопках и была найдена как раз на указанном месте. Из исторических эпизодов большой интерес представляет история Ахейского союза и завоевания Греции римлянами, слабо освещенная у других писателей.

Для истории философии представляет значительную ценность труд Диогена «Жизнеописания знаменитых философов». В этом сборнике в десяти книгах содержатся сведения о многих философах с древнейших времен до начала III в., перечисляются их сочинения и излагаются их философские взгляды, причем нередко приводятся выдержки из их сочинений и из сочинений о них. Однако собранные материалы включались в сборник без всякой критики, в изложение вошло много анекдотов, и потому приводимые сведения имеют неодинаковую ценность; лучшими признаются главы о Пифагоре, Солоне, Платоне, Зеноне и Эпикуре.

Сохранился ряд сочинений, приписываемые четырем Филостратам, деятельность которых относится ко II — III вв. Одному из них принадлежат два больших сочинения: «Жизнеописание Аполлония Тианского» и «Жизнеописания софистов». В последнем труде автор хотел дать историю софистов, начиная с знаменитых софистов V в. до н. э. вплоть до своего времени, но фактически дал отрывочные и разнохарактерные очерки и характеристики отдельных из них. «Жизнеописание Аполлония Тианского» в восьми книгах рассказывает о жизни этого пророка-философа неопифагорейской школы, которому в кругах падающего язычества приписывали роль какого-то «Мессии». Это жизнеописание полно чудес, невероятных приключений и мудрых изречений в мистическом духе во вкусе времени. Рассказ крайне растянут побочными эпизодами. Основную часть его составляют беседы Аполлония с учеником его Дамидом и отчасти императором Веспасианом.

Поиски чудесного нашли выражение в сочинении другого Филострата «Разговор о героях», где пересказываются в соответствующем освещении мифы о героях. В сочинении «Картины» того же автора дается описание 64 картин разных художников из какой-то галереи в Неаполе. Эти описания становятся предметом художественной критики и риторических рассуждений и содержат ценный материал для знакомства с античной живописью, которая вообще мало известна нам. Описания сопровождаются мифологическими объяснениями, однако без указания имен живописцев. К этому сборнику примыкают подобные же 17 описаний Филострата Младшего и 13 «Описаний статуй» какого-то Калистрата, вероятно их современника. Стиль всех этих сочинений страдает манерностью. Мотив описания картин мы встретим далее в некоторых романах, например Лонга, Гелиодора, Ахилла Татия.

Афинея из Навкратиса (начало III в. н. э.). Этот труд под названием «Пирующие софисты», состоявший, по-видимому, из 30 книг, дошел до нас в сокращении, в виде 15 книг. По образцу «Пира» и других сочинений Платона Афиней изображает софистов на пиру у богатого римлянина Лаврентия и вкладывает в уста их разговоры на самые разнообразные темы — о поэзии, риторике, грамматике, музыке, философии, истории, искусстве, медицине, технике и т. д. Многие из выведенных лиц названы историческими именами — врач Гален, юрист Ульпиан и др. В общем получается своеобразная энциклопедия, не имеющая, правда, художественного значения, так как действующие лица обрисованы весьма шаблонно, но представляющая ценность по собранному в ней материалу. Притом автор знакомит нас со многими утраченными в настоящее время сочинениями, а из некоторых приводит даже более или менее значительные отрывки, например из средней и новой комедии, воспоминания Иона Хиосского о Софокле и т. п.

В области специальных наук к этому периоду относится много сочинений по разным отраслям — по астрономии, медицине, естественным наукам и т. д. Выдающийся астроном Клавдий Птолемей «Учебник» Птолемея служил руководством в течение многих веков вплоть до Коперника, и его учение было утверждено христианской церковью. В XI в. он был переведен на арабский язык и получил известность под арабским названием «Алмагест». Птолемеем была составлена и географическая карта, имевшая хождение в начале Нового времени.

В медицинской науке в течение многих веков авторитетом был Клавдий Гален из Пергама (131 — 200 гг. н. э.). Им написано огромное количество сочинений по теории и практике медицины. Среди них большое значение имеют «Объяснения к Гиппократу», характеризующие его как продолжателя этого ученого, «Деятельность частей тела» и «О естественных свойствах», «Метод лечения» и др. Эти сочинения легли в основу современной анатомии и физиологии. Правда, он подходил к науке с идеалистической точки зрения, во всем видя действие божества. Особенное значение в средние века получило его учение о четырех «соках», которыми будто бы определялся характер человека: откликом этого до сих пор остается представление о четырех темпераментах — сангвиническом, холерическом, меланхолическом и флегматическом. Медицинские теории Галена нашли отражение у Шекспира и Микеланджело.

Элиану «О природе животных», «Географическое руководство» и «Пестрая история» — сборник занимательных рассказов и анекдотов, главным образом из прошлых времен, в том числе много рассказов на литературные и мифологические темы. Конечно, эти его произведения не принадлежат к области художественного творчества, но характеризуют умственное состояние рассматриваемой эпохи.

Полное разочарование в современных научных знаниях мы находим у Секста, прозванного Эмпириком «Пирроновских положениях» в трех книгах он в общих чертах установил скептическое отношение к философским учениям, а подробнее развил эту точку зрения в скептических замечаниях «Против догматиков» в пяти книгах и «Против учителей» («математиков») в шести книгах, где дал систематическое опровержение логических, физических, этических, математических, риторических, грамматических и вообще научных теорий. Сочинение это, несмотря на свою парадоксальность, представляет большую ценность потому, что дает почти энциклопедию современной ему философии.

Более оригинальным было сочинение «Правдивое слово» Цельса (конец II в.), содержавшее опровержение христианства и доказательство бессмысленности его учений. Однако оно не сохранилось и известно нам только по полемике с ним христианского писателя Оригена (III в.). и по цитатам, которые там приводятся. По всему видно, что его насмешкам придавали силу рассыпанные в его сочинении пародии и сатиры.

В области риторики руководящее значение в это время имели сочинения Гермогена (II в.), о котором уже говорилось (с. 383).

«Словарь к десяти ораторам» Валерия Гарпократиона (начало III в.) и «Ономастикой» Юлия Полидевка (Поллукса) из Навкратиса (конец II — начало III в.) в десяти книгах, сохранившихся в сокращении. Полидевк был воспитателем императора Коммода и за свое пресмыкательство был едко осмеян Лукианом в «Лексифане» и в «Учителе красноречия» (особенно гл. 24). В его словаре слова подобраны тематически; например, в IV книге помещены слова, относящиеся к музыке, танцам, театру, в IX — к играм и т. п. Эти словари являются важным пособием для понимания и изучения всей вообще античной культуры.

— вера в вещее значение снов — нашло выражение в книге Артемидора «Толкование снов» («Онирокритика»). Это — своего рода «сонник», пользовавшийся большим распространением даже в новое время.

7. НАЧАЛО ХРИСТИАНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. «СВЯЩЕННОЕ ПИСАНИЕ»

История последних веков античного мира показывает постепенное углубление общей разрухи — материального и морального упадка. «Всеобщему бесправию и утрате надежды на возможность лучших порядков, — читаем мы у Энгельса в статье «Бруно Бауэр и первоначальное христианство», — соответствовала всеобщая апатия и деморализация». Далее, характеризуя создавшееся положение, Энгельс пишет: «Настоящее невыносимо; будущее, пожалуй, еще более грозно. Никакого выхода. Отчаяние или поиски спасения в самом пошлом чувственном наслаждении, по крайней мере со стороны тех, которые могли себе это позволить, но таких было незначительное меньшинство. Для остальных не оставалось ничего, кроме тупой покорности перед неизбежным»¹³«При тогдашнем положении вещей, — говорит он в статье «К истории первоначального христианства», — выход мог быть лишь в области религии. И тогда открылся иной мир». Это было христианство — религия «страждущих и обремененных», — прежде всего рабов, которые в огромном количестве попали в города греко-римского мира из восточных областей. Христианство имело то преимущество перед другими религиями, что не знало ни обрядовых, ни национальных ограничений, переносило ответственность за все несчастья на грехи самих людей и давало надежду на искупление. «... Христианство возникло как движение угнетенных: оно выступало сначала как религия рабов и вольноотпущенников, бедняков и бесправных, покоренных или рассеянных Римом народов... Через триста лет после своего возникновения христианство стало признанной государственной религией римской мировой империи...»¹⁴.

В процессе образования христианства создавалась и его первоначальная литература, имевшая целью разъяснить сущность его учения, показать его преимущества перед другими религиями, рассказать о деяниях его основателя Христа и первых его проповедников, так называемых «апостолов». Поскольку христианство вышло из иудейства, выделившись из него как особая секта, первые сочинения писались на арамейском языке. Но так как вскоре христианство привлекло к себе много людей других национальностей, для которых общим языком был греческий, то эти сочинения были переведены на греческий язык, подобно тому как уже давно были переведены старые книги еврейского народа; а после того как произошел разрыв с иудейтвом и главная масса верующих оказалась состоящей из людей, говоривших по-гречески, этот язык и сделался языком христианской литературы.

Вся эта литература возникала постепенно, при различных исторических условиях, и отражала различные течения мысли. Не только общий смысл явлений, но и самые факты представлялись писателями по-разному, и поэтому в их сочинениях было много серьезных расхождений и даже противоречий. Только начиная со II в. делаются попытки устранения этих противоречий, в результате чего некоторые сочинения были признаны «каноническими», т. е. правильными, — таких произведений всего 27, — а остальные были отвергнуты, как «апокрифические», и изымались из обращения. Так, из большого количества «Евангелий», т. е. «Благовестий», в канон были включены только четыре — Матфея, Марка, Луки и Иоанна, а из «Апокалипсисов», т. е. «Откровений», — лишь «Апокалипсис» Иоанна. К этому присоединились «Деяния апостолов» и 21 «Послание» апостолов. Эти сочинения и составляют то, что принято называть книгами «Нового завета», в противоположность книгам «Ветхого завета», содержащим литературу древнего еврейского народа. А вместе все книги Ветхого и Нового завета составляют христианскую «Библию».

Время написания отдельных книг «священного писания» вызывает большие споры. Церковная традиция относит их к середине и к концу I в. н. э. Ф. Энгельс в согласии с другими учеными выделяет как самое раннее произведение «Апокалипсис» Иоанна. Здесь в загадочных образах видения представляется близящийся конец света, говорится о Христе, но не приводится никаких конкретных данных о его личности. В произведении, отмечает Ф. Энгельс, «нет ни догматики, ни этики позднейшего христианства; но зато есть ощущение того, что ведется борьба против всего мира и что эта борьба увенчается победой; есть радость борьбы и уверенность в победе, полностью утраченные современными христианами...»¹⁵. Автор предрекает перед концом мира пришествие Антихриста, который будет стремиться соблазнить и погубить людей. В страшном образе «зверя» можно уловить намек на императора Нерона. Этим определяется датировка.

«Апокалипсису» по времени близко стоит «Учение двенадцати апостолов», не вошедшее в «канон». Оно содержит моральные наставления — путь жизни и путь смерти, указания о совершении обрядов и молитв, предупреждения против лжепророков и т. д.; но тут еще не выступают ярко существенные черты христианского учения — идея воплощения, страдания, крестной смерти и воскресения Христа.

Из «канонических» сочинений ранее других написаны, по-видимому, некоторые из «посланий» апостола Павла (к римлянам, к евреям, к коринфянам и др.). Однако сборник посланий, приписываемых ему, весьма разнороден по составу и, очевидно, принадлежит разным авторам. Бросается в глаза, например, различное отношение к рабству. Но здесь постепенно складывались основные учения христианства, которые затем нашли окончательное оформление в евангелиях.

Христианская традиция говорит, что Павел был римским гражданином из города Тарса в Малой Азии и происходил из обеспеченной семьи. В противоположность другим апостолам, он получил блестящее образование и был учеником известного раввина Гамалиила. Первоначально он был убежденным поборником иудейства и даже гонителем христиан, но потрясенный совершившейся при его участии расправой с одним из первых исповедников — Стефаном, он порвал с иудейским «законом» и превратился в ревностного проповедника христианства («Деяния», 9, 1 — 20). Он был по преимуществу апостолом среди язычников и основал христианские общины в Тарсе, Антиохии, Галатии, Филиппах, Фессалониках и Коринфе; наконец, оказавшись, в Риме, он вел проповедь и там. Преследуемый противниками, он апеллировал к суду императора и был казнен в Риме. Благодаря своему глубокому образованию он сумел придать христианскому учению философскую основу, развил учение об искуплении человечества через страдания и смерть Христа. От него ведет начало миф о Христе, легший затем в основу евангелий.

«Послания» Павла отличаются большой художественной силой, но выражают точку зрения высшего класса, оправдывая небесной волей эксплуатацию простых людей: «Всякая душа да повинуется высшим властям, так как нет власти, которая была бы не от бога» («Римлянам», 13, 1). Этим самым христианству открывался доступ в верхи общества.

о жизни и деятельности Христа. Эти три евангелия, тесно связанные с традициями «Ветхого завета», содержат много моральных наставлений, особенно в так называемой «нагорной проповеди» у Матфея (гл. 5 — 7), и художественных образов в «притчах», развернутых сравнениях, взятых из повседневного обихода. Социально они направлены против еврейской знати — книжников и фарисеев, а в значительной степени и вообще против богачей (ср. у Луки 6, 24, и 16, 2 0— 3 1). А главное внимание Иисуса обращено на «простых» людей — рыбаков, земледельцев, пастухов и ремесленников. Для характеристики исторического момента показателен вопрос, который задает Иисусу человек, подосланный фарисеями: следует ли платить подать Цезарю, т. е. римскому императору? Ответ весьма дипломатичен и показывает необходимость не обострять отношений с Римом: раз на монете — денарии — изображение Цезаря, так ему и должно его отдавать («воздадите кесарево Кесарю, а божье — богу», Матфей, 22, 16 — 2 1 ; Марк, 12, 17; Лука, 20, 25). В евангелиях предсказывается близкая катастрофа, разрушение города (Матфей, 23, 37; Марк, 13). Так под видом предсказания отмечается исторический факт — разрушение Иерусалима войсками Тира в 70 г.

рассказы о чудесах, например о воскрешении Лазаря (11, 1—46) и т. п. Бросаются в глаза отклики учений Филона и греко-египетской философии, содержавшей учение о боге Слове (Логос). Это евангелие начинается характерными словами: «Вначале было Слово, и Слово было к богу, и богом было Слово».

К евангелиям примыкает, как бы продолжая их, книга «Деяний апостолов», принадлежащая, как видно из начальных слов, тому же автору, что и Евангелие Луки. Тут рассказывается о событиях после смерти Христа, о деятельности апостолов, особенно Петра и Павла, и об основании первых христианских общин. Исследования ученых показывают, что эта книга создалась на основе «Посланий» апостола Павла.

Евангелие Матфея было первоначально написано на арамейском языке, но вскоре оно было переведено на греческий, остальные же книги «Нового завета» писались уже по-гречески. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что все четыре евангелия в подлиннике называют имена авторов с предлогом «по» (ката): «По Матфею», «По Иоанну» и т. д. (в традиционном русском переводе «от Матфея», и т. д.), а это наводит на мысль, что имеющиеся у нас тексты являются обработками каких-то более ранних оригиналов.

— «Пастырь» некоего Гермы«канон» эта книга не была принята. Так постепенно складывались основы христианского вероучения, но их нужно было еще разъяснять и отстаивать, чтобы закрепить за ними господствующее положение. Литературе принадлежало в этом очень важное место.

Примечания.

«География», VIII, 4, 11, р. 362; 8, 1 — 2 р. 388; IX, 2, 25, р. 410; X, 2, 3, р. 450.

2 О типах таких людей может отчасти дать представление известный роман римского писателя Петрония (I в. н. э.) «Сатирикон», где выведен ряд проходимцев с греческими именами — вольноотпущенники, искатели приключений, неудачные поэты, параситы и т. п.

3. См.: Маркс К. Капитал. Т. 1. — Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 23, с. 419.

6. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 30, с. 125—126.

7. Там же, т. 21, с. 312.

8. Руссо. Эмиль Пер. М. А. Энгельгардта. Спб., 1913, с. 230 и др.

10. См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 22, с. 469.

11. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 1, с. 418.

12. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 22, с. 469.

15. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 22, с. 478.