ГЛАВА 2.
СОФОКЛ. «ЭЛЕКТРА»
От позднеантичного энциклопедиста Плутарха сохранилось сообщение о собственной оценке Софоклом своего творческого пути. Вначале он-де находился под влиянием Эсхила и старался освободиться от напыщенности его стиля; затем стремился преодолеть резкость и искусственность собственной манеры; наконец, нашел образ речи, наиболее подходящий для изображения нравов 26. К сожалению, Софокл не счел нужным снабдить современных историков античной драмы указанием на то, какие именно трагедии он относил к каждому из трех периодов, и нам уже самим приходится выявлять некоторые признаки первого этапа в «Аяксе» и «Антигоне», разводить руками по поводу второго и восхищаться совершенством Софокла в тех трагедиях, которые охватывают примерно последние двадцать лет его жизни, начиная от «Царя Эдипа» и кончая «Эдипом в Колоне», поставленным уже после смерти автора. Во временном промежутке между двумя «Эдипами» оказывается «Электра», представляющая здесь для нас особый интерес потому, что по содержанию она целиком совпадает с эсхиловскими «Хоэфорами», а по трактовке событий и участвующих в них персонажей Софокл почти прямо противоположен своему предшественнику.
С этой точки зрения не имеет существенного значения, когда именно была показана «Электра» на афинском театре: около 418—417 гг., как думают одни, или после 411 г., как думают другие. Документальных данных о первой постановке не сохранилось, как не дошло никаких свидетельств и еще об одной «Электре», написанной Еврипидом. Спор о их взаимной датировке продолжается в филологии доброе столетие и ни к каким окончательным выводам не привел27. В любом случае по стилистическим признакам не вызывает сомнения принадлежность «Электры» к поздним созданиям Софокла. От эсхиловских «Хоэфор» ее отделяют, стало быть, по меньшей мере четыре десятка лет, наполненных крупнейшими событиями в истории Афин: возвышение и падение Перикла, Пелопоннесская война и вызванные ею необратимые процессы в общественной психологии и морали, появление софистического движения и оппозиции ему. Ни одно из этих событий не получило в творчестве Софокла прямого отражения. Однако обусловленные ими перемены в положении в обществе отдельно взятого человека способствовали развитию усиленного интереса к индивидууму, поставленному перед сложной нравственной задачей. Интерес этот в значительной степени удовлетворяли уже «Антигона» и «Царь Эдип» 28. Новую ступень в формировании образа героя, связанную к тому же с активным использованием интриги, представляет собой «Электра».
1. Если брать внешнюю сторону организации сюжета, то в «Электре», в силу близости ее по содержанию к «Хоэфорам», можно найти несомненные элементы сходства с более ранней трагедией. Некоторые из них к тому же были даны и предшествующей традицией, сложившейся в VI в.
Так, в «Электре» мы видим в прологе Ореста, который определяет стоящую перед ним задачу ссылкой на прорицание Феба (32—-35); при появлении Электры он удаляется. Правда, в «Хоэфорах» вступительный монолог Ореста был примерно в три раза короче, чем в «Электре»; у Софокла в нем принимает участие, кроме Ореста (и безмолвного на протяжении всей трагедии Пилада), еще его старый Воспитатель, которому Электра поручила укрыть в безопасном месте мальчика, спрятанного от его жестокой матери (295—297, 601—604, 1130—1133). Но более обширную экспозицию в «Электре» легко объяснить тем, что это самостоятельная трагедия, а не часть трилогии, как у Эсхила. В «Хоэфорах» появление Ореста не нуждалось ни в каком обосновании, в «Электре» же Воспитатель с первого стиха («Сын Агамемнона...») давал понять зрителю, кого он видит. 29 В обеих трагедиях средством проникновения в дом служило известие о мнимой смерти Ореста.
Далее, и в «Хоэфорах», и в «Электре» хор призывает Зевса и Эриний в защитники опозоренного дома, взывает к олицетворенной Справедливости — Дике, вспоминает древний закон возмездия за пролитую кровь (Эл., 174—184, 472—494, 823—825, 1417—1421). И там, и здесь присутствует мотив сновидения Клитеместры, вследствие чего она посылает надгробные жертвы покойному супругу (410—427, 459 ел., 479—481, 644—647), убитому в ванне и затем расчлененному при похоронах (444— 44(3)30. И там, и здесь Клитеместра мотивирует убийство супруга тем, что он. принес в жертву Ифигению (531 ел., 563—576).
Впрочем, в этих трех сопоставлениях мы найдем и значительные отличия софокловской трагедии от «Хоэфор». Воззвания к богам только подтверждают, что позади человеческой деятельности находится некий, объективно существующий божественный фон: никаких противоречий между ним и человеком, никакой сложной диалектики во взаимоотношениях богов и людей Софокл н «Электре» не ищет. Что касается зловещего сна Клитеместры, который в «Хоэфорах» служил для Ореста еще одним благоприятным предзнаменованием, то в «Электре» он является только средством для того, чтобы посланная с возлияниями дочь Агамемнона обнаружила на могиле прядь волос и сделала вывод (который тут же будет отвергнут как несостоятельный) о возвращении Ореста. Еще существеннее, что дочь, получившая это поручение, — не знакомая нам Электра, а ее младшая сестра Хрисофемида. Она была однажды названа в «Илиаде» (IX, 145) среди дочерей Агамемнона и с тех пор никакого внимания к себе не привлекала; Софокл же придал ее имени черты живого человека — со своим характером, своими представлениями о жизни. Наконец, попытка Клитеместры оправдать себя, ссылаясь на жертвоприношение Ифигении, не вызывает ни малейшего душевного смятения (как у хора в «Агамемноне») у Электры, которая не только терпит от Клитеместры позор и унижение (как у Эсхила), но и не скрывает своей ненависти к матери, без исякого колебания обвиняет ее в убийстве отца. Во всех этих случаях мы видим отличия от Эсхила, не объяснимые только потребностями сцены. В наибольшей мере это относится к образу Электры.
2. Употребленный в предыдущей главе термин «монодрама» мы можем с уверенностью применить к софокловской пьесе.
Трагедия-монодрама вообще достаточно широко представлена среди сохранившихся драм Софокла. Наряду с «Электрой» к ней могут быть отнесены оба «Эдипа», в которых действие сконцентрировано вокруг центрального персонажа. Соответственно в первой из них, «Царе Эдипе», главный герой находится перед глазами зрителей в течение 77,5% от всего объема пьесы, во второй — «Эдипе в Колоне» — в течение 87,4%; в обоих случаях это число выше, чем в «ХоэфОрах». «Электра» превосходит в этом смысле обе трагедии: главная героиня остается на сцене в течение 93,4% всего сценического времени, к ней сходятся и от нее расходятся все эмоциональные импульсы, которыми насыщена трагедия, справедливо названная ее именем. Если в эсхиловском «Агамемноне» героем не в меньшей, если не в большей степени, чем заглавный персонаж, является Клитеместра, то право Электры считаться единственным героем трагедии очевидно и непререкаемо. Все остальные действующие лица нужны только для того, чтобы еще ярче высветить ее образ мыслей, ее чувства, ее надежды и ее отчаяние.
Как показано в очень содержательной работе около четверти века тому назад31, трагический герой Софокла, независимо от того, когда он был изображен автором, отличается известной суммой постоянных качеств. Прежде всего, принадлежа к царскому дому, он является благородным человеком, ни в какой ситуации не изменяющим высоким нравственным нормам, заложенным в нем природой. Несмотря на это (или вследствие этого), он всегда находится в ужасающем одиночестве, не понятый даже ближайшим окружением. Поступки героя представляются признаком безумия, непростительной дерзости, но попытки внушить ему повиновение, апелляция к его разуму встречают с его стороны насмешки и негодование. Находясь перед выбором — поражение или компромисс, он без раздумья согласен на смерть, ибо подчинение чужой воле несоединимо с его внутренней сущностью. Уступить значит для него отказаться от самого себя. Если он находится в положении страдающей стороны, то он непримирим в гневе на обидчиков, в страстной ненависти к ним и шлет по их адресу самые страшные проклятия.
Все эти черты мы найдем и в образе Электры.
Несмотря на притеснения, которым героиня подвергается со стороны Эгисфа и Клитеместры, она сохранила верность своей благородной природе (257, 1023, 1125), побуждающей ее к славе (973, 985) и делающей для нее немыслимой измену долгу перед убитым отцом 32. Электра и других мерит той же меркой: Клитеместра на словах благородна (287), но запятнала себя позорнейшим деянием (559, 586, 593, 621, 1383); Хрисофемида имеет возможность показать, в самом ли деле она благородна (970) или «мыслит дурно» (345), являет свою негодность, предавая покойного отца и близких (367 ел., ср. 401), и, наконец, вызывает ненависть трусостью (1027). Что касается самой Электры, то она уже много лет живет в удручающем одиночестве (топе— 119), которое еще больше усиливается при получении ложного известия о смерти Ореста (813, 1019, 1074; ср. 1319). Почему ей и теперь приходится самой отвечать за себя, наглядно демонстрирует ее спор с Хрисофемидой (943—1057). Все призывы Электры к мести и сопутствующей ей славе разбиваются о здравый смысл сестры: женщине надо знать свое место и повиноваться власть имущим. Однако именно призыв уступить (eikathetn), прозвучавший еще ранее из уст Хрисофемиды, меньше всего может убедить Электру, так как не соответствует ее нраву (359— 361, 396 ел., 1013). Она недоступна внушению, сколько бы ни пытались научить ее уму-разуму и предусмотрительности 33
Невосприимчивость к советам укротить гнев (orge — 222, 369, 1011) навлекает на девушку упреки в неразумении, безрассудство, повреждении ума (398, 430, 992 ел., 1024, 1038). Она знает, что своей, непримиримостью порождает врагов в лице Клитеместры и Эгисфа, но не соглашается прекратить оплакивание отца, пока жива (218—225). Ненависть Электры к убийцам не ослабевает со временем, равно как ненависть у девушки вызывает всякий, кто не принимает ее максимализма (92 ел., 104, 367, 1027). Электра решительно отвергает попытки хора успокоить ее (135, 229: «Оставьте, оставьте уговоры...»). После известия о гибели Ореста она готова остаться у ворот дворца, пока не иссохнет от страдания (817—819). Впрочем, глубина скорби не снижает в Электре жажды мести: в прологе она зовет на голову убийц божественную кару 110—118, ср. далее 209—212) 34; готова умереть, но отомстить (399). Узнав о смерти Ореста, она и в самом деле решает взяться за меч (954—957, 1019 ел.).
Разумеется, зритель Софокла не собирал все эти черты в единую картину, как это может сде'лать современный читатель, — образ Электры раскрывался перед ним в последовательной смене сцен, в которых героиня вступала в определенные отношения с хором, сестрой, матерью, братом и через речи и обмен стихами с партнером обнаруживала свой нрав. Задача наша сводится, стало быть, к тому, чтобы проследить, как строились эти сцены, как они взаимодействовали друг с другом, чем они обогащали образ. Предпошлем, однако, нашему разбору одно существенное замечание.
Определение «беспроблемная трагедия» трудно соединить с именем Софокла в сознании читателя, помнящего «Антигону», «Царя Эдипа» или, может быть, исполнение роли Электры выдающейся греческой актрисой Аспасией Папатанисиу на гастролях в нашей стране в начале 60-х годов (сколько было в ее игре трагического начала!). Между тем перед Электрой и в самом "еле не возникает таких неразрешимых без поражения героя вопросов, как перед Антигоной и Эдипом-царем (Эдип в Колоне гораздо ближе к Электре). С самого начала она представлена человеком, неукротимым в ненависти к убийцам отца, и не отказывается от этого чувства до последних слов Эгисфа. Цель ее жизни — месть, и страдания ее возникают не из сомнения в своей правоте, а из сознания отдаленности или, потом, недостижимости этой цели. Отсюда жалобы Электры на противоестественное положение в отчем доме, выраженные в очень экспрессивной форме. Неустанно ждет она, несчастная, Ореста, оставаясь незамужней, бездетной, проливая потоки слез и влача свой жребий (164—167). Жизнь готова ее покинуть, нет в ней больше сил. Изнывает она, не имея ни отца, ни матери, ни другого защитника, живя, как недостойная служанка в отцовских чертогах, нося позорящую ее одежду, голодая (185—192). Электра изнывает, она плачет, вопит о несчастной отцовской трапезе (287).
Вместе с тем перед Электрой, как и перед Орестом, нет дилеммы, которая в своей страшной реальности вставала перед детьми Агамемнона в «Хоэфорах», — у Софокла приказ Аполлона воспринимается совершенно однозначно: Орест без всяких обиняков именуется «мстителем» (14, 603, 811, 953, 1156), «помощником» в мести (455, 1393), «очистителем», «восстановителем», «исцелителем дома» (70, 72, 304). Даже порядок исполнения мести в «Электре» изменен по сравнению с Эсхилом. У Софокла Орест сражает сначала Клитеместру, а потом Эгисфа; матереубийство происходит без предварительного диалога матери с сыном. Все, что мог бы поставить Орест Клитеместре в вину, высказывает задолго до этого Электра (552—609). Слова «сын» и «мать», столь важные для Эсхила, звучат у Софокла в одном призыве Клитеместры к Оресту за сценой (1410 ел.) и притом в непосредственном соседстве с именем Эгисфа (1409), которого женщина зовет на помощь. Все это призвано затенить проблематичность матереубийства, сосредоточить внимание на законности справедливой мести. Соответственно и динамика образа Электры строится не на раскрытии каких-то ранее не познанных сторон бытия, не в столкновении с диалектической противоречивостью мира, а в развитии одной доминанты — жажды мести. К стадиям этого развития мы и перейдем.
Начальные сцены трагедии не вносят чего-либо нового в уже очерченный облик Электры; отметим только незнакомый нам прием — введение монодии Электры в пролог, который, таким образом, делится на две половины: первую, большую, составляет обмен монологами между Воспитателем и Орестом, вторую — сольная ария героини. Необычно также ее участие в пароде, где солисту принадлежит примерно половина каждой строфы и антистрофы. Электре, а не хору дает Софокл заключительные лирические стихи парода, в которых она как бы подводит итог начальной части трагедии: если виновные не заплатят пеню, равную преступлению35, то поколеблется чувство благочестия у всех смертных (247—250).
Следующий затем большой монолог Электры показателен для творческих принципов всех трех греческих драматургов, понимавших, что нагнетание эмоций не может длиться бесконечно, и потому считавших нужным сменить лирически взволнованные излияния героя речевой партией, содержащей рациональное обоснование его чувств. Так была построена уже у Эсхила сцена прорицания Кассандры; так полубредовое состояние Федры в «Ипполите» Еврипида уступало место ее вполне разумному размышлению; так и у Софокла Электра объясняет свои чрезмерные слезы тем, что ее горе не ослабевает, а растет. Далее следуют доводы, членящие ее речь, как настоящего оратора: «во-первых» (261), «далее» (262), «затем» (266), «последняя наглость» (271; дающая повод для величайшего негодования). Объем аргументации последовательно возрастает: первый довод (вражда матери) занимает полтора стиха; второй (необходимость жить в одном доме с убийцами) —три с половиной; третий довод (невыносимо видеть на отцовском троне Эгисфа) разрастается до пяти стихов; четвертый (сожительство Клитеместры с Эгисфом, бросающей этим вызов Эриниям) — до одиннадцати. Соответственно усложняется их синтаксическая структура — от короткого сложноподчиненного предложения до трех самостоятельных предложений. Эти наблюдения показывают, что Электрой владеет не импульсивная, безрассудная ненависть к убийцам отца, она может ее вполне доказательно обосновать (чему служит и последующий рассказ о том, как обходится с ней Клитеместра).
Полный контраст Электре представляет Хрисофемида, выходящая из дворца с жертвоприношением для покойника. Она думает так же, как и сестра, но испытывает бессилие перед владыками (332—340). И хотя Электра дает ей вполне однозначную оценку (Хрисофемида на словах ненавидит убийц, а на деле заодно с ними, коль скоро не порицает их открыто, — 357 ел.), дело не доходит до открытой ссоры, поскольку Хрисофемида, рассказав в сновидении, посетившем Клитеместру, соглашается с советом сестры: не приносить отцу жертв, посланных его убийцей, а почтить его срезанными прядями волос. Образу Электры эта сцена придает новый оттенок. Узнав, что Эгисф собирается заключить ее в темницу, она не слушает никаких уговоров сестры: лучше умереть в заточении, чем предать родного отца (395). Ожесточение, владеющее Электрой, как видим, то затихает, то выходит наружу.
В полной мере ненависть Электры прорывается в начале следующего эписодия, занимающего центральное положение в трагедии. Выходящая из дворца Клитеместра упрекает дочь в том, что своими непрестанными воплями и слухами о недостойном обращении матери с нею Электра позорит родных. Не отрицая убийства Агамемнона (да и как она могла бы это отрицать?), Клитеместра пытается оправдаться, ссылаясь на жертвоприношение Ифигении (525—551). Электра отвечает ей великолепной речью36, разбивая все доводы матери один за другим.
Убийство мужа позорно, даже если оно справедливо (558— 562). Однако оно несправедливо, потому что Агамемнон как верховный полководец должен был пожертвовать дочь (563— 576). Но если и признать его виновным, то не собственной жене его казнить (577—583). Впрочем, жертвоприношение Ифигении вообще явилось для Клитеместры предлогом, чтобы избавиться от мужа и вступить в новый брак. Или, рожая новых детей и притесняя рожденных от Агамемнона, она тоже мстит ему за дочь? (584—594).
Установив вину матери, Электра переходит в наступление: как она содержит свою дочь? Где влачит существование Орест? (595—602). Если все это, по мнению Клитеместры, не основание для злословия, то пусть она назовет Электру «дурной, злоречивой, полной бесстыдства» (606 ел.). Продуманное нарастание оценок ведет речь героини к эффектному ораторскому завершению: «Если я от роду оказалась осведомленной в таких делах, то я ничуть не позорю твой род» (608 ел.). Никогда еще Электра не чувствовала себя до такой степени на высоте нравственной задачи («досаждать» убийцам отца. — 355 ел.), как здесь. Вскоре, однако, торжеству ее приходит конец: никем не узнанный Воспитатель приносит весть о гибели Ореста в состязании колесниц.
только удовлетворял интерес зрителей Софокла к подробному описанию важного события (привычка, во многом восходящая к слушанию эпоса) 37; не только реализовывал замысел, согласно которому следовало притупить бдительность микенских владык и облегчить задачу Ореста, но и решал целый ряд художественных задач.
Во-первых, содержащаяся в нем высокая оценка Ореста, блестящего представителя царского рода, победившего до этого во всех других видах соревнования, показывала, насколько оправданными были надежды Электры, и делала еще более ощутимой потерю спасителя царского дома. Во-вторых, трагизм ситуации, сложившейся для Электры, усиливался описанием реакции зрителей, следивших за скачками: видя, как растерзанного и окровавленного юношу волочили вышедшие из повиновения кони, они закричали от ужаса (749—756). Наконец, рассказ Воспитателя создавал необходимую ретардацию: если бы на орхестре сразу появился Орест с урной, Клитеместра, конечно, не дала бы Электре разливаться в жалобах и брат не мог бы открыться сестре.
Между тем Софокл очень точно рассчитал художественный эффект сцены опознания и отодвинул ее ближе к концу трагедии, введя после рассказа Воспитателя и коммоса Электры с хором (823—870) новый эписодий с участием Хрисофемиды: найдя на могиле отца следы жертвоприношения и прядь волос, она сделала вполне логичный вывод, что наконец-то появился столь долгожданный Орест и ищет случая для совершения мести. Этой радостью 38 Хрисофемида спешит поделиться с Электрой, но встречает с ее стороны холодное презрение и негодование: уж не вздумала ли она присоединить ко всем бедам еще насмешку над сестрой? (879 ел.)
призванный убедить Хрисофемиду, опять отличается четкостью аргументации. Сестры остались одни, надеяться больше не на кого (948—950). Пока был жив брат, ждали его (951—953), теперь же надо убить Эгисфа собственной рукой (954—957). Заметим, что все три довода, содержащие объективную констатацию, занимают 10 стихов, причем каждому из них уделяется примерно равное место (3+3--J-4 стиха). Важнее, однако, затронуть в Хрисофемиде струны ее собственной души — и вот следующие 9 стихов апеллируют к субъективному фактору: чего еще ей ждать? Стенать и стареть, лишенной супружества (ибо не так глуп Эгисф, чтобы способствовать продолжению рода Агамемнона)? (958—966).
Теперь Электра переходит к позитивной части, занимающей новые 19 стихов (967—985) 39 монолог в высшей степени эмоциональным призывом: «Итак, дорогая, послушайся, помоги отцу, потрудись за брата, избавь от бед меня, избавь себя, помня, что благородным позорно жить в позоре» (986—989). Эффектная заключительная сентенция («позорно жить в позоре») не может заглушить силу волнения, вложенного в последние пять глаголов в повелительном наклонении.
Все красноречие Электры оказывается, однако, напрасным: Хрисофемиду не прельщает ни слава, ни замужество, она знает, что с мужчинами слабым женщинам не совладать и план Электры— свидетельство ее неразумия (992—994, 997—1000). После короткого, но ожесточенного спора с сестрой Хрисофемида оставляет ее в одиночестве.
Хрисофемида призвана играть в «Электре» ту же роль, что Исмена в «Антигоне», — своей нерешительностью еще больше оттенить безоглядную решимость главной героини. Но и в количественном отношении, и по существу роль Хрисофемиды более значительна: во втором диалоге с сестрой она не просто боится прийти ей на помощь, но сама переходит в контрнаступление, и ее энергичный отказ содействовать Электре позволяет еще ярче изобразить непреклонную одержимость последней, готовой в жажде мести на крайние средства, противопоказанные женской природе.
все, что осталось от Ореста.
Передать своими словами эмоциональный накал следующего затем знаменитого монолога Электры, оплакивающей брата, значит попытаться вступить в безнадежное соревнование с Софоклом. Этот плач надо прочитать самому, а еще лучше — увидеть на сцене в исполнении уже упоминавшейся Аспасии Папатанасиу. Мы же, пользуясь слабыми для данного случая возможностями литературоведческого анализа, отметим только те доступные наблюдению разума средства, с помощью которых создается настроение, захватывающее зрителя.
Вопреки нашему ожиданию, в монологе над урной почти нет междометий, выражающих скорбь, — только один раз восклицание «увы, мне!» перебивает течение триметров, вводя два коротких анапестических стиха, в свою очередь завершающихся восклицаниями «ах, ах!» и «увы, мне!» (1160—1162). Нет в монологе вполне естественных для такой ситуации риторических вопросов (например: «Что же мне делать?», «Как мне жить без тебя?»). Очень сдержанно употреблен разрыв стиха на две короткие фразы и сопровождающий его анжамбеман (перенос предложения из стиха в стих), обычно придающие речи повышенную импульсивность. Вот эти несколько строчек:
О брат мой милый! Все с собой похитив,
Как вихрь, умчался ты! В гробу отец наш,
— ничто.
Смеется враг, ликует в цсступленьи
Мать бессердечная... (1150—1154)40.
В то же время можно установить определенные лексические средства, с помощью которых создается тон всего монолога. Это прежде всего троекратное наречие «теперь же» (1129, 1136, 1149, ср. 1168), каждый раз начинающее новый стих и вводящее противопоставление мрачного настоящего воспоминаниям о прошлом: как Электра любила брата, как она выходила его, как ждала. Затем это сопоставление глаголов «услать» (ekpempein) и «прислать» (propempein) в начале и в конце монолога. Вначале Электра трижды вспоминает, как она услала из дома спасенного брата (1128, 1130, 1132), в конце говорит о брате, присылавшем ей вести, о злосчастном демоне, который вместо Ореста прислал его пепел (1155, 1 158, ср. 1163). Наконец, смерть Ореста Электра отождествляет со своей смертью. Он горестно погиб вдали от сестры (1137) и тем погубил и ее (1163 ел.). Она умерла вместе с ним (1150, 1152; его прах прислал «твой и мой демон» — 1157). И завершение монолога: «Возьми меня под этот твой кров, чтобы с тобой жила я под землей, — ведь, пока ты был жив, я делила с тобой твою долю. И теперь жажду, умерев, не покидать твоей могилы» (1165—1169).
Эта мольба вызывает в Оресте глубокое волнение; после нескольких попыток внушить Электре мысль о лживости принесенного ранее известия, брат вынужден открыться сестре, рискуя успехом всего предприятия. С той же силой, с какой ранее Электра выражала ненависть к Клитеместре, печаль о погибшем брате, теперь она предается безудержной радости. Для передачи ее отчаяния служил коммос с хором (823—870); для передачи ликования —коммос с Орестом (1232—1287). Здесь, как обычно в греческой трагедии, женскому голосу принадлежат эмоциональные лирические стихи, мужскому — отрезвляющие реплики в триметрах, пока Оресту не удается приостановить чрезмерные в данной обстановке излияния чувств.
нее из рук Ореста, — она готова признать в нем родного отца (1354—1363). Затем Электра молит Аполлона о помощи брату (1376—1383), а при криках матери, взывающей к жалости, мысленно напоминает ей о безжалостном отношении к мужу и сыну (1411 ел.). Пусть Орест нанесет ей еще удар! (1415). Ненависть к убийцам, как бы затихшая при радостной встрече с Орестом, вновь овладевает Электрой, внушая ей двусмысленные речи перед Эгисфом. Знает ли она, что произошло? — Конечно: как же она может оказаться вдали от беды, постигшей самых близких ей людей? (1448 ел.). Разумеется, Электра имеет в виду смерть Клитеместры и убийство, грозящее Эгисфу, — он же понимает все как относящееся к Оресту. Что же гости, сумели доказать правдивость известия? — «Не только словом, но и делом», — отвечает Электра (1453). Можно ли Эгисфу в этом удостовериться? — «Можно самому увидеть непривлекательное зрелище» (1455). Эгисфу непривычно, что Электра разделяет его радость. — «Радуйся, если тебе выпадет радость» (1457).
И вот из распахнутых дверей выдвигается площадка с катафалком, и мнимый чужестранец предлагает Эгисфу самому приподнять покрывало над мнимым Орестом. При виде убитой Клитеместры Эгисфу все становится ясным, но он просит выслушать его. Снова — ив последний раз — вмешивается Электра: пусть Орест скорее убьет его и выбросит труп «могильщикам, которых он достоин» (1488), т. е. псам и хищным птицам. Для нее это — единственное избавление от долгих мучений. Так замыкается круг: за двадцать стихов до конца трагедии Электра напоминает о страданиях, о которых зритель слышал в первой же ее арии в прологе.
3. Из предыдущего изложения ясно, что «Электра» вполне оправдывает название монодрамы, целеустремленно сосредоточенной на судьбе центрального героя. Ей подчинено изображение всех остальных действующих лиц, не выводящее их, в сущности, за пределы типических масок. Хрисофемида может решиться на смелые упреки перед лицом сестры, но в остальном она послушна и держится тех норм поведения, которые подобают девушке из царского дома. Орест при виде сестры, и тем более слыша ее плач над урной, испытывает вполне объяснимое волнение. Верный детям Агамемнона Воспитатель честно исполняет свой долг, следя не только за тем, что происходит в доме, но и за своими подопечными, способными разрушить весь замысел. При этом он, по праву старшего, не стесняется обозвать их совершеннейшими глупцами, потерявшими управление своим разумом (1326— 1328), — Орест и Электра на него не в обиде за справедливый упрек.
Может быть, только Клитеместра на какой-то миг чувствует в себе пробуждение материнских чувств, отступивших ранее перед жаждой мести и любовью к Эгисфу. Что это, — рассуждает она сама с собой, узнав о гибели Ореста, — счастье или беда, но все же приносящая выгоду? Тяжело спасать свою жизнь бедами других (765—767). Ведь даже ненависть со стороны детей не может озлобить мать (770 ел.). Однако вскоре она выдает свое истинное отношение к случившемуся. На возмущенные слова Электры (Разве хорошо, чтобы мать чванилась над погибшим сыном?) Клитеместра возражает: «Тебе не хорошо. Хорошо тому, кто получил свое» (791). «Услышь, Немесида, умершего...» — продолжает Электра. «Услышала, что надо, и хорошо распорядилась», — новый ответ царицы (792 ел.). Маска сброшена.
Эти несколько стихов дают нам представление о том, как строятся у Софокла диалоги с участием Электры, помогающие раскрытию ее образа во взаимоотношении с другими персонажами. Обмен монологами еще не решает, кто останется победителем в споре, — важнейшая роль принадлежит здесь стихомифии, где несколько реплик соединяются посредством уже знакомых нам из «Орестеи» лексических скреп, которые, по насыщенности ими спора, можно сравнить с гранатой, подхваченной одной стороной и брошенной обратно, пока она не успела взорваться.
«хорошо»; «услышь — услышала»). Так и в предыдущем конфликте Электры и Клитеместры. Последняя утверждает, что дочь, невзирая на возраст, оскорбила мать. Или она не боится позора? Нет, отвечает Электра, ей не чуждо чувство позора. Но д ел а матери вынуждают ее осуждать. Позорные деяния учат позорному. «Бесстыжая тварь! — взрывается Клитеместра. — Так это мои слова, мои д ел а заставляют тебя говорить сверх меры заносчиво?» — «Ты так говоришь, не я; ты творишь дело, а кделам подыскиваются слова». «Может быть, ты позволишь мне принести жертву, не сопровождая ее богохульным криком?» — «Приноси жертву, велю, позволяю» (612—633).
За перебранкой двух женщин следует появление Вестника, рассказ о гибели Ореста, новый небольшой монолог Клитеместры и новая стихомифия, отчасти уже затронутая выше. Добавим еще несколько очень показательных стихов.
Клитеместра
Электра
— умолкла бы и ты.
Клитеместра
(Воспитателю)
Благословен приход твой, гость, за то уж,
Что ты ее заставил замолчать (795—798).
—1049) 41, и с Орестом, пытающимся остановить ее напрасный плач по брату (1176—1226). Позволим себе еще один-два примера.
Орест удручен, видя страдания сестры. «Ты видишь только их малую долю», — отвечает Электра (1187 ел.). «Где ж мертвому насыпали курган?» — «Нигде. Живым не надобен курган » (1218 ел.).
Наряду со стихомифией средством придать диалогу в триметрах наивысшее напряжение служит так называемая antilabe —. «перехват» одним из говорящих речи другого на середине стиха. Эсхил этим средством еще не пользовался. У Софокла в более ранних трагедиях оно употреблялось очень осторожно, в наиболее ответственных пунктах развития действия42. В «Электре» Софокл применяет технику «перехвата» чаще, но и здесь ограничивает ее употребление последними тремя сотнями стихов, т. е. только тогда, когда действие достигает кульминации и устремляется к развязке. Самый яркий пример — в уже упомянутой выше сцене опознания Ореста. Услышав, что живым не нужен курган, Электра переспрашивает:
— Что ты сказал?
— Святую правду, верь.
— Он жив. мой сокол? '
— Если жив я сам.
— Ты-ты — Орест?
— Печать отца ты знаешь?
Взгляни, проверь, сказал ли правду я!
— О день восторга!
— Да, восторга, верю.
— О голос милый!
— Ты узнала брата?
— В моих руках?
— В твоих руках навек! (1219 — 1226)43.
4. Мы так увлеклись образом Электры — и он того, несомненно, заслуживает, — что оставили без внимания такую важную сторону нашей трагедии, как интрига: ведь, чтобы осуществить месть, Оресту надо проникнуть во дворец, а для этого завоевать доверие его обитателей. Чем? Как мы уже знаем из Эсхила, ложным сообщением о смерти законного наследника микенского престола. Об этом же зритель, впервые смотревший софоклов-скую «Электру», тоже узнавал из пролога: известие на этот раз должен принести не сам Орест, а его Воспитатель, причем Софокл не упускает случая добавить, что после стольких лет отсутствия старого слугу не узнают и ни в чем не заподозрят (42 ел.). Осуществлению принятого плана ничто в дальнейшем не мешает, напротив, Клитеместра охотно привечает Воспитателя, так что он имеет возможность изнутри наблюдать за поведением Электры и Ореста и пресечь их слишком бурный дуэт, когда он грозит опасностью всему замыслу (1326 ел.).
Добавим к этому и крайне наивный — если судить с точки зрения современного детектива — способ удостовериться в подлинности Ореста: достаточно ему показать отцовский перстень, чтобы Электра узнала в незнакомце уже оплаканного ею брата. Более ста лет спустя, в комедии «Третейский суд» Менандра, когда речь зайдет всего лишь о розысках соблазненной девушки, гетера Габротонон поостережется видеть в перстне, найденном при подброшенном ребенке, неопровержимое доказательство отцовства Харисия: может быть, он где-нибудь потерял кольцо? Может быть, отдал его в залог? Эти вопросы мы можем адресовать и Софоклу. Наконец, само убийство Клитеместры не вызывает никаких осложнений, а справиться с безоружным и трусливым Эгисфом тоже не составляет труда. (Заметим, что Софокл не воспроизводит опасения эсхиловского хора: как бы Эгисф не явился со свитой.) Если все удается так легко и просто, можно ли назвать подобное развитие дейстпия осуществлением интриги?
«уловками убитого, а теперь уловками спасенного», и обозначает эти уловки словом mechanai, характеризующим всякого рода хитрые замыслы (1228 ел.), для спасения Ореста, во всяком случае, никаких уловок не требовалось — требовалась осторожность, которой Электра как раз непростительно пренебрегает.
В то же время нельзя не заметить, что интрига в «Электре», как бы мы ни оценивали ее с современной точки зрения, имеет более широкое назначение, чем сюжетообразование.
В первую очередь она призвана содействовать наиболее полному изображению героини. Без появления Ореста с урной и скорбного монолога Электры трагедия утратила бы лучшую свою сцену. Учитывая это, мы, вероятно, не сделаем ошибки, если предположим, что Софокл, доверив рассказ о смерти Ореста Воспитателю, а доставку урны — самому Оресту (см. в прологе его план действий, 55—57), поступил так. уже задумав плач Электры над останками брата. Во-вторых, вводя интригу, Софокл не один раз влагает в уста ее исполнителям — Воспитателю и Оресту — слово «kairos», которое обозначало не просто «время», а его наиболее благоприятный момент. У старшего современника Софокла Пиндара kairos указывало на ту точку в беспрерывном течении времени, когда личные усилия соревнующегося совпадали с божественным благоволением, — и тогда ему была обеспечена победа 44. Этот оттенок понятия kairos присутствует в «Электре». «Не время медлить, так как мы находимся на вершине событий», — говорит Воспитатель в прологе (22). «Теперь время действовать», — подводит он итог бурным излияниям Электры (1368). Между двумя крайними точками слово «kairos» еще несколько раз звучит в речах Ореста (31, 39, 1259, 1292), который называет kairos «величайшим наставником людей для всякого дела» (75 ел.). Выбор нужного момента зависит не только от сообразительности людей; есть некая, неведомая им объективная реальность, kairos, которая содействует исполнению их замыслов.
Наконец, в связи с интригой перед зрителями Софокла возникал еще один момент общечеловеческого значения: как соотносятся между собой истина, сущность и обман, видимость. Всегда ли обман является сознательным орудием в руках человека, или противоположность истинного и кажущегося имманентна человеческому сознанию?
—170, 306, 319). Сообщение Воспитателя, по-видимому, подтверждает недостоверность слухов и хрупкость надежды на приход мстителя. Больше того, появлению Воспитателя предшествует мольба Клитеместры к Аполлону обратить ее двусмысленное сновидение, «если оно враждебно», против ее врагов (647). Ясно, что под врагами она разумеет своих детей; и вот ее молитва исполнилась, теперь она в безопасности, а Электра окончательно погублена (674, 677).
Этому убеждению героини противостоит рассказ Хрисофемиды: ведь она своими глазами видела знаки, свидетельствующие о жертвоприношении покойному царю (892—904). В 13 стихах девять раз повторяется в разных формах глагол «видеть» — такой интенсивности в употреблении лейтмотива мы не найдем ни у Эсхила, ни в более архаических памятниках литературы. Мало того, Хрисофемида дополняет чисто зрительное впечатление вполне разумным доводом: ведь ей хорошо известно, что ни она, ни Электра не были сегодня на могиле, а больше некому принести эти дары умершему (907—914). Обеим частям своего рассказа— «зрительной» и аргументационной — Хрисофемида подводит почти одинаковый итог: это — свидетельство возвращения Ореста (904), это — почести, совершенные Орестом (915). А что Электра? Она отвергает доказательства, принесенные сестрой, так как убеждена в справедливости того «верного свидетельства» (774), которое дал, по словам Клитеместры, Воспитатель. Что же более достойно веры — то, что видят глаза 45, или то, что воспринимает слух? Нет слов, рассказ вестника убедителен и правдоподобен и в целом, и в деталях, и все же он оказывается видимостью, а истина ускользает не только от Клитеместры, которой выгоднее принять ложь за истину, но и от Электры, которую убедительная ложь превращает в ничто. Тем не менее при виде урны она полагает, что теперь перед ней «очевидное свидетельство» (1 109 снова — tekinerion, как в 774 и 904)46 и все происшедшее ясно (1115).
На самом деле, как мы знаем, Электра отстоит здесь от истины дальше, чем когда бы то ни было, и продолжительная стихомифия с Орестом (1176—1223, почти 50 стихов)47 должны были заронить в душу Электры сомнение в гибели брата. Но нет, лишь когда Орест называет себя и показывает отцовское кольцо, она сразу же проникается к нему доверием, в котором только что отказала Хрисофемиде.
Здесь, кстати, выявляется, что Софокл был не столь уж наивен, удовлетворившись этим перстнем для опознания Ореста: оно так хорошо подготавливается психологически обширной стихомифией, что достаточно одного толчка для его завершения.
Итак, пока Орест был вдали от Электры, она сразу поверила рассказу о его смерти; когда он оказывается рядом с ней, Электра никак не может поверить в его реальность, хотя ее должен был бы подготовить к этому рассказ Хрисофемиды. Так что же достовернее — слух или зрение, истина или видимость? Удачное для брата и сестры исполнение мести, как видно, подтверждает достоверность зрения, но проблема истинности знания, беспокоившая Софокла в трагедиях 40—20-х годов, вновь возникает в «Электре», и на этот раз ее постановке способствует такая нехитрая, на наш взгляд, интрига. Что же касается соотношения между истиной и видимостью, то мы еще раз встретимся с ним в следующей главе, посвященной Еврипиду.
5. Нам осталось сказать несколько слов о композиции трагедии, обращающей на себя внимание смысловой симметричностью. Ожидание мести в прологе (1—85) и ее осуществление в финале (1398—1510) составляют своего рода раму, внутри которой без труда выделяется пять звеньев, объединяющихся вокруг среднего, третьего. В первой части (86—327) — жалобы Электры, поддерживаемые хором, надежда и отчаяние; в пятой (1098—1383) —еще более глубокое отчаяние Электры, получившей известие о смерти Ореста, но на этот раз оно сменяется опознанием брата. Вторая и четвертая части изображают Электру в противопоставлении Хрисофемиде (328—471 и 871 —1057), причем относительно спокойный диалог при их первой встрече уступает место ожесточенному спору во второй. Посередине оказывается сцена Электры с Клитеместрой, в которой дочь одерживает морально верх над матерью, и рассказ Вестника о состязаниях колесниц — здесь мать торжествует победу над дочерью (515—823). Выделяют эту часть в самостоятельное целое два хоровых стасима (472—514 и 824—870), почти равновеликие, как примерно равны по объему и примыкающие к ним речевые сцены. Можем ли мы говорить о возвращении Софокла к фронтонной композиции, свойственной ранним трагедиям Эсхила? Едва ли.
Дело в том, что в «Электре» каждая симметричная часть во второй половине трагедии оказывается более напряженной, чем соответствующая ей в первой. Накал страстей не замирает после центрального эпизода, а все больше и больше нарастает в результате чего кульминация сдвигается далеко от центра, в 4-й эписодий. Монолог Электры над урной — вершина ее отчаяния, опознание Ореста, составляющее собственно кульминацию, — вершина ее надежд. Происходит же это опознание всего лишь за 300 стихов до конца и вместе с развязкой и подготовкой к ней занимает пятую часть всего объема трагедии. Таким образом, и здесь, как в «Агамемноне», драматическое напряжение разрешается не в геометрическом центре пьесы, а далеко «вправо» от него. Фронтонная симметрия оказывается внешним средством, которое не могло быть не замечено зрителем, но не она является организующей координатой в построении действия, сосредоточенного вокруг фигуры Электры, ее страдания, ликования, мести. Вспомним, что в «Хоэфорах» Электра исчезает примерно в середине драмы и больше о ней никто не вспоминает. У Софокла активное участие героини длится едва ли не до последнего стиха, когда она призывает Ореста не поддаваться речам Эгисфа (1483—1490).
(516—551) и ее обвинение Электрой, (5,58—594) почти равновелики (36 и 37 стихов), и победа остается за Электрой, говорящей последней. После этого, вплоть до ухода со сцены Клитеместры, у дочери нет больше монологов, у Клитеместры же - еще два: молитва к Фебу (637—659) и ответ на рассказ Воспитателя (773—787). Объем их все более сокращается по мере приближения к концу эписодия (от 36-ти к 23тм и 15-ти стихам): теперь Клитеместра считает себя победительницей и не нуждается в длинных речах. Опять мы видим, как установившаяся было симметрия нарушается в сторону большего динамизма.
Обращает на себя внимание известный параллелизм двух сцен — с Хрисофемидой и Орестом. Речь, в которой Электра пытается убедить сестру присоединиться к мести (947—989), и ее плач над урной (1126—1170) почти одинаковы по объему (43 и 45 стихов), хотя по значению контрастны. В первом случае Электра полна решимости мстить, и это настроение пронизывает также следующую за тем стихомифию (1021 —1057), по сути бесплодную. Во втором случае Электра безоглядно предается отчаянию, но следующая за тем стихомифия ведет постепенно к опознанию Ореста (1174—1229), дающему решительный толчок к осуществлению надежд Электры. Соответственно она и больше по объему, и более напряженна (вспомним antilabai в 6 стихах подряд) — ритм действия ускоряется по мере его приближения, к развязке.
Противоречивое соотношение в «Электре» внешней симметрии и внутренней динамики представляет собой наглядный пример диалектического взаимодействия формы и содержания в античной трагедии. Еще более, показательны будут в этом отношении две из поздних трагедий Еврипида.
Примечания.
26 См.: Tragicorum Graecorum Fragmenta/ Ed. S. Radt. G6ttingen, 1977. Vol 4: Sophocles. P. 69. Test 100.
—XXXVI; Theiler W. Die ewigen Elektren//Wiener Studien. 1966. B. 79. S. 102—112.
28 См.: Драматургия Эсхила... С. 185—222; Ярхо В. Трагедия Софокла «Антигона». М., 1986. С. 59—81.
29 Во всех дошедших рукописях «Электры» первые два стиха звучат следующим образом: «О, отправившегося некогда походом под Трою,// сын Агамемнона, теперь ты можешь то// (увидеть) ...» и т. д. Недавняя папирусная находка заставила предположить, что первый стих — более поздняя вставка, не согласующаяся со стилем прологов Софокла. См.: Haslam M. Authenticity of Euripides, Phoenissae, 1—2, and Sophocles, Electra, 1// Greek, Roman and Byzantine Studies, 1975. V. 16. P. 149—174.
30 Прямой реминисценцией из Эсхила можно считать в «Электре» 95 ел.: отца Электры не принял с почетом в свой дом в варварской земле убийца Арес. Ср. Хоэф„ 363—366.
31 См.: Кпох В. М. W. The Heroic Temper: Studies in Sophoclean Tragedy. Berkeley, 1964. P. 10 -26.
— благородной и мудрой, стремящейся но опозорить добрую славу (1081 — 1083, 1089).
33 См.: 330 ел., 340, 370, 395 ел., 402 ел., 429, 890, 1013, 1025, 1032, 1036, 1038, 1048.
34 Стилистически оба пассажа примечательны. В первом обращает на себя внимание энергичный асиндетон: «Придите, помогите, отомстите...» (112), во втором — настойчивый ассонанс (poinima pathea pathein poroi — 210). Ср. с асиндетоном в молитве к Аполлону накануне свершения мести: «Прошу, молю, умоляю...» (1380).
35 Antiphonoi dikai, 248 — эсхиловский образ мщения «мерой за меру», ср. Ев., 982.
36 Это заметил уже античный комментатор в схолии к ст. 558: «Как оратор, разделила речь на части».
«Орест умер; я вст •*1м'1зал в коротком слове» — 673), а уже потом шло подробное повествование.
38 Hedone—871, 873; chara—906, 934.
39 Ср. новые «во-первых» (968), «затем» (970).
40 Перевод Ф. Ф. Зелинского с небольшим исправлением, имеющим целью ближе передать синтаксический строй оригинала. «Мать бессердечная» — в оригинале непереводимое сочетание meter ametor — «мать, не имеющая права называться матерью».
41 Ср. скрепы, объединяющие попарно два стиха: «разум» (1023 ел.), «бесчестье» (1035 ел.), «говоришь — сказала» (1039 ел.), «справедливость» (1041 ел.), «сделаешь — сделаю» (1044 ел.), «... не замыслишь иначе?» — «Нет ничего хуже худого замысла» (1046 ел.).
« См.: «Аякс», 591 — 594, 981—983; «Царь Эдип», 626—629, 1173—1176.
1477, 1483, 1502 (стих поделен натри реплики), 1503.
44 См.: Пиндар. «Пифийские песни» (VIII, 7, IX, 78); «Немейская песнь» (VII, 58—60).
45 Ср. недоумение Хрисофемиды: «Как же я не знаю того, что явственно видела?» (923).
46 Надежность этого свидетельства подчеркивается ассонансами: phemes pherontes emphane tekmerion.
—2!8; Трагедия Софокла «Антигона». С. 82—86.