ЧАСТЬ II
ГРЕКО-РИМСКАЯ КОМЕДИЯ
Понятие «греко-римская комедия» едва ли встретится лю в общих работах по истории античной литературы, потому что по давней традиции сначала излагается история древнегреческой литературы, затем — история римской, сформировавшейся на два-три столетия позже. Поэтому обозначение этим сочетанием целого раздела настоящей работы нуждается в предварительном пояснении.
Очевидно, читатель сразу же поймет, что речь дальше пойдет о некоем явлении, развившемся как на греческой, так и на римской почве и имевшем там и здесь значительные общие признаки. В истории мировой культуры такие случаи, вообще говоря, не редкость. После принятия христианства грузинская и армянская церковная архитектура испытала сильное влияние византийской — никому, однако, не приходит в голову назвать знаменитый грузинский храм Джвари («там, где, сливаяся, шумят, обнявшись, будто две сестры, струи Арагвы и Куры») памятником византийско-грузинского зодчества. Мольеровский «Дон-Жуан» имел своим предшественником «Севильского обольстителя», созданного испанцем Тирсо де Молина, — никто, впрочем, не называет один из шедевров Мольера испано-французским. Равель в использовании возможностей оркестра многим обязан Н. А. Римскому-Корсакову — опять же, кто когда мог бы счесть музыку «Дафниса и Хлои» или прославленного «Болеро» русско-французской?
В греко-римской комедии положение иное. Сами римляне называли сочинения своих поэтов, бравших за основу греческие образцы, комедией-паллиатой— термином, образованным от греческого слова «pallium» («плащ»). Это была комедия, носившая греческуйгодежду, и источником ее служили произведения, созданные в Греции, как правило, в период, который условно начинается 323 г. (год смерти Александра Македонского) и охватывает примерно полстолетия. Пьесы, служившие прототипом для римских авторов, принадлежали к той разновидности древнегреческой комедии, которую современная история античной литературы называет «новой аттической». Понятие это введено с той целью, чтобы отличить комедию конца IV—начала III в. от ее предшественниц, особенно так называемой «древней» аттической комедии, достигшей расцвета во 2-й половине V в. Единственный автор этого периода, известный нам. по. дельным произведениям, — это Аристофан, которо'му в нашем литературоведении повезло больше, чем другим античным драматургам 1.
Иначе обстояло дело с новой аттической комедией. Падение политического потенциала афинской демократии, неустойчивость судеб отдельных личностей, семей и целых государств, вызванная походами Александра Македонского и бесконечными войнами между его преемниками2, повели к тому, что и в философии, и в литературе обостряется интерес к отдельно взятому человеку и его взаимоотношениям с людьми, составляющими его ближайшее окружение (семья, друзья, соседи). Соответственно и новая комедия ограничивает свои сюжеты домашним бытом современников, пользуясь для его изображения набором достаточно стереотипных сюжетных ходов и столь же стандартных масок.
Основное содержание. едва ли не каждой комедии этого рода составляла любовная тема в разных её вариантах. Либо не имеющий денег молодой человек стремится выкупить у сводника дорогостоящую гетеру и с этой целью мобилизует смышленого раба, чтобы с помощью запутанной интриги провести скупого отца или хвастливого воина, имеющего достаточно средств для развлечений, но недостаточно ума. Либо все тот же молодой человек совершает во время ночного праздника насилие над незнакомой девушкой, которая со временем, не ведая того, попадает к нему же в жены, вынуждена скрывать свою беременность или уже успела родить и подбросить ребенка, что, однако, становится известным ее мужу и служит поводом для семейной размолвки, пока случайное опознание супругов не приводит все к счастливому концу. Либо нежеланное дитя или близнецы оказываются почему-то подброшенными за полтора-два десятка лет до начала пьесы, и тогда в самой комедии после целого ряда осложнений происходит их опознание счастливыми родителями, которые все это время сожалели о глупости, совершенной в молодые годы, и теперь охотно устраивают судьбу детей.
Сюжеты эти могли всячески варьироваться, но счастливое опознание, ведущее к устранению разных недоразумений и (или) к свадьбе, являлось почти обязательным их элементом.
гетерой, но иногда вполне благородно берущие в жены ими же совращенную девушку; сами гетеры, цепко присосавшиеся к молодому человеку и обирающие его до нитки, — добродетельных девушек комедия обычно на сцену не выводила. Двигателем интриги был хитрый раб, ее объектом — сводник, или соперник-воин, или отец юноши, которого удавалось выставить на приличную сумму. Заметную роль могли играть так называемый парасит — помощник юноши в любовных похождениях и повар, приглашенный для подготовки стола к свадьбе или пирушке и отличающийся редкой болтливостью 3.
Из этих сюжетных схем и постоянных персонажей складывалась почти каждая греческая комедия конца IV—начала III в.
Однако до начала нашего века мы не знали ни одной полной комедии того времени: через вереницу столетий до нас дошли одни «обломки», сохраненные в позднеаттичных источниках, — и сам облик греческой новой комедии приходилось выводить из произведений римских авторов III—II вв., которые очень активно использовали греческие образцы, не делая из этого никакой тайны. Набор сюжетных ходов и сценических масок в римской комедии был тот же, что и в греческой, — отличаться могла лишь трактовка того или иного персонажа. Это сходство сюжетов и типов и дает основание объединять десятки греческих и римских авторов в одно понятие «греко-римская комедия».
Только в начале XX в. первая половина этого понятия — ее греческая часть — стала наполняться более конкретным содержанием: были найдены крупные папирусные отрывки самого замечательного представителя новой аттической комедии — Менандра (342—291). С пятидесятых годов нашего века началась новая волна папирусных публикаций, открывшая в художественном облике Менандра неведомые ранее грани и оттенки 4, и хотя никто не может поручиться, что нас не ожидают еще находки, в целом стало достаточно ясно, что представлял собой этот поэт, не вполне оцененный современниками, но широко использованный римлянами как источник комедийных ситуаций и типов. Так получило известное завершение понятие греко-римской комедии, охватывающей период примерно в два столетия.
«Ион») и разлученных супругов («Елена») и использованием для этой цели всякого рода примет. Разумеется, разработка одних и тех же мотивов направлена в трагедии и в комедии на разные цели: задача первой, даже если она приходит к благополучному финалу, — потрясение, соединенное с тревогой зрителей за судьбу вовлеченных в вольную или невольную интригу персонажей; задача второй — тоже раскрытие алогизма действительности, но основанное на использовании жизненных ситуаций, не несущих в себе элементов трагизма.
Исходя из опыта драматургии нового времени, мы можСм представить себе три основных типа комизма, восходящих к античности.
1. Комизм положений, часто возникающих как следствие интриги, но возможных и без нее. Так, в «Женитьбе Фигаро» Бомарше неожиданное возвращение домой графа Альмавивы, в то время как графиня и Сюзанна заняты переодеванием Керубино, или признания в любви того же графа собственной жене, одетой в платье Сюзанны, являются следствием интриги, придуманной Фигаро. Когда, однако, графиня в отчаянии сознается мужу, что в ее спальне спрятан Керубино, а вместо него из открывшейся двери к несказанному удивлению обоих супругов появляется Сюзанна, которая успела заменить там выпрыгнувшего в окно пажа, то эта сцена оказалась возможной только потому, что граф Альмавива, отправившись вместе с женой за столярным инструментом, не заметил спрятавшейся в углу комнаты камеристки и дал ей возможность осуществить подмену. Когда в этом же действии Фигаро приходится объяснить, какую бумагу он обронил, якобы прыгая из окна, то эта ситуация, как и предыдущая, никакой интригой не предусмотрена и создает комический эффект благодаря тому, что графине и Сюзанне удается подметить на конверте, врученном Керубино, отсутствие печати.
Можно привести и другой пример. У А. Н. Островского в комедии «На всякого мудреца довольно простоты» «прозрение» приживалок в доме Турусиной и вещания Манефы, подготавливающие появление Глумова и его обручение с Машенькой, являются следствием интриги, затеянной самим Глумовым. Но если мадам Мамаевой удается обнаружить па столе и спрятать в сумочку компрометирующий племянника дневник, пока Глумов выпроваживает надоевшего ему Голутвина, то это опять же комизм положений, никем из действующих лиц не запланированный.
2. Комизм типов или характеров — здесь достаточно назвать шекспировского Фальстафа, гоголевского Хлестакова или Счастливцева из «Леса» Островского, чтобы стал понятен источник комического, извлекаемого автором из личности персонажа.
«На всякого мудреца довольно простоты» Турусина гордится тем, что «пользовалась особенным расположением» одной знаменитой гадалки. «Особенным-то ее расположением... — возражает Городулин,— пользовался отставной солдат» (д. III, явл. 3). Ясно, что «особенное расположение» в устах Турусиной и Городулина имеет различное значение, и их сопоставление в диалоге вызывает комический эффект5.
В какой мере эти три типа комизма представлены у античных драматургов, родоначальников европейской комедии?
Примечания.
1 См.: Головня В. В. Аристофан. М., 1955; Соболевский С. И. Аристофан и его время. М., 1957; Ярхо В. И. Аристофан. М., 1954; Аристофан: Сб. М., 1956.
—46 (в дальнейшем — «У истоков...»).
—378 (в дальнейшем —Менандр).
4 См.: У истоков... С. 11—22.
5 Иногда, впрочем, этот эффект может еще больше возрасти независимо от воли драматурга в постановке, осуществленной столетие с лишним после появления пьесы. Так, вероятно, зрители первого представления «Грозы» А. Н. Островского не скрывали улыбки, слыша, как странница Феклуша в разговоре с Кабанихой описывает суету, царящую в Москве: «... бегает народ взад и вперед, неизвестно зачем... Ему представляется-то, что он за делом бежит; торопится бедный, людей не узнает; ему мерещится, что его манит некто, а придет на место-то, ан пусто, нет ничего, мечта одна. И пойдет в тоске» (д. III, сц. 1). Однако ни драматург, ни первые зрители пьесы не предвидели, какой смех может вызвать на спектакле в московском театре нашего времени эта реплика, точно передающая современную повседневную суету столичной жизни.